Лев Толстой
Война и мир (339)

Лев Толстой
Война и мир (339)

VI

В началото на зимата княжна Маря пристигна в Москва. От градските слухове тя научи за положението на Ростови и че „синът се е пожертвувал за майка си“ — тъй разправяха из града.

„Аз и не очаквах друго нещо от него“ — каза си княжна Маря, като усети радостно потвърждение на любовта си към него. Спомняйки си своите приятелски и почти роднински отношения към цялото семейство, тя сметна за свой дълг да отиде у тях. Но като си спомняше отношенията си с Николай във Воронеж, тя се страхуваше от това. Ала няколко седмици след пристигането си в града направи голямо усилие над себе, си и отиде у Ростови.

Пръв я посрещна Николай, тъй като за да се отиде при графинята, можеше да се мине само през неговата стая. Още при първия поглед към нея лицето на Николай вместо изражение на радост, както очакваше княжна Маря, прие невиждано дотогава изражение на студенина, неприветливост и гордост. Николай я попита как е, заведе я при майка си и след като поседя пет минути, излезе от стаята.

Когато княжната излизаше от графинята, Николай пак я посрещна и особено тържествено и сухо я изпроводи до преддверието. Той не отговори нито дума на нейната забележка за здравето на графинята. „Какво ви интересува вас? Оставете ме на мира“ — казваше погледът му.

— И какво скитори? Какво иска? Не мога да търпя тия благородни дами и всички тия любезности! — каза гласно той пред Соня, след като каретата на княжната потегли от къщата, и личеше, че не може да сдържи раздразнението си.

— Ах, как може да се приказва тъй, Nicolas — рече Соня, която едва скриваше радостта си. — Тя е толкова добра и maman толкова я обича.

Николай нищо не отговори и искаше изобщо да не се говори вече за княжната. Но откак тя бе направила посещението си, старата графиня по няколко пъти на ден заприказваше за нея.

Графинята я хвалеше, настояваше синът й да я посети, изразяваше желание да я вижда по-често, но в същото време винаги щом заговореше за нея, настроението й се разваляше.

Когато майка му говореше за княжната, Николай се опитваше да мълчи, но мълчанието му дразнеше графинята.

— Тя е много достойно и прекрасно момиче — думаше тя — и ти трябва да отидеш у тях. Все пак там ще видиш тоз-оня; че тук с нас, струва ми се, ти е отегчително.

— Но аз съвсем не искам, мамичко.

— Уж искаше да я видиш, а сега пък — не искам. Наистина не мога да те разбера, мили мой. Ту ти е отегчително, ту изведнъж никого не искаш да видиш.

— Но аз не съм казал, че ми е отегчително.

— Ама как, ти сам каза, че не искаш и да я видиш. Тя е много достойно момиче и винаги ти се е харесвала; а сега изведнъж — някакви съображения. Всичко се крие от мене.

— Съвсем не, мамичко.

— Ако те молех да направиш нещо неприятно, разбирам, а пък то — моля те да отидеш и да направиш визита. Струва ми се, че и учтивостта го изисква… Аз те помолих, но сега вече няма да се меся, щом имаш тайни от майка си.

— Но щом искате, ще отида.

— Все ми е едно; аз за тебе го желая.

Николай въздъхваше, хапеше мустаците си и нареждаше картите, като се мъчеше да отвлече вниманието на майка си.

На следния, на третия и на четвъртия ден същият разговор се повтори.

След посещението си у Ростови и неочакваното студено посрещане от Николай княжна Маря си каза, че е била права, когато не искаше първа тя да отиде у Ростови.

„Аз нищо друго и не очаквах — каза си тя, като викаше на помощ гордостта си. — Той съвсем не ме интересува и аз исках само да видя старата жена, която винаги е била добра към мене и на която много дължа.“

Но тя не можа да се успокои с тия разсъждения: когато си спомняше посещението, някакво чувство, прилично на разкаяние, я измъчваше. Макар че твърдо бе решила да не отива вече у Ростови и да забрави всичко това, тя непрестанно се чувствуваше в неопределено положение. И когато се запитваше какво точно я измъчваше, трябваше да си признае, че това бяха отношенията й с Ростов. Неговият студен, учтив тон не бе причинен от чувствата му към нея (тя знаеше това), а тоя тон прикриваше нещо. Тя трябваше да си разясни това „нещо“ и чувствуваше, че дотогава не ще може да бъде спокойна.

В средата на зимата тя седеше в стаята за занимания и следеше уроците на племенника си, когато дойдоха да й съобщят, че е дошъл Ростов. С твърдото решение да не издава тайната си и да не проявява смущението си, тя повика m-lle Bourienne и заедно с нея отиде в салона.

Още от първия поглед към лицето на Николай тя видя, че той бе дошъл само да изпълни дълга си на учтивост и реши да държи твърдо същия тон, с който той ще се обърне към нея.

Те заговориха за здравето на графинята, за общи познати, за последните новини от войната и когато изтекоха необходимите за приличието десет минути, след които гостенинът може да си отиде, Николай стана да се сбогува.

С помощта на m-lle Bourienne княжната много добре издържа разговора; но в последната минута, тъкмо когато той стана, тя се почувствува толкова уморена да говори неща, които не я интересуваха, и мисълта, че толкова малко радости са й отредени в живота, тъй я беше обзела, че в един миг на разсеяност, устремила пред себе си своите лъчисти очи, тя остана неподвижно седнала, без да забележи, че той е станал.

Николай я погледна и като поиска да се престори, че не забелязва разсеяността й, каза няколко думи на m-lle Bourienne и пак погледна княжната. Тя седеше все тъй неподвижно и по нежното й лице бе изписано страдание. Нему изведнъж му дожаля за нея и смътно му се стори, че може би той беше причината на тая тъга, изписана по лицето й. Поиска му се да й помогне, да й каже нещо приятно; но не можа да намисли какво да й каже.

— Довиждане, княжна — рече той.

Тя се опомни, изчерви се и тъжно въздъхна.

— Ах, извинете — каза тя, сякаш се бе събудила. — Отивате си вече, графе; е, довиждане! А възглавницата за графинята?

— Чакайте, аз ей сега ще я донеса — рече m-lle Bourienne и излезе от стаята.

И двамата мълчаха, като се поглеждаха един друг.

— Да, княжна — каза най-сетне Николай, като се усмихна тъжно, — не беше отдавна уж, а колко вода изтече, откак се видяхме за пръв път в Богучарово. Как ни се струваше, че всички сме сполетени от нещастие, а какво ли не бих дал, за да върна това време… но не можеш го върна.

Докато той казваше това, княжната го гледаше втренчено в очите със своя лъчист поглед. Тя сякаш се мъчеше да разбере скрития смисъл на думите му, който би й обяснил неговото чувство към нея.

— Да, да — рече тя. — Но вие няма защо да съжалявате за миналото, графе. Доколкото разбирам сегашния ви живот, вие винаги с наслада ще си го спомняте, защото самоотвержеността, с която живеете сега…

— Не приемам похвалите ви — бързо я прекъсна той, — напротив, аз постоянно се укорявам; но това е съвсем неинтересен и невесел разговор.

И погледът му отново придоби предишното сухо и студено изражение. Но княжната видя вече в него пак същия човек, когото познаваше и обичаше, и сега говореше само с тоя човек.

— Мислех, че вие ще ми позволите да ви кажа това — рече тя. — Ние тъй се сближихме с вас… и с вашето семейство и аз мислех, че вие няма да сметнете моето съчувствие за неуместно; но съм се излъгала — каза тя. Гласът й изведнъж трепна. — Не зная защо — продължи тя, като се оправи, — вие по-рано бяхте друг и…

— Има хиляди причини защо (той особено подчерта думата защо). Благодаря ви, княжна — каза тихо той. — Понякога е тежко.

„Та, значи, ето защо било! Ето защо! — каза един вътрешен глас на княжна Маря. — Не, не само тоя весел, добър и открит поглед, не само хубавата външност обикнах в него; аз усетих неговата благородна, твърда и самоотвержена душа — каза си тя. — Да, сега той е беден, а аз съм богата… Да, само поради това… Да, ако това го нямаше…“ И спомняйки си предишната му нежност, и като гледаше сега неговото добро и тъжно лице, тя изведнъж разбра причината за студенината му.

— Но защо, графе, защо? — изведнъж и неволно, почти извика тя, като се приближи до него. — Защо, кажете ми! Вие трябва да ми кажете. — Той мълчеше. — Аз не знам вашето защо, графе — продължи тя. — Но мене ми е тежко, мене ми… Аз ще ви призная, това. Вие заради нещо искате да ме лишите от предишното приятелство. И от това ме боли. — В очите и в гласа й имаше сълзи. — Толкова малко щастие съм имала през живота си, че всяка загуба ми е тежка… Извинете, довиждане. — Тя изведнъж заплака и тръгна да излиза.

— Княжна! Чакайте, за Бога — извика той, като се опита да я спре. — Княжна!

Тя се извърна. Няколко секунди те се гледаха мълчаливо един друг в очите и далечното, невъзможното изведнъж стана близко, възможно и неизбежно…

Глава VI

В начале зимы княжна Марья приехала в Москву. Из городских слухов она узнала о положении Ростовых и о том, как «сын жертвовал собой для матери», — так говорили в городе.

«Я и не ожидала от него другого», — говорила себе княжна Марья, чувствуя радостное подтверждение своей любви к нему. Вспоминая свои дружеские и почти родственные отношения ко всему семейству, она считала своей обязанностью ехать к ним. Но, вспоминая свои отношения к Николаю в Воронеже, она боялась этого. Сделав над собой большое усилие, она, однако, через несколько недель после своего приезда в город приехала к Ростовым.

Николай первый встретил ее, так как к графине можно было проходить только через его комнату. При первом взгляде на нее лицо Николая вместо выражения радости, которую ожидала увидать на нем княжна Марья, приняло невиданное прежде княжной выражение холодности, сухости и гордости. Николай спросил о ее здоровье, проводил к матери и, посидев минут пять, вышел из комнаты.

Когда княжна выходила от графини, Николай опять встретил ее и особенно торжественно и сухо проводил до передней. Он ни слова не ответил на ее замечания о здоровье графини. «Вам какое дело? Оставьте меня в покое», — говорил его взгляд.

— И что шляется? Чего ей нужно? Терпеть не могу этих барынь и все эти любезности! — сказал он вслух при Соне, видимо не в силах удерживать свою досаду, после того как карета княжны отъехала от дома.

— Ах, как можно так говорить, Nicolas! — сказала Соня, едва скрывая свою радость. — Она такая добрая, и maman так любит ее.

Николай ничего не отвечал и хотел бы вовсе не говорить больше о княжне. Но со времени ее посещения старая графиня всякий день по нескольку раз заговаривала о ней.

Графиня хвалила ее, требовала, чтобы сын съездил к ней, выражала желание видеть ее почаще, но вместе с тем всегда становилась не в духе, когда она о ней говорила.

Николай старался молчать, когда мать говорила о княжне, но молчание его раздражало графиню.

— Она очень достойная и прекрасная девушка, — говорила она, — и тебе надо к ней съездить. Все-таки ты увидишь кого-нибудь; а то тебе скука, я думаю, с нами.

— Да я нисколько не желаю, маменька.

— То хотел видеть, а теперь не желаю. Я тебя, мой милый, право, не понимаю. То тебе скучно, то ты вдруг никого не хочешь видеть.

— Да я не говорил, что мне скучно.

— Как же, ты сам сказал, что ты и видеть ее не желаешь. Она очень достойная девушка и всегда тебе нравилась; а теперь вдруг какие-то резоны. Всё от меня скрывают.

— Да нисколько, маменька.

— Если б я тебя просила сделать что-нибудь неприятное, а то я тебя прошу съездить отдать визит. Кажется, и учтивость требует… Я тебя просила и теперь больше не вмешиваюсь, когда у тебя тайны от матери.

— Да я поеду, если вы хотите.

— Мне все равно; я для тебя желаю.

Николай вздыхал, кусая усы, и раскладывал карты, стараясь отвлечь внимание матери на другой предмет.

На другой, на третий и на четвертый день повторялся тот же и тот же разговор.

После своего посещения Ростовых и того неожиданного, холодного приема, сделанного ей Николаем, княжна Марья призналась себе, что она была права, не желая ехать первая к Ростовым.

«Я ничего и не ожидала другого, — говорила она себе, призывая на помощь свою гордость. — Мне нет никакого дела до него, и я только хотела видеть старушку, которая была всегда добра ко мне и которой я многим обязана».

Но она не могла успокоиться этими рассуждениями: чувство, похожее на раскаяние, мучило ее, когда она вспоминала свое посещение. Несмотря на то, что она твердо решилась не ездить больше к Ростовым и забыть все это, она чувствовала себя беспрестанно в неопределенном положении. И когда она спрашивала себя, что же такое было то, что мучило ее, она должна была признаваться, что это были ее отношения к Ростову. Его холодный, учтивый тон не вытекал из его чувства к ней (она это знала), а тон этот прикрывал что-то. Это что-то ей надо было разъяснить; и до тех пор она чувствовала, что не могла быть покойна.

В середине зимы она сидела в классной, следя за уроками племянника, когда ей пришли доложить о приезде Ростова. С твердым решением не выдавать своей тайны и не выказать своего смущения она пригласила m-lle Bourienne и с ней вместе вышла в гостиную.

При первом взгляде на лицо Николая она увидала, что он приехал только для того, чтобы исполнить долг учтивости, и решилась твердо держаться в том самом тоне, в котором он обратится к ней.

Они заговорили о здоровье графини, об общих знакомых, о последних новостях войны, и когда прошли те требуемые приличием десять минут, после которых гость может встать, Николай поднялся, прощаясь.

Княжна с помощью m-lle Bourienne выдержала разговор очень хорошо; но в самую последнюю минуту, в то время как он поднялся, она так устала говорить о том, до чего ей не было дела, и мысль о том, за что ей одной так мало дано радостей в жизни, так заняла ее, что она в припадке рассеянности, устремив вперед себя свои лучистые глаза, сидела неподвижно, не замечая, что он поднялся.

Николай посмотрел на нее и, желая сделать вид, что он не замечает ее рассеянности, сказал несколько слов m-lle Bourienne и опять взглянул на княжну. Она сидела так же неподвижно, и на нежном лице ее выражалось страдание. Ему вдруг стало жалко ее и смутно представилось, что, может быть, он был причиной той печали, которая выражалась на ее лице. Ему захотелось помочь ей, сказать ей что-нибудь приятное; но он не мог придумать, что бы сказать ей.

— Прощайте, княжна, — сказал он. Она опомнилась, вспыхнула и тяжело вздохнула.

— Ах, виновата, — сказала она, как бы проснувшись. — Вы уже едете, граф; ну, прощайте! А подушку графине?

— Постойте, я сейчас принесу ее, — сказала m-lle Bourienne и вышла из комнаты.

Оба молчали, изредка взглядывая друг на друга.

— Да, княжна, — сказал, наконец, Николай, грустно улыбаясь, — недавно кажется, а сколько воды утекло с тех пор, как мы с вами в первый раз виделись в Богучарове. Как мы все казались в несчастии, — а я бы дорого дал, чтобы воротить это время… да не воротишь.

Княжна пристально глядела ему в глаза своим лучистым взглядом, когда он говорил это. Она как будто старалась понять тот тайный смысл его слов, который бы объяснил ей его чувство к ней.

— Да, да, — сказала она, — но вам нечего жалеть прошедшего, граф. Как я понимаю вашу жизнь теперь, вы всегда с наслаждением будете вспоминать ее, потому что самоотвержение, которым вы живете теперь…

— Я не принимаю ваших похвал, — перебил он ее поспешно, — напротив, я беспрестанно себя упрекаю; но это совсем неинтересный и невеселый разговор.

И опять взгляд его принял прежнее сухое и холодное выражение. Но княжна уже увидала в нем опять того же человека, которого она знала и любила, и говорила теперь только с этим человеком.

— Я думала, что вы позволите мне сказать вам это, — сказала она. — Мы так сблизились с вами… и с вашим семейством, и я думала, что вы не почтете неуместным мое участие; но я ошиблась, — сказала она. Голос ее вдруг дрогнул. — Я не знаю почему, — продолжала она, оправившись, — вы прежде были другой и…

— Есть тысячи причин почему (он сделал особое ударение на слово почему). Благодарю вас, княжна, — сказал он тихо. — Иногда тяжело.

«Так вот отчего! Вот отчего! — говорил внутренний голос в душе княжны Марьи. — Нет, я не один этот веселый, добрый и открытый взгляд, не одну красивую внешность полюбила в нем; я угадала его благородную, твердую, самоотверженную душу, — говорила она себе. — Да, он теперь беден, а я богата… Да, только от этого… Да, если б этого не было…» И, вспоминая прежнюю его нежность и теперь глядя на его доброе и грустное лицо, она вдруг поняла причину его холодности.

— Почему же, граф, почему? — вдруг почти вскрикнула она невольно, подвигаясь к нему. — Почему, скажите мне? Вы должны сказать. — Он молчал. — Я не знаю, граф, вашего почему, — продолжала она. — Но мне тяжело, мне… Я признаюсь вам в этом. Вы за что-то хотите лишить меня прежней дружбы. И мне это больно. — У нее слезы были в глазах и в голосе. — У меня так мало было счастия в жизни, что мне тяжела всякая потеря… Извините меня, прощайте. — Она вдруг заплакала и пошла из комнаты.

— Княжна! постойте, ради бога, — вскрикнул он, стараясь остановить ее. — Княжна!

Она оглянулась. Несколько секунд они молча смотрели в глаза друг другу, и далекое, невозможное вдруг стало близким, возможным и неизбежным.