Метаданни
Данни
- Включено в книгите:
-
Война и мир
Първи и втори том
Война и мир
Трети и четвърти том - Оригинално заглавие
- Война и мир, 1865–1869 (Обществено достояние)
- Превод от руски
- Константин Константинов, 1957 (Пълни авторски права)
- Форма
- Роман
- Жанр
- Характеристика
- Оценка
- 5,8 (× 81 гласа)
- Вашата оценка:
Информация
- Сканиране
- Диан Жон (2011)
- Разпознаване и корекция
- NomaD (2011-2012)
- Корекция
- sir_Ivanhoe (2012)
Издание:
Лев Николаевич Толстой
Война и мир
Първи и втори том
Пето издание
Народна култура, София, 1970
Лев Николаевич Толстой
Война и мир
Издательство „Художественная литература“
Москва, 1968
Тираж 300 000
Превел от руски: Константин Константинов
Редактори: Милка Минева и Зорка Иванова
Редактор на френските текстове: Георги Куфов
Художник: Иван Кьосев
Худ. редактор: Васил Йончев
Техн. редактор: Радка Пеловска
Коректори: Лиляна Малякова, Евгения Кръстанова
Дадена за печат на 10.III.1970 г. Печатни коли 51¾
Издателски коли 39,33. Формат 84×108/32
Издат. №41 (2616)
Поръчка на печатницата №1265
ЛГ IV
Цена 3,40 лв.
ДПК Димитър Благоев — София
Народна култура — София
Издание:
Лев Николаевич Толстой
Война и мир
Трети и четвърти том
Пето издание
Народна култура, 1970
Лев Николаевич Толстой
Война и мир
Тома третий и четвертый
Издателство „Художественная литература“
Москва, 1969
Тираж 300 000
Превел от руски: Константин Константинов
Редактори: Милка Минева и Зорка Иванова
Редактор на френските текстове: Георги Куфов
Художник: Иван Кьосев
Худ. редактор: Васил Йончев
Техн. редактор: Радка Пеловска
Коректори: Лидия Стоянова, Христина Киркова
Дадена за печат на 10.III.1970 г. Печатни коли 51
Издателски коли 38,76. Формат 84X108/3.2
Издат. №42 (2617)
Поръчка на печатницата №1268
ЛГ IV
Цена 3,38 лв.
ДПК Димитър Благоев — София, ул. Ракитин 2
Народна култура — София, ул. Гр. Игнатиев 2-а
История
- — Добавяне
Метаданни
Данни
- Година
- 1865–1869 (Обществено достояние)
- Език
- руски
- Форма
- Роман
- Жанр
- Характеристика
- Оценка
- 6 (× 2 гласа)
- Вашата оценка:
История
- — Добавяне
VIII
Едно нещо, което измъчваше Николай при воденето на стопанството, беше неговата избухливост, съчетана със стария му хусарски навик да дава воля на ръцете си. На първо време той не виждаше в това нищо за осъждане, но през втората година от женитбата възгледът му за тоя род разправа изведнъж се промени.
Веднъж, през лятото, извикаха от Богучарово кмета, който бе сменил умрелия Дрон и беше обвинен в разни мошеничества и нередности. Николай излезе при него на входната площадка и още с първите отговори на кмета в преддверието се чуха викове и удари. Когато се върна за закуска в къщи, Николай се приближи до жена си, която седеше с ниско наведена над гергефа глава, и почна както обикновено да й разправя за всичко, което го бе занимавало цялата сутрин, и между другото и за богучаровския кмет. Графиня Маря седеше все тъй с наведена глава, червеше се, побледняваше, стискаше устни и не отговаряше нищо на мъжа си.
— Какъв нахален мерзавец — каза той и кипна само като си припомни. — Поне да беше ми казал, че е бил пиян, че не е видял… Но какво ти е, Мари? — попита неочаквано той.
Графиня Маря вдигна глава, понечи да каже нещо, но пак бързо наведе очи и сви устни.
— Какво ти е? Какво ти е, миличка?…
Когато плачеше, некрасивата графиня Маря винаги ставаше хубава. Тя никога не плачеше от болка или от раздразнение, но винаги от скръб и жалост. И когато плачеше, лъчистите й очи придобиваха неотразима прелест.
Щом Николай я хвана за ръката, тя не можа да се стърпи и заплака.
— Nikolas, аз видях… той е виновен, но ти, защо ти! Nikolas! — И закри лице с ръцете си.
Николай не отговори, силно се изчерви, отдръпна се от нея и почна мълчаливо да се разхожда из стаята. Той разбра защо плачеше тя; но той не можеше така изведнъж да се съгласи в душата си с нея, че онова, с което бе свикнал от детинство, което смяташе за нещо най-обикновено, бе лошо.
„Учтивост ли е това, женски приказки ли, или пък тя има право?“ — питаше се той. Без сам да реши тоя въпрос, той погледна още веднъж нейното страдащо и любещо лице и в миг разбра, че тя имаше право и че той отдавна вече е виновен пред себе си.
— Мари — каза й той тихо, като се приближи до нея, — това вече никога няма да се повтори; обещавам ти. Никога — още веднъж каза той с трепетен глас, като момченце, което моли за прошка.
От очите на графинята сълзите потекоха още по-силно. Тя взе ръката на мъжа си и я целуна.
— Nocolas, кога счупи камеята? — рече тя, за да промени разговора, като гледаше ръката му, на която имаше пръстен с главата на Лаокоон.
— Днес пак същото. Ах, Мари, не ми припомняй това. — Той пак се изчерви. — Давам ти честна дума, че няма вече да се повтори. И нека това винаги да ми напомня — каза той, сочейки счупения пръстен.
Оттогава при обясненията му с кметовете и управителите, щом кръвта се качваше в главата му и ръцете му се свиваха в юмруци, Николай завърташе счупения пръстен и навеждаше очи пред оня, който го бе разсърдил. Веднъж-дваж в годината той се забравяше и тогава отиваше при жена си, признаваше си и отново даваше обещание, че сега вече е за последен път.
— Мари, ти сигурно ме презираш? — казваше й той. — Аз го заслужавам.
— Щом усетиш, че не можеш да се сдържиш, ти се махни, махни се по-скоро оттам — казваше тъжно графиня Маря, като се мъчеше да утеши мъжа си.
В дворянското общество уважаваха Николай, но не го обичаха. Дворянските интереси не го занимаваха. И заради това едни го смятаха горд, а други — глупав човек. През лятото всичкото си време, от сеитбата до жътвата, той биваше зает в стопанството. През есента със същата делова сериозност, която влагаше в стопанските си занятия, той се отдаваше на лов, като отсъствуваше месец-два с ловците и кучетата си. Зиме ходеше по другите села и се занимаваше с четене. Четиво му бяха предимно историческите книги, изписвани всяка година за определена сума. Той си уреждаше, както казваше сам, сериозна библиотека и си бе поставил за правило да прочита всички купени книги. Той седеше в кабинета си с важен вид и четеше нещо, което отначало си налагаше като задължение, а по-късно то му стана привично занимание, което му доставяше особен род удоволствие и съзнание, че е зает със сериозна работа. С изключение на пътуванията по работа повечето време през зимата той прекарваше в къщи, като все повече навлизаше в живота на семейството си и участвуваше във всекидневните отношения между майката и децата. С жена си той се сближаваше все повече и повече и всеки ден откриваше в нея нови душевни съкровища.
Откакто се бе оженил Николай, Соня живееше в неговия дом. Още преди женитбата си Николай разказа на годеницата си всичко, каквото бе имало в миналото между тях, като обвиняваше себе си и хвалеше Соня. Той помоли княжна Маря да бъде ласкава и добра с братовчедка му. Графиня Маря напълно чувствуваше вината на мъжа си; чувствуваше и своята вина пред Соня; смяташе, че нейното състояние е имало влияние при избора на Николай, не можеше в нищо да укори Соня и искаше да я обича; но не само че не я обичаше, ами често откриваше в душата си лоши чувства към нея и не можеше да ги надвие.
Веднъж тя заприказва за Соня и за несправедливостта си към нея с Наташа, която беше нейна приятелка.
— Знаеш ли какво — рече Наташа, — ти много си чела евангелието; там има едно място точно за Соня.
— Кое? — попита с учудване графиня Маря.
— „На оня, който има, ще му се даде, а от оня, който няма, ще му се отнеме“, помниш ли? Тя е оня, който няма. За какво? Не знам; в нея може би няма егоизъм, не знам, но ще й се отнеме, и всичко й се е отнело. Понякога ужасно ми е мъчно за нея; по-рано аз ужасно желаех Nicolas да се ожени за нея; но сякаш винаги предчувствувах, че това няма да стане. Тя е безплоден цвят, нали знаеш, както в ягодите? Понякога ми е жал, а понякога си мисля, че тя не чувствува това така, както бихме го чувствували ние.
И макар че графиня Маря обясняваше на Наташа, че тия евангелски думи трябва да се разбират иначе, като гледаше Соня, тя се съгласяваше с даденото от Наташа обяснение. Наистина, изглеждаше, че на Соня не й тежеше нейното положение и че напълно се е примирила с участта си на безплоден цвят. Тя сякаш скъпеше не толкова отделните хора, колкото цялото семейство. Като котка, тя се привързваше не към хората, а към къщата. Тя се грижеше за старата графиня, галеше и разглезваше децата, винаги биваше готова да направи малките услуги, на които беше способна, но всичко туй неволно се приемаше с прекалено слаба благодарност.
Имението Лѝсие Гори беше възстановено, но не с оня размах, както беше при покойния княз.
Постройките, започнати през времето на нуждата, бяха съвсем прости. Грамадната къща върху стара каменна основа беше дървена, измазана само отвътре. Голямата широка къща с небоядисан дъсчен под беше мебелирана с най-прости твърди дивани и кресла, маси и столове от собствени брези и изработени от свои дърводелци. Къщата беше широка, със стаи за слугите и стаи за гости. Близките на Ростови и на Болконски се събираха понякога да гостуват в Лѝсие Гори със семействата си, с по шестнадесет коня, с десетки слуги и живееха с месеци. Освен това четири пъти през годината на именните и рождените дни на домакините пристигаха по стотина души гости за ден-два. През останалото време на годината си течеше ненарушимо редовен живот с обикновените занятия, чайове, закуски, обеди и вечери от домашни продукти.
Глава VIII
Одно, что мучило Николая по отношению к его хозяйничанию, это была его вспыльчивость в соединении с старой гусарской привычкой давать волю рукам. В первое время он не видел в этом ничего предосудительного, но на второй год своей женитьбы его взгляд на такого рода расправы вдруг изменился.
Однажды летом из Богучарова был вызван староста, заменивший умершего Дрона, обвиняемый в разных мошенничествах и неисправностях. Николай вышел к нему на крыльцо, и с первых ответов старосты в сенях послышались крики и удары. Вернувшись к завтраку домой, Николай подошел к жене, сидевшей с низко опущенной над пяльцами головой, и стал рассказывать ей, по обыкновению, все то, что занимало его в это утро, и между прочим и про богучаровского старосту. Графиня Марья, краснея, бледнея и поджимая губы, сидела все так же, опустив голову, и ничего не отвечала на слова мужа.
— Эдакой наглый мерзавец, — говорил он, горячась при одном воспоминании. — Ну, сказал бы он мне, что был пьян, не видал… Да что с тобой, Мари? — вдруг спросил он.
Графиня Марья подняла голову, хотела что-то сказать, но опять поспешно потупилась и собрала губы.
— Что ты? что с тобой, дружок мой?…
Некрасивая графиня Марья всегда хорошела, когда плакала. Она никогда не плакала от боли или досады, но всегда от грусти и жалости. И когда она плакала, лучистые глаза ее приобретали неотразимую прелесть.
Как только Николай взял ее за руку, она не в силах была удержаться и заплакала.
— Nicolas, я видела… он виноват, но ты, зачем ты! Nicolas!… — И она закрыла лицо руками.
Николай замолчал, багрово покраснел и, отойдя от нее, молча стал ходить по комнате. Он понял, о чем она плакала; но вдруг он не мог в душе своей согласиться с ней, что то, с чем он сжился с детства, что он считал самым обыкновенным, — было дурно.
«Любезности это, бабьи сказки, или она права?» — спрашивал он сам себя. Не решив сам с собою этого вопроса, он еще раз взглянул на ее страдающее и любящее лицо и вдруг понял, что она была права, а он давно уже виноват сам перед собою.
— Мари, — сказал он тихо, подойдя к ней, — этого больше не будет никогда; даю тебе слово. Никогда, — повторил он дрогнувшим голосом, как мальчик, который просит прощения.
Слезы еще чаще полились из глаз графини. Она взяла руку мужа и поцеловала ее.
— Nicolas, когда ты разбил камэ? — чтобы переменить разговор, сказала она, разглядывая его руку, на которой был перстень с головой Лаокоона.
— Нынче; все то же. Ах, Мари, не напоминай мне об этом. — Он опять вспыхнул. — Даю тебе честное слово, что этого больше не будет. И пусть это будет мне память навсегда, — сказал он, указывая на разбитый перстень.
С тех пор, как только при объяснениях со старостами и приказчиками кровь бросалась ему в лицо и руки начинали сжиматься в кулаки, Николай вертел разбитый перстень на пальце и опускал глаза перед человеком, рассердившим его. Однако же раза два в год он забывался и тогда, придя к жене, признавался и опять давал обещание, что уже теперь это было последний раз.
— Мари, ты, верно, меня презираешь? — говорил он ей. — Я стою этого.
— Ты уйди, уйди поскорее, ежели чувствуешь себя не в силах удержаться, — с грустью говорила графиня Марья, стараясь утешить мужа.
В дворянском обществе губернии Николай был уважаем, но не любим. Дворянские интересы не занимали его. И за это-то одни считали его гордым, другие — глупым человеком. Все время его летом, с весеннего посева и до уборки, проходило в занятиях по хозяйству. Осенью он с тою же деловою серьезностию, с которою занимался хозяйством, предавался охоте, уходя на месяц и на два в отъезд с своей охотой. Зимой он ездил по другим деревням и занимался чтением. Чтение его составляли книги преимущественно исторические, выписывавшиеся им ежегодно на известную сумму. Он составлял себе, как говорил, серьезную библиотеку и за правило поставлял прочитывать все те книги, которые он покупал. Он с значительным видом сиживал в кабинете за этим чтением, сперва возложенным на себя как обязанность, а потом сделавшимся привычным занятием, доставлявшим ему особого рода удовольствие и сознание того, что он занят серьезным делом. За исключением поездок по делам, большую часть времени зимой он проводил дома, сживаясь с семьей и входя в мелкие отношения между матерью и детьми. С женой он сходился все ближе и ближе, с каждым днем открывая в ней новые душевные сокровища.
Соня со времени женитьбы Николая жила в его доме. Еще перед своей женитьбой Николай, обвиняя себя и хваля ее, рассказал своей невесте все, что было между ним и Соней. Он просил княжну Марью быть ласковой и доброй с его кузиной. Графиня Марья чувствовала вполне вину своего мужа; чувствовала и свою вину перед Соней; думала, что ее состояние имело влияние на выбор Николая, не могла ни в чем упрекнуть Соню, желала любить ее; но не только не любила, а часто находила против нее в своей душе злые чувства и не могла преодолеть их.
Однажды она разговорилась с другом своим Наташей о Соне и о своей к ней несправедливости.
— Знаешь что, — сказала Наташа, — вот ты много читала Евангелие; там есть одно место прямо о Соне.
— Что? — с удивлением спросила графиня Марья.
— «Имущему дастся, а у неимущего отнимется», помнишь? Она — неимущий: за что? не знаю; в ней нет, может быть, эгоизма, — я не знаю, но у нее отнимется, и все отнялось. Мне ее ужасно жалко иногда; я ужасно желала прежде, чтобы Nicolas женился на ней; но я всегда как бы предчувствовала, что этого не будет. Она пустоцвет, знаешь, как на клубнике? Иногда мне ее жалко, а иногда я думаю, что она не чувствует этого, как чувствовали бы мы.
И несмотря на то, что графиня Марья толковала Наташе, что эти слова Евангелия надо понимать иначе, — глядя на Соню, она соглашалась с объяснением, данным Наташей. Действительно, казалось, что Соня не тяготится своим положением и совершенно примирилась с своим назначением пустоцвета. Она дорожила, казалось, не столько людьми, сколько всей семьей. Она, как кошка, прижилась не к людям, а к дому. Она ухаживала за старой графиней, ласкала и баловала детей, всегда была готова оказать те мелкие услуги, на которые она была способна; но все это принималось невольно с слишком слабою благодарностию…
Усадьба Лысых Гор была вновь отстроена, но уже не на ту ногу, на которой она была при покойном князе.
Постройки, начатые во времена нужды, были более чем просты. Огромный дом, на старом каменном фундаменте, был деревянный, оштукатуренный только снутри. Большой поместительный дом с некрашеным дощатым полом был меблирован самыми простыми жесткими диванами и креслами, столами и стульями из своих берез и работы своих столяров. Дом был поместителен, с комнатами для дворни и отделениями для приезжих. Родные Ростовых и Болконских иногда съезжались гостить в Лысые Горы семьями, на своих шестнадцати лошадях, с десятками слуг, и жили месяцами. Кроме того, четыре раза в год, в именины и рожденья хозяев, съезжалось до ста человек гостей на один-два дня. Остальное время года шла ненарушимо правильная жизнь с обычными занятиями, чаями, завтраками, обедами, ужинами из домашней провизии.