Метаданни
Данни
- Включено в книгите:
-
Война и мир
Първи и втори том
Война и мир
Трети и четвърти том - Оригинално заглавие
- Война и мир, 1865–1869 (Обществено достояние)
- Превод от руски
- Константин Константинов, 1957 (Пълни авторски права)
- Форма
- Роман
- Жанр
- Характеристика
- Оценка
- 5,8 (× 81 гласа)
- Вашата оценка:
Информация
- Сканиране
- Диан Жон (2011)
- Разпознаване и корекция
- NomaD (2011-2012)
- Корекция
- sir_Ivanhoe (2012)
Издание:
Лев Николаевич Толстой
Война и мир
Първи и втори том
Пето издание
Народна култура, София, 1970
Лев Николаевич Толстой
Война и мир
Издательство „Художественная литература“
Москва, 1968
Тираж 300 000
Превел от руски: Константин Константинов
Редактори: Милка Минева и Зорка Иванова
Редактор на френските текстове: Георги Куфов
Художник: Иван Кьосев
Худ. редактор: Васил Йончев
Техн. редактор: Радка Пеловска
Коректори: Лиляна Малякова, Евгения Кръстанова
Дадена за печат на 10.III.1970 г. Печатни коли 51¾
Издателски коли 39,33. Формат 84×108/32
Издат. №41 (2616)
Поръчка на печатницата №1265
ЛГ IV
Цена 3,40 лв.
ДПК Димитър Благоев — София
Народна култура — София
Издание:
Лев Николаевич Толстой
Война и мир
Трети и четвърти том
Пето издание
Народна култура, 1970
Лев Николаевич Толстой
Война и мир
Тома третий и четвертый
Издателство „Художественная литература“
Москва, 1969
Тираж 300 000
Превел от руски: Константин Константинов
Редактори: Милка Минева и Зорка Иванова
Редактор на френските текстове: Георги Куфов
Художник: Иван Кьосев
Худ. редактор: Васил Йончев
Техн. редактор: Радка Пеловска
Коректори: Лидия Стоянова, Христина Киркова
Дадена за печат на 10.III.1970 г. Печатни коли 51
Издателски коли 38,76. Формат 84X108/3.2
Издат. №42 (2617)
Поръчка на печатницата №1268
ЛГ IV
Цена 3,38 лв.
ДПК Димитър Благоев — София, ул. Ракитин 2
Народна култура — София, ул. Гр. Игнатиев 2-а
История
- — Добавяне
Метаданни
Данни
- Година
- 1865–1869 (Обществено достояние)
- Език
- руски
- Форма
- Роман
- Жанр
- Характеристика
- Оценка
- 6 (× 2 гласа)
- Вашата оценка:
История
- — Добавяне
II
На 29 май Наполеон напусна Дрезден, дето бе прекарал три седмици, обкръжен от двор, съставен от принцове, херцози, крале и дори от един император. Преди да замине, Наполеон се отнесе много любезно към принцовете, кралете и императора, които бяха заслужили това, смъмри кралете и принцовете, от които не беше съвсем доволен, подари свои собствени, тоест взети от други крале, бисери и брилянти на австрийската императрица и като прегърна нежно императрица Мария-Луиза, както казва неговият историк, остави я огорчена от раздялата, която тя — тая Мария-Луиза, смятаща се негова съпруга, макар че в Париж бе останала друга съпруга — изглеждаше, че не може да понесе. Макар дипломатите все още твърдо да вярваха, че е възможно да има мир и работеха усърдно за тая цел, макар император Наполеон сам да написа писмо на император Александър, като го наричаше Monsieur mon frere[1] и искрено го уверяваше, че не желае война и че винаги ще го обича и уважава — той отиваше при армията и даваше на всяка станция нови заповеди, целта на които беше да ускорят движението на армията от запад към изток. Той пътуваше в карета, запрегната с шест коня, обкръжен с пажове, адютанти и конвой, по шосето за Позен, Торн, Данциг и Кьонигсберг. Във всеки от тия градове хиляди хора го посрещаха с трепет и възторг.
Армията се движеше от запад към изток и сменящите се шесторки коне също тъй го носеха нататък. На 10 юни той настигна армията и пренощува във Вилковишката гора в приготвена за него квартира в имението на един полски граф.
На другия ден в каляска, изпреварвайки армията, Наполеон стигна до Неман и за да може да разгледа мястото, дето щеше да се мине реката, облече полски мундир и отиде на брега.
Когато видя на отвъдната страна казаците (les. Cosaques) и ширналите се степи (les Steppes), сред които беше Moscou, la ville sainte[2], столица на оная, подобна на скитската държава, дето е ходил Александър Македонски, Наполеон, неочаквано за всички и противно на стратегическите, както и на дипломатическите съображения, заповяда настъпление и на другия ден войските му почнаха да преминават Неман.
На 12-и рано сутринта той излезе от палатката, опъната тоя ден на стръмния ляв бряг на Неман, и почна да наблюдава с далекоглед изплуващите от Вилковишката гора потоци свои войски, които се разливаха по трите моста, прехвърлени над Неман. Войските знаеха за присъствието на императора, търсеха го с очи и когато съзираха на възвишението пред палатката отделилата се от свитата фигура в сюртук и шапка, хвърляха шапките си и викаха: „Vive l’Empereur!“[3] и едни след други, несвършващи, течаха ли, течаха от грамадната гора, която ги скриваше досега, и объркали редиците, по трите моста минаваха на отвъдната страна.
— On fera du chemin cette fois-ci. Oh! quand il s’eni mele lui meme, ca chauffe… Nom de Dieu… Le voila!…Vive l’Empereur!… Les voila donc les steppes de l’Asie! Vilain pays tout de meme. — Au revoir, Beauche; je te reserve le plus beau palais de Moscou. — Au revoir! Bonne chance… — L’as-tu vu l’Empereur? Vive l’Empereur… preur! — Si on me fait gouverneur aux Indes, Gerard, je te fais ministre du Cachemire, c’est arrete. — Vive l’Empereur! Vive! Vive! Vive! — Les gredins de cosaques, comme ils filent. Vive l’Empereur! Le voila! Le vois-tu? Je l’ai vu deux fois comme je te vois. Le petit caporal… Je l’ai vu donner la croix a l’un des vieux… — Vive l’Empereur!…[4] — чуваха се гласове на стари и млади хора с най-различни характери и положения в обществото. По всички тия лица бе изписано общо изражение на радост, че отдавна очакваният поход почва, и възторг и преданост към човека в сивия сюртук, застанал на възвишението.
На 13 юни доведоха на Наполеон дребен чистокръвен арабски кон и той го яхна и препусна галоп към един от мостовете на Неман, като бе оглушаван непрекъснато от възторжени викове, които той понасяше очевидно само защото не можеше да им забрани да изразяват с тия викове своята обич към него; но тия викове, които го придружаваха навсякъде, му тежаха и го отвличаха от военната грижа, обзела го още откакто бе отишъл при войската. Той мина на отвъдната страна по един от люлеещите се върху лодки мостове, зави рязко вляво и подкара в галоп по посока към Ковно, предшествуван от замиращи от щастие, възторжени гвардейски конни егери, които препускаха пред него, за да му разчистват път през войските. Когато стигна до широката река Вилия, той спря при един полски улански полк, който беше на брега.
— Виват! — възторжено викаха и поляците, като разбъркваха строя и се натискаха един друг, за да го видят. Наполеон огледа реката, слезе от коня и седна на едно дърво на брега. По негов знак без думи му подадоха далекогледа, той го сложи върху гърба на притичалия щастлив паж и почна да гледа към отвъдната страна. След това се углъби в разглеждане картата, сложена между трупите. Без да вдига глава, каза нещо и двама от адютантите му препуснаха към полските улани.
— Какво? Какво каза той? — чу се из редиците на полските улани, когато един от адютантите спря с коня си до тях.
Заповядано беше да се намери брод и да се мине на отвъдната страна. Полският улански полковник, красив стар човек, който се бе зачервил и от вълнение объркваше думите си, попита адютанта ще му бъде ли позволено да преплува реката с уланите си, без да търси брод. С очевиден страх, че може да му откажат, той като момченце, което моли да му позволят да се качи на кон, молеше да му позволят да преплува реката пред очите на императора. Адютантът каза, че вероятно императорът не ще бъде недоволен от това прекалено усърдие.
Щом адютантът каза това, старият мустакат офицер с щастливо лице и блестящи очи дигна сабята си нагоре, викна: „Виват!“, изкомандува уланите да вървят след него, пришпори коня и препусна към реката. Той злобно блъсна тъпчещия на едно място кон и се цамбурна във водата, като тръгна из дълбокото към бързея на реката. Стотици улани препуснаха след него. Беше студено и страшно по средата и в бързея. Уланите се вкопчваха един в друг, падаха от конете. Някои коне се удавиха, удавиха се и хора, другите се мъчеха да плуват кой на седлото, кой хванат за гривата. Те се мъчеха да плуват напред към отвъдния бряг и макар че на около половин верста бяха мостовете, те се гордееха, че плуват и потъват в тая река под погледите на човека, седнал на дървото, който дори не гледаше какво правят те. Когато върналият се адютант намери сгодно време и си позволи да обърне вниманието на императора върху предаността на поляците към неговата особа, дребният човек в сив сюртук стана, повика Бертие и почна да се разхожда с него назад-напред по брега, като му даваше заповеди и от време на време поглеждаше недоволно давещите се улани, които отвличаха вниманието му.
За него не беше нова увереността му, че във всички краища на света, от Африка до степите на Московия, неговото присъствие еднакво смайва и хвърля хората в безумие на самозабрава. Той заповяда да му доведат коня и тръгна за лагера.
Въпреки изпратените на помощ лодки около четиридесет улани се удавиха в реката. Повечето от останалите се върнаха назад, на същия бряг. Полковникът и още няколко души преплуваха реката и едва можаха да излязат на отвъдния бряг. Но щом излязоха с измокрени дрехи, от които течаха ручеи, те викнаха: „Виват!“, загледани възторжено към мястото, дето стоеше Наполеон, но дето сега го нямаше, и в тоя миг те се смятаха щастливи.
Вечерта, между две нареждания — едното, да се доставят колкото е възможно по-скоро приготвените фалшиви руски книжни пари за внасяне в Русия, и другото — за разстрелване на един саксонец, в заловеното писмо на когото бяха намерени сведения за разпорежданията, във френската армии, — Наполеон, издаде трето нареждане — за зачисляване хвърлилия се без нужда в реката полски полковник в кохортата на честта (legion d’honneur), глава на която беше самият Наполеон.
Quos vult perdere — dementat.[5]
Глава II
29-го мая Наполеон выехал из Дрездена, где он пробыл три недели, окруженный двором, составленным из принцев, герцогов, королей и даже одного императора. Наполеон перед отъездом обласкал принцев, королей и императора, которые того заслуживали, побранил королей и принцев, которыми он был не вполне доволен, одарил своими собственными, то есть взятыми у других королей, жемчугами и бриллиантами императрицу австрийскую и, нежно обняв императрицу Марию-Луизу, как говорит его историк, оставил ее огорченною разлукой, которую она — эта Мария-Луиза, считавшаяся его супругой, несмотря на то, что в Париже оставалась другая супруга, — казалось, не в силах была перенести. Несмотря на то, что дипломаты еще твердо верили в возможность мира и усердно работали с этой целью, несмотря на то, что император Наполеон сам писал письмо императору Александру, называя его Monsieur mon frère[1] и искренно уверяя, что он не желает войны и что всегда будет любить и уважать его, — он ехал к армии и отдавал на каждой станции новые приказания, имевшие целью торопить движение армии от запада к востоку. Он ехал в дорожной карете, запряженной шестериком, окруженный пажами, адъютантами и конвоем, по тракту на Позен, Торн, Данциг и Кенигсберг. В каждом из этих городов тысячи людей с трепетом и восторгом встречали его.
Армия подвигалась с запада на восток, и переменные шестерни несли его туда же. 10-го июня он догнал армию и ночевал в Вильковисском лесу, в приготовленной для него квартире, в имении польского графа.
На другой день Наполеон, обогнав армию, в коляске подъехал к Неману и, с тем чтобы осмотреть местность переправы, переоделся в польский мундир и выехал на берег.
Увидав на той стороне казаков (les Cosaques) и расстилавшиеся степи (les Steppes), в середине которых была Moscou la ville sainte,[2] столица того, подобного Скифскому, государства, куда ходил Александр Македонский, — Наполеон, неожиданно для всех и противно как стратегическим, так и дипломатическим соображениям, приказал наступление, и на другой день войска его стали переходить Неман.
12-го числа рано утром он вышел из палатки, раскинутой в этот день на крутом левом берегу Немана, и смотрел в зрительную трубу на выплывающие из Вильковисского леса потоки своих войск, разливающихся по трем мостам, наведенным на Немане. Войска знали о присутствии императора, искали его глазами, и, когда находили на горе перед палаткой отделившуюся от свиты фигуру в сюртуке и шляпе, они кидали вверх шапки, кричали: «Vive l’Empereur!»[3] — и одни за другими, не истощаясь, вытекали, всё вытекали из огромного, скрывавшего их доселе леса и, расстрояясь, по трем мостам переходили на ту сторону.
— On fera du chemin cette fois-ci. Oh! quand il s’en mêle lui-même ça chauffe… Nom de Dieu… Le voilà!… Vive l’Empereur! Les voilà donc les Steppes de l’Asie! Vilain pays tout de même. Au revoir, Beauché; je te réserve le plus beau palais de Moscou. Au revoir! Bonne chance… L’as tu vu, l’Empereur? Vive l’Empereur!… preur! Si on me fait gouverneur aux Indes, Gérard, je te fais ministre du Cachemire, c’est arrêté. Vive l’Empereur! Vive! vive! vive! Les gredins de Cosaques, comme ils filent. Vive l’Empereur! Le voilà! Le vois tu? Je l’ai vu deux fois comme je te vois. Le petit caporal… Je l’ai vu donner la croix à l’un des vieux… Vive l’Empereur!…[4] — говорили голоса старых и молодых людей, самых разнообразных характеров и положений в обществе. На всех лицах этих людей было одно общее выражение радости о начале давно ожидаемого похода и восторга и преданности к человеку в сером сюртуке, стоявшему на горе.
13-го июня Наполеону подали небольшую чистокровную арабскую лошадь, и он сел и поехал галопом к одному из мостов через Неман, непрестанно оглушаемый восторженными криками, которые он, очевидно, переносил только потому, что нельзя было запретить им криками этими выражать свою любовь к нему; но крики эти, сопутствующие ему везде, тяготили его и отвлекали его от военной заботы, охватившей его с того времени, как он присоединился к войску. Он проехал по одному из качавшихся на лодках мостов на ту сторону, круто повернул влево и галопом поехал по направлению к Ковно, предшествуемый замиравшими от счастия, восторженными гвардейскими конными егерями, расчищая дорогу по войскам, скакавшим впереди его. Подъехав к широкой реке Вилии, он остановился подле польского уланского полка, стоявшего на берегу.
— Виват! — также восторженно кричали поляки, расстроивая фронт и давя друг друга, для того чтобы увидать его. Наполеон осмотрел реку, слез с лошади и сел на бревно, лежавшее на берегу. По бессловесному знаку ему подали трубу, он положил ее на спину подбежавшего счастливого пажа и стал смотреть на ту сторону. Потом он углубился в рассматриванье листа карты, разложенного между бревнами. Не поднимая головы, он сказал что-то, и двое его адъютантов поскакали к польским уланам.
— Что? Что он сказал? — слышалось в рядах польских улан, когда один адъютант подскакал к ним.
Было приказано, отыскав брод, перейти на ту сторону. Польский уланский полковник, красивый старый человек, раскрасневшись и путаясь в словах от волнения, спросил у адъютанта, позволено ли ему будет переплыть с своими уланами реку, не отыскивая брода. Он с очевидным страхом за отказ, как мальчик, который просит позволения сесть на лошадь, просил, чтобы ему позволили переплыть реку в глазах императора. Адъютант сказал, что, вероятно, император не будет недоволен этим излишним усердием.
Как только адъютант сказал это, старый усатый офицер с счастливым лицом и блестящими глазами, подняв кверху саблю, прокричал: «Виват!» — и, скомандовав уланам следовать за собой, дал шпоры лошади и подскакал к реке. Он злобно толкнул замявшуюся под собой лошадь и бухнулся в воду, направляясь вглубь к быстрине течения. Сотни уланов поскакали за ним. Было холодно и жутко на середине и на быстрине теченья. Уланы цеплялись друг за друга, сваливались с лошадей, лошади некоторые тонули, тонули и люди, остальные старались плыть кто на седле, кто держась за гриву. Они старались плыть вперед на ту сторону и, несмотря на то, что за полверсты была переправа, гордились тем, что они плывут и тонут в этой реке под взглядами человека, сидевшего на бревне и даже не смотревшего на то, что они делали. Когда вернувшийся адъютант, выбрав удобную минуту, позволил себе обратить внимание императора на преданность поляков к его особе, маленький человек в сером сюртуке встал и, подозвав к себе Бертье, стал ходить с ним взад и вперед по берегу, отдавая ему приказания и изредка недовольно взглядывая на тонувших улан, развлекавших его внимание.
Для него было не ново убеждение в том, что присутствие его на всех концах мира, от Африки до степей Московии, одинаково поражает и повергает людей в безумие самозабвения. Он велел подать себе лошадь и поехал в свою стоянку.
Человек сорок улан потонуло в реке, несмотря на высланные на помощь лодки. Большинство прибилось назад к этому берегу. Полковник и несколько человек переплыли реку и с трудом вылезли на тот берег. Но как только они вылезли в обшлепнувшемся на них, стекающем ручьями мокром платье, они закричали: «Виват!», восторженно глядя на то место, где стоял Наполеон, но где его уже не было, и в ту минуту считали себя счастливыми.
Ввечеру Наполеон между двумя распоряжениями — одно о том, чтобы как можно скорее доставить заготовленные фальшивые русские ассигнации для ввоза в Россию, и другое о том, чтобы расстрелять саксонца, в перехваченном письме которого найдены сведения о распоряжениях по французской армии, — сделал третье распоряжение — о причислении бросившегося без нужды в реку польского полковника к когорте чести (Légion d’honneur), которой Наполеон был главою.
Quos vult perdere — dementat.[5]