Лев Толстой
Война и мир (117)

Лев Толстой
Война и мир (117)

XV

Тоя ден още от сутринта Наташа нямаше ни един свободен миг и ни веднъж не успя да помисли за онова, което й предстоеше.

Във влажния, студен въздух, в теснотата и в полумрака на клатушкащата се карета тя за пръв път живо си представи онова, която я очаква там на бала, в осветените зали — музика, цветя, танци, царят, цялата бляскава младеж на Петербург. Онова, което я очакваше, беше толкова прекрасно, че тя дори не вярваше да стане: дотолкова то нямаше нищо общо с усещането на студа, теснотата и тъмнината на каретата. Тя разбра всичко, което я очаква, едва когато, минавайки по червеното сукно при входа, влезе в преддверието, свали шубата си и тръгна заедно със Соня пред майка си между цветята по осветената стълба. Едва тогава тя се сети как трябва да се държи на бала и се помъчи да усвои онова величествено държане, което смяташе, че е необходимо за една девойка на бал. Но за нейно щастие почувствува, че погледът й се плъзгаше навсякъде: тя не виждаше нищо ясно, пулсът й стигна до сто в минута и кръвта заудря в сърцето й. Тя не можа да усвои онова държане, което би я направило смешна, и вървеше, замряла от вълнение, мъчейки се с всички сили само да го скрие. И тъкмо това държане най-много й приличаше. Пред нея и зад нея, разговаряйки също тъй тихо и също в бални рокли, влизаха гостите. Огледалата по стълбите отразяваха дамите в бели, сини и розови рокли, с брилянти и бисери по голите ръце и шии.

Наташа гледаше в огледалата и в отражението не можеше да различи себе си от другите. Всичко се смесваше в една блестяща процесия. При влизането в първата зала равно бучене от гласове, стъпки и поздравления оглуши Наташа; светлината и блясъкът още повече я ослепиха. Домакинът и домакинята, които половин час вече стояха до входната врата и говореха на влизащите едни и същи думи: „Charmé de vous voir“^[1] — посрещнаха също тъй и Ростови с Перонска.

Двете девойчета в бели рокли, с еднакви рози в черните коси се поклониха еднакво, но домакинята, без да ще, спря по-дълго погледа си на тъничката Наташа. Тя я погледна и се усмихна само на нея отделно, като допълнение на своята усмивка на домакиня. Гледайки я, домакинята може би си спомни и своето златно, невъзвратно моминско време, и своя първи бал. И домакинът също изпрати с поглед Наташа и попита графа коя е дъщеря му.

— Charmante!^[2] — рече той, като целуна крайчеца на пръстите си.

В залата гостите бяха застанали вкупом до входната врата, в очакване на царя. Графинята се нагласи в първите редици на това множество. Наташа чу и усети, че няколко гласа попитаха за нея и че я гледаха. Тя разбра, че ония, които бяха обърнали внимание на нея, я харесаха и това я поуспокои.

„Има и като нас, има и по-грозни от нас“ — помисли тя.

Перонска именуваше на графинята най-значителните лица, които бяха на бала.

— Ето, този е холандският посланик, виждате ли го, побелелият — каза Перонска, като посочи едно старче със сребристобели, къдрави, буйни коси, заобиколено от дами, които то разсмиваше с нещо.

— А ето и нея, царицата на Петербург, графиня Безухова — каза тя, сочейки влизащата Елен.

— Колко е хубава! Не отстъпва на Маря Антоновна; вижте как и млади, и стари се увъртат около нея. И хубава, и умна… Разправят, че принцът… е полудял по нея. А ето ония двете, макар и да не са хубави, но са заобиколени от още повече хора.

Тя посочи минаващата през залата дама с твърде грозната си дъщеря.

— Това е милионерка — мома за омъжване — рече Перонска. — А ето и кандидатите за женене.

— Този е братът на Безухова — Анатол Курагин — каза тя, като посочи един красавец кавалергард, който мина край тях и от височината на дигнатата си глава гледаше някъде над дамите. — Колко е хубав, нали? Разправят, че ще го оженят за тая, богатата. А и вашият cousin, Друбецкой, също много се увърта. Разправят, милиони… Разбира се, това е френският посланик — отговори тя за Коленкур на графинята, която я попита кой е той. — Погледнете, като че е някакъв цар. И все пак французите са мили, много мили. За обществото няма по-мили хора от тях. Ето я и нея! Не, нашата Маря Антоновна е по-хубава от всички! И колко просто е облечена. Прелест!

— А тоя, дебелият, с очилата, е световният фармазон — рече Перонска, като посочи Безухов. — Поставете го до жена му — същинско плашило!

Пиер вървеше, като се клатушкаше с дебелото си тяло и раздвояваше навалицата, кимаше надясно и наляво също тъй небрежно и добродушно, както ако вървеше сред пазарска тълпа. Той се промъкваше през множеството, очевидно търсейки някого.

Наташа гледаше с радост познатото лице на Пиер, това плашило, както го наричаше Перонска, и знаеше, че Пиер търси в множеството тях и особено нея. Пиер й бе обещал, че ще бъде на бала и че ще й представи кавалери.

Но преди да стигне до тях, Безухов спря при един среден на ръст, много хубав брюнет в бял мундир, който се бе изправил до прозореца и разговаряше с някакъв висок мъж със звезди и лента. Наташа веднага позна невисокия млад човек в бял мундир: той беше Болконски, който й се видя много подмладен, развеселен и разхубавял.

— Ето още един познат, Болконски, виждате, ли го, мамо? — рече Наташа, като посочи княз Андрей. — Помните ли, той нощува у нас в Отрадное.

— А, вие го познавате? — рече Перонска. — Не мога да го търпя. Il fait à présent la pluie et le beau temps.^[3] А гордостта му няма граници! Метнал се е на баща си. И се е свързал със Сперански, някакви проекти пишат. Вижте как се отнася с дамите! Тя говори с него, а той се обърнал — рече тя, като го сочеше. — Аз бих му дала да разбере, ако постъпи с мене тъй, както с тия дами.

Глава XV

Наташа с утра этого дня не имела ни минуты свободы, и ни разу не успела подумать о том, что предстоит ей.

В сыром, холодном воздухе, в тесноте и неполной темноте колыхающейся кареты, она в первый раз живо представила себе то, что ожидает ее там, на бале, в освещенных залах — музыка, цветы, танцы, государь, вся блестящая молодежь Петербурга. То, что ее ожидало, было так прекрасно, что она не верила даже тому, что это будет: так это было несообразно с впечатлением холода, тесноты и темноты кареты. Она поняла всё то, что ее ожидает, только тогда, когда, пройдя по красному сукну подъезда, она вошла в сени, сняла шубу и пошла рядом с Соней впереди матери между цветами по освещенной лестнице. Только тогда она вспомнила, как ей надо было себя держать на бале и постаралась принять ту величественную манеру, которую она считала необходимой для девушки на бале. Но к счастью ее она почувствовала, что глаза ее разбегались: она ничего не видела ясно, пульс ее забил сто раз в минуту, и кровь стала стучать у ее сердца. Она не могла принять той манеры, которая бы сделала ее смешною, и шла, замирая от волнения и стараясь всеми силами только скрыть его. И эта-то была та самая манера, которая более всего шла к ней. Впереди и сзади их, так же тихо переговариваясь и так же в бальных платьях, входили гости. Зеркала по лестнице отражали дам в белых, голубых, розовых платьях, с бриллиантами и жемчугами на открытых руках и шеях.

Наташа смотрела в зеркала и в отражении не могла отличить себя от других. Всё смешивалось в одну блестящую процессию. При входе в первую залу, равномерный гул голосов, шагов, приветствий — оглушил Наташу; свет и блеск еще более ослепил ее. Хозяин и хозяйка, уже полчаса стоявшие у входной двери и говорившие одни и те же слова входившим: «charmé de vous voir»,^[1] так же встретили и Ростовых с Перонской.

Две девочки в белых платьях, с одинаковыми розами в черных волосах, одинаково присели, но невольно хозяйка остановила дольше свой взгляд на тоненькой Наташе. Она посмотрела на нее, и ей одной особенно улыбнулась в придачу к своей хозяйской улыбке. Глядя на нее, хозяйка вспомнила, может быть, и свое золотое, невозвратное девичье время, и свой первый бал. Хозяин тоже проводил глазами Наташу и спросил у графа, которая его дочь?

— Charmante!^[2] — сказал он, поцеловав кончики своих пальцев.

В зале стояли гости, теснясь у входной двери, ожидая государя. Графиня поместилась в первых рядах этой толпы. Наташа слышала и чувствовала, что несколько голосов спросили про нее и смотрели на нее. Она поняла, что она понравилась тем, которые обратили на нее внимание, и это наблюдение несколько успокоило ее.

«Есть такие же, как и мы, есть и хуже нас» — подумала она.

Перонская называла графине самых значительных лиц, бывших на бале.

— Вот это голландский посланик, видите, седой, — говорила Перонская, указывая на старичка с серебряной сединой курчавых, обильных волос, окруженного дамами, которых он чему-то заставлял смеяться.

— А вот она, царица Петербурга, графиня Безухая, — говорила она, указывая на входившую Элен.

— Как хороша! Не уступит Марье Антоновне; смотрите, как за ней увиваются и молодые и старые. И хороша, и умна… Говорят принц… без ума от нее. А вот эти две, хоть и нехороши, да еще больше окружены.

Она указала на проходивших через залу даму с очень некрасивой дочерью.

— Это миллионерка-невеста, — сказала Перонская. — А вот и женихи.

— Это брат Безуховой — Анатоль Курагин, — сказала она, указывая на красавца кавалергарда, который прошел мимо их, с высоты поднятой головы через дам глядя куда-то. — Как хорош! неправда ли? Говорят, женят его на этой богатой. И ваш-то соusin, Друбецкой, тоже очень увивается. Говорят, миллионы. — Как же, это сам французский посланник, — отвечала она о Коленкуре на вопрос графини, кто это. — Посмотрите, как царь какой-нибудь. А всё-таки милы, очень милы французы. Нет милей для общества. А вот и она! Нет, всё лучше всех наша Марья-то Антоновна! И как просто одета. Прелесть! — А этот-то, толстый, в очках, фармазон-всемирный, — сказала Перонская, указывая на Безухова. — С женою-то его рядом поставьте: то-то шут гороховый!

Пьер шел, переваливаясь своим толстым телом, раздвигая толпу, кивая направо и налево так же небрежно и добродушно, как бы он шел по толпе базара. Он продвигался через толпу, очевидно отыскивая кого-то.

Наташа с радостью смотрела на знакомое лицо Пьера, этого шута горохового, как называла его Перонская, и знала, что Пьер их, и в особенности ее, отыскивал в толпе. Пьер обещал ей быть на бале и представить ей кавалеров.

Но, не дойдя до них, Безухой остановился подле невысокого, очень красивого брюнета в белом мундире, который, стоя у окна, разговаривал с каким-то высоким мужчиной в звездах и ленте. Наташа тотчас же узнала невысокого молодого человека в белом мундире: это был Болконский, который показался ей очень помолодевшим, повеселевшим и похорошевшим.

— Вот еще знакомый, Болконский, видите, мама? — сказала Наташа, указывая на князя Андрея. — Помните, он у нас ночевал в Отрадном.

— А, вы его знаете? — сказала Перонская. — Терпеть не могу. Il fait à présent la pluie et le beau temps.^[3] И гордость такая, что границ нет! По папеньке пошел. И связался с Сперанским, какие-то проекты пишут. Смотрите, как с дамами обращается! Она с ним говорит, а он отвернулся, — сказала она, указывая на него. — Я бы его отделала, если бы он со мной так поступил, как с этими дамами.