Метаданни
Данни
- Включено в книгите:
-
Война и мир
Първи и втори том
Война и мир
Трети и четвърти том - Оригинално заглавие
- Война и мир, 1865–1869 (Обществено достояние)
- Превод от руски
- Константин Константинов, 1957 (Пълни авторски права)
- Форма
- Роман
- Жанр
- Характеристика
- Оценка
- 5,8 (× 81 гласа)
- Вашата оценка:
Информация
- Сканиране
- Диан Жон (2011)
- Разпознаване и корекция
- NomaD (2011-2012)
- Корекция
- sir_Ivanhoe (2012)
Издание:
Лев Николаевич Толстой
Война и мир
Първи и втори том
Пето издание
Народна култура, София, 1970
Лев Николаевич Толстой
Война и мир
Издательство „Художественная литература“
Москва, 1968
Тираж 300 000
Превел от руски: Константин Константинов
Редактори: Милка Минева и Зорка Иванова
Редактор на френските текстове: Георги Куфов
Художник: Иван Кьосев
Худ. редактор: Васил Йончев
Техн. редактор: Радка Пеловска
Коректори: Лиляна Малякова, Евгения Кръстанова
Дадена за печат на 10.III.1970 г. Печатни коли 51¾
Издателски коли 39,33. Формат 84×108/32
Издат. №41 (2616)
Поръчка на печатницата №1265
ЛГ IV
Цена 3,40 лв.
ДПК Димитър Благоев — София
Народна култура — София
Издание:
Лев Николаевич Толстой
Война и мир
Трети и четвърти том
Пето издание
Народна култура, 1970
Лев Николаевич Толстой
Война и мир
Тома третий и четвертый
Издателство „Художественная литература“
Москва, 1969
Тираж 300 000
Превел от руски: Константин Константинов
Редактори: Милка Минева и Зорка Иванова
Редактор на френските текстове: Георги Куфов
Художник: Иван Кьосев
Худ. редактор: Васил Йончев
Техн. редактор: Радка Пеловска
Коректори: Лидия Стоянова, Христина Киркова
Дадена за печат на 10.III.1970 г. Печатни коли 51
Издателски коли 38,76. Формат 84X108/3.2
Издат. №42 (2617)
Поръчка на печатницата №1268
ЛГ IV
Цена 3,38 лв.
ДПК Димитър Благоев — София, ул. Ракитин 2
Народна култура — София, ул. Гр. Игнатиев 2-а
История
- — Добавяне
Метаданни
Данни
- Година
- 1865–1869 (Обществено достояние)
- Език
- руски
- Форма
- Роман
- Жанр
- Характеристика
- Оценка
- 6 (× 2 гласа)
- Вашата оценка:
История
- — Добавяне
VII
Елен разбираше, че от духовно гледище работата бе много проста и лесна, но че нейните ръководители създаваха пречки само защото се опасяваха как ще погледне на това светската власт.
И затова Елен реши, че трябва да подготви тая работа в обществото. Тя предизвика ревността на стареца-велможа и му каза същото, каквото на първия претендент, тоест постави въпроса така, като че единственият начин да получи той права върху нея е да се ожени за нея. В първия миг старото важно лице беше също тъй поразено от това нейно предложение да се омъжи при жив мъж, както и първото младо лице; но непоклатимата увереност на Елен, че това е също тъй просто и естествено, както и омъжването на мома, подействува и на него. Ако в самата Елен можеха да се забележат и най-малките признаци на колебание, срам или потайност, работата несъмнено би била загубена; ала тя не само че нямаше признаци на срам или потайност, но, напротив, с простота и с добродушна наивност разправяше на близките си (а то значеше — на цял Петербург), че са й направили предложение и принцът, и велможата и че тя обича и двамата и се страхува да огорчи и единия, и другия.
Из Петербург мигновено се пръсна слухът не, че Елен иска да се разведе с мъжа си (ако би се пръснал тоя слух, мнозина биха се възмутили от подобно незаконно намерение), но направо се пръсна слухът, че нещастната, интересна Елен е в недоумение за кого от двамата да се омъжи. Не ставаше вече въпрос доколко е възможно това, а само за кого от двамата ще й бъде по-изгодно да се омъжи и как дворът ще погледне на това. Имаше наистина и някои изостанали хора, които не можеха да се издигнат до висотата на работата и които виждаха в тоя замисъл оскверняване на брачното тайнство; но те бяха малко и мълчаха, а повечето се интересуваха от въпросите за щастието, което бе постигнало Елен, и кой от двамата е по-добър. А дали е хубаво, или лошо да се омъжва при жив мъж — не приказваха, защото тоя въпрос очевидно бе вече решен от по-умните от нас и вас хора (както казваха) и да се усъмниш в правилността на решението, значеше да проявиш глупостта и неумението си да живееш във висшето общество.
Единствена Маря Дмитриевна Ахросимова, която бе дошла това лято в Петербург, за да се види с един от своите синове, си позволи да каже направо своето — противно на общественото — мнение. Като срещна Елен на един бал, Маря Дмитриевна я спря посред залата и в общото мълчание й каза с грубия си глас:
— Вие тук почнахте да се омъжвате при жив мъж. Ти може би мислиш, че си измислила нещо ново? Изпреварили са те, драга. Това отдавна е измислено. Във всички… правят така. — И при тия думи, като запретна с привичния си заплашителен жест широките си ръкави, Маря Дмитриевна мина през стаята, оглеждайки строго наоколо си.
В Петербург смятаха Маря Дмитриевна за лала, макар и да се бояха от нея, и затуй от онова, което тя каза, забелязаха само грубата дума и си я повтаряха шепнешком един на друг, смятайки, че същината на казаното е в тая дума.
Княз Василий, който напоследък много често забравяше какво е казал и повтаряше по сто пъти едно и също, всеки път, когато му се случваше да види дъщеря си, казваше:
— Helene, j’ai un mot a vous dire — като я вземаше настрана и дръпваше ръката й надолу. — J’ai eu vent de certains projets relatifs a… Vous savez. Eh bien, ma chere enfant, vous savez, que mon coeur de pere se rejouit de vous savoir…, Vous, avez tant souffert… Mais, chere enfant… ne consultez que votre coeur. C’est tout ce que je vous dis.[1] — И скривайки винаги едно и също вълнение, притискаше буза до бузата на дъщеря си и се отдръпваше.
Билибин, който не бе загубил репутацията си на много умен човек и беше безкористен приятел на Елен, един от ония приятели, каквито блестящите жени винаги имат, приятели-мъже, които никога не могат да минат към ролята на влюбени, Билибин веднъж в petit comite[2] каза на приятелката си Елен своето мнение по цялата тая работа.
— Ecoutez, Bilibine (към такива приятели като Билибин Елен винаги се обръщаше по презиме) — и тя досегна с бялата си, покрита с пръстени ръка ръкава на фрака му. — Dites-moi comme vous diriez a une soeur, que doia-je faire? Lequel des deux?[3]
Билибин сбърчи кожата над веждите си и се замисли с усмивка на устните.
— Vous ne me prenez pas en изненада, vous savez — каза той. — Gomme veritable ami j’ai pense et repense a votre affaire. Voyez-vous, si vous epousez le prince (той беше млад човек) — той сви един пръст, — vous perdez pour toujours la chance d’epouser l’autre, et puis vous mecontentez la Cour (comme vous savez, il y a une espece de parente). Mais si vous epousez le vieux comte, vous faites le bonheur de ses derniers jours, et puis comme veuve du grand… le prince ne fait plus de mesalliance en vous epousant[4] — и Билибин отпусна кожата си.
— Voila un veritable ami! — рече просияла Елен и пак пипна с, ръка ръкава на Билибин. — Mais c’est que j’aime l’un et l’autre, je ne voudrais pas leurs faire de chagrin. Je donnerais ma vie pour leur bonheur a tous deux[5] — каза тя.
Билибин сви рамене, като показваше с това, че на такава скръб дори той не може да помогне.
„Une mai tresse-femme! Voila ce qui s’appelle poser carrement la question. Elle voudrait epouser tous les trois a la fois“[6] — помисли Билибин.
— Но кажете, как мъжът ви ще погледне на тая работа? — каза той, без да се страхува поради установената си репутация да се изложи с такъв наивен въпрос. — Ще се съгласи ли той?
— Ah! Il m’aime tant! — каза Елен, на която, кой знае защо, й се струваше, че и Пиер я обичаше. — Il fera tout pour moi.[7]
Билибин сбърчи кожата си, за да покаже, че се готви за mot[8].
— Meme le divorce?[9] — рече той.
Елен се засмя.
Между хората, които си позволяваха да се съмняват в законността на подготвяния брак, беше майката на Елен, княгиня Курагина. Тя постоянно се измъчваше от завист към дъщеря си и сега, когато предметът на завистта беше най-близък до сърцето на княгинята, тя не можеше да се примири с тая мисъл. Тя пита един руски свещеник доколко е възможен развод и встъпване в брак при жив мъж и свещеникът й каза, че това е невъзможно и за нейна радост й посочи евангелския текст, в който (тъй му се струваше на свещеника) направо се отхвърля възможността за встъпване в брак при жив мъж.
Въоръжена с тия аргументи, които й се струваха неопровержими, княгинята отиде рано сутринта у дъщеря си, за да я завари сама.
Като изслуша възраженията на майка си, Елен се усмихна кротко и насмешливо.
— Но казано е направо: който се ожени за разведена жена… — рече старата княгиня.
— Ah, maman, ne dites pas de betises. Vous ne comprenez rien. Dans ma position j’ai des devoirs[10] — заговори Елен, като мина на френски от руски, в който винаги й се струваше, че има някаква неяснота, щом се заговореше за нейната работа.
— Но, мила…
— Ah, maman, comment est-ce que vous ne comprenez pas que le Saint Pere qui a le droit de donner des dispenses…[11]
В това време дамата-компаньонка, която живееше у Елен, влезе да й доложи, че негово височество е в салона и че желае да я види.
— Non, dites-lui que je ne veux pas le voir, que je suis furieuse contre lui, parce qu’il m’a manque parole.[12]
— Comtesse, a tout peche misericorde[13] — каза, влизайки, един млад рус човек с дълго лице и дълъг нос.
Старата княгиня стана почтително и се поклони. Влезлият млад човек не й обърна внимание. Княгинята кимна на дъщеря си и заплува към вратата.
„Не, тя е права — помисли старата княгиня, всичките убеждения на която рухнаха при появяването на негово височество. — Тя е права; но как ние в нашата безвъзвратна младост не знаехме това? А то било толкова просто“ — мислеше старата княгиня, като се качваше в каретата.
В началото на август работата на Елен съвсем се изясни и тя написа на мъжа си (който много я обичаше, както мислеше тя) писмо, в което му съобщаваше намерението си да се омъжи за N.N., че е минала в единствената истинска религия и че го моли да извърши всички необходими за развода формалности, които ще му каже приносителят на писмото.
„Sur ce je prie dieu, mon ami, de vous avoir sous sa sainte et puissante garde. Vorte amie Helene.“[14]
Това писмо беше донесено в дома на Пиер, когато той се намираше на Бородинското поле.
Глава VII
Элен понимала, что дело было очень просто и легко с духовной точки зрения, но что ее руководители делали затруднения только потому, что они опасались, каким образом светская власть посмотрит на это дело.
И вследствие этого Элен решила, что надо было в обществе подготовить это дело. Она вызвала ревность старика вельможи и сказала ему то же, что первому искателю, то есть поставила вопрос так, что единственное средство получить права на нее состояло в том, чтобы жениться на ней. Старое важное лицо первую минуту было так же поражено этим предложением выйти замуж от живого мужа, как и первое молодое лицо; но непоколебимая уверенность Элен в том, что это так же просто и естественно, как и выход девушки замуж, подействовала и на него. Ежели бы заметны были хоть малейшие признаки колебания, стыда или скрытности в самой Элен, то дело бы ее, несомненно, было проиграно; но не только не было этих признаков скрытности и стыда, но, напротив, она с простотой и добродушной наивностью рассказывала своим близким друзьям (а это был весь Петербург), что ей сделали предложение и принц и вельможа и что она любит обоих и боится огорчить того и другого.
По Петербургу мгновенно распространился слух не о том, что Элен хочет развестись с своим мужем (ежели бы распространился этот слух, очень многие восстали бы против такого незаконного намерения), но прямо распространился слух о том, что несчастная, интересная Элен находится в недоуменье о том, за кого из двух ей выйти замуж. Вопрос уже не состоял в том, в какой степени это возможно, а только в том, какая партия выгоднее и как двор посмотрит на это. Были действительно некоторые закоснелые люди, не умевшие подняться на высоту вопроса и видевшие в этом замысле поругание таинства брака; но таких было мало, и они молчали, большинство же интересовалось вопросами о счастии, которое постигло Элен, и какой выбор лучше. О том же, хорошо ли или дурно выходить от живого мужа замуж, не говорили, потому что вопрос этот, очевидно, был уже решенный для людей поумнее нас с вами (как говорили) и усомниться в правильности решения вопроса значило рисковать выказать свою глупость и неумение жить в свете.
Одна только Марья Дмитриевна Ахросимова, приезжавшая в это лето в Петербург для свидания с одним из своих сыновей, позволила себе прямо выразить свое, противное общественному, мнение. Встретив Элен на бале, Марья Дмитриевна остановила ее посередине залы и при общем молчании своим грубым голосом сказала ей:
— У вас тут от живого мужа замуж выходить стали. Ты, может, думаешь, что ты это новенькое выдумала? Упредили, матушка. Уж давно выдумано. Во всех…… так-то делают. — И с этими словами Марья Дмитриевна с привычным грозным жестом, засучивая свои широкие рукава и строго оглядываясь, прошла через комнату.
На Марью Дмитриевну, хотя и боялись ее, смотрели в Петербурге как на шутиху и потому из слов, сказанных ею, заметили только грубое слово и шепотом повторяли его друг другу, предполагая, что в этом слове заключалась вся соль сказанного.
Князь Василий, последнее время особенно часто забывавший то, что он говорил, и повторявший по сотне раз одно и то же, говорил всякий раз, когда ему случалось видеть свою дочь.
— Hélène, j’ai un mot à vous dire, — говорил он ей, отводя ее в сторону и дергая вниз за руку. — J’ai eu vent de certains projets relatifs à… Vous savez. Eh bien, ma chère enfant, vous savez que mon cœur de père se réjouit do vous savoir… Vous avez tant souffert… Mais, chère enfant… ne consultez que votre cœur. C’est tout ce que je vous dis.[1] — И, скрывая всегда одинаковое волнение, он прижимал свою щеку к щеке дочери и отходил.
Билибин, не утративший репутации умнейшего человека и бывший бескорыстным другом Элен, одним из тех друзей, которые бывают всегда у блестящих женщин, друзей-мужчин, никогда не могущих перейти в роль влюбленных, Билибин однажды в petit comité[2] высказал своему другу Элен взгляд свой на все это дело.
— Ecoutez, Bilibine (Элен таких друзей, как Билибин, всегда называла по фамилии), — и она дотронулась своей белой в кольцах рукой до рукава его фрака. — Dites moi comme vous diriez à une sœur, que dois-je faire? Lequel des deux?[3]
Билибин собрал кожу над бровями и с улыбкой на губах задумался.
— Vous ne me prenez pas en расплох, vous savez, — сказал он. — Comme véritable ami j’ai pensé et repensé à votre affaire. Voyez vous. Si vous épousez le prince (это был молодой человек), — он загнул палец, — vous perdez pour toujours la chance d'épouser l’autre, et puis vous mécontentez la Cour. (Comme vous savez, il y a une espèce de parenté.) Mais si vous épousez le vieux comte, vous faites le bonheur de ses derniers jours, et puis comme veuve du grand… le prince ne fait plus de mésalliance en vous épousant,[4] — и Билибин распустил кожу.
— Voilà un véritable ami! — сказала просиявшая Элен, еще раз дотрогиваясь рукой до рукава Билибипа. — Mais c’est que j’aime l’un et l’autre, je ne voudrais pas leur faire de chagrin. Je donnerais ma vie pour leur bonheur à tous deux,[5] — сказала она.
Билибин пожал плечами, выражая, что такому горю даже и он пособить уже не может.
«Une maîtresse-femme! Voilà ce qui s’appelle poser carrément la question. Elle voudrait épouser tous les trois à la fois»,[6] — подумал Билибин.
— Но скажите, как муж ваш посмотрит на это дело? — сказал он, вследствие твердости своей репутации не боясь уронить себя таким наивным вопросом. — Согласится ли он?
— Ah! Il m’aime tant! — сказала Элен, которой почему-то казалось, что Пьер тоже ее любил. — Il fera tout pour moi.[7]
Билибин подобрал кожу, чтобы обозначить готовящийся mot.
— Même le divorce,[8] — сказал он.
Элен засмеялась.
В числе людей, которые позволяли себе сомневаться в законности предпринимаемого брака, была мать Элен, княгиня Курагина. Она постоянно мучилась завистью к своей дочери, и теперь, когда предмет зависти был самый близкий сердцу княгини, она не могла примириться с этой мыслью. Она советовалась с русским священником о том, в какой мере возможен развод и вступление в брак при живом муже, и священник сказал ей, что это невозможно, и, к радости ее, указал ей на евангельский текст, в котором (священнику казалось) прямо отвергается возможность вступления в брак от живого мужа.
Вооруженная этими аргументами, казавшимися ей неопровержимыми, княгиня рано утром, чтобы застать ее одну, поехала к своей дочери.
Выслушав возражения своей матери, Элен кротко и насмешливо улыбнулась.
— Да ведь прямо сказано: кто женится на разводной жене… — сказала старая княгиня.
— Ah, maman, ne dites pas de bêtises. Vous ne comprenez rien. Dans ma position j’ai des devoirs,[9] — заговорилa Элен, переводя разговор на французский с русского языка, на котором ей всегда казалась какая-то неясность в ее деле.
— Но, мой друг…
— Ah, maman, comment est-ce que vous ne comprenez pas que le Saint Père, qui a le droit de donner des dispenses…[10]
В это время дама-компаньонка, жившая у Элен, вошла к ней доложить, что его высочество в зале и желает ее видеть.
— Non, dites lui que je ne veux pas le voir, que je suis furieuse contre lui, parce qu’il m’a manqué parole.
— Comtesse à tout péché miséricorde,[11] — сказал, входя, молодой белокурый человек с длинным лицом и носом.
Старая княгиня почтительно встала и присела. Вошедший молодой человек не обратил на нее внимания. Княгиня кивнула головой дочери и поплыла к двери.
«Нет, она права, — думала старая княгиня, все убеждения которой разрушились пред появлением его высочества. — Она права; но как это мы в нашу невозвратную молодость не знали этого? А это так было просто», — думала, садясь в карету, старая княгиня.
В начале августа дело Элен совершенно определилось, и она написала своему мужу (который ее очень любил, как она думала) письмо, в котором извещала его о своем намерении выйти замуж за NN и о том, что она вступила в единую истинную религию и что она просит его исполнить все те необходимые для развода формальности, о которых передаст ему податель сего письма.
«Sur ce je prie Dieu, mon ami, de vous avoir sous sa sainte et puissante garde. Votre amie Hélène».[12]
Это письмо было привезено в дом Пьера в то время, как он находился на Бородинском поле.