Лев Толстой
Война и мир (217)

Лев Толстой
Война и мир (217)

XXXI

Генералът, след когото препускаше Пиер, слезе в подножието, сви рязко вляво и Пиер, загубвайки го от очи, навлезе в редиците на пехотни войници, които вървяха пред него. Той се помъчи да излезе от тях ту вляво, ту вдясно; но навсякъде имаше войници с еднакво загрижени лица, заети с някаква работа, която не се виждаше, но която очевидно беше важна. Всички с едни и същи недоволно-въпросителни очи гледаха тоя дебел човек с бяла шапка, който, кой знае защо, ги тъпчеше с коня си.

— Какво кара посред батальона! — викна му един. Друг блъсна с приклад коня му и Пиер, който се бе притиснал до дъгата на седлото и едва сдържаше подплашения кон, препусна и отиде пред войниците, дето беше широко.

Напреде имаше мост, а до моста бяха застанали и стреляха други войници. Пиер се приближи до тях. Без сам да знае, Пиер бе отишъл до моста над Колоча, който се намираше между Горки и Бородино и който французите атакуваха при първите действия на сражението (след като заеха Бородино). Пиер видя, че пред него има мост и че от двете страни на моста и по ливадата войниците правят нещо сред дима в откосите сено, които бе съзрял вчера; но въпреки незамлъкващата стрелба на това място, той съвсем не мислеше, че тъкмо тук беше полесражението. Той не чуваше звуците на куршумите, които пищяха от всички страни, и на снарядите, прелитащи над него, не виждаше неприятеля, който бе отвъд реката, и дълго време не виждаше убити и ранени, макар че мнозина падаха близо до него. С усмивка, която не се махаше от лицето му, той гледаше наоколо си.

— Защо кара тоя пред линията? — викна пак някой срещу него.

— Вляво, вдясно вземи — викаха му други.

Пиер зави вдясно и неочаквано се срещна с познатия му адютант на генерал Раевски. Тоя адютант ядосано го погледна и явно се канеше и той да му извика, но като го позна, кимна му.

— Вие как сте се озовали тук? — рече той и препусна по-нататък.

Пиер, който усещаше, че не е на мястото си и без работа, страхувайки се да не попречи пак някому, препусна след адютанта.

— Това тук какво е? Може ли да дойда с вас? — попита той.

— Ей сега, ей сега — отговори адютантът, препусна до дебелия полковник, изправен в ливадата, предаде му нещо и едва тогава се обърна към Пиер.

— Вие защо попаднахте тук, графе? — каза му той усмихнат. — Все любопитствувате ли?

— Да, да — каза Пиер. Но адютантът обърна коня и отмина по-нататък.

— Тук пак както и да е — рече адютантът, — но на левия фланг при Багратион жари ужасно.

— Така ли? — попита Пиер. — А де е то?

— Ами елате с мене на могилата, оттам се вижда. А на батареята при нас още е търпимо — рече адютантът. — Е, ще дойдете ли?

— Да, ще дойда с вас — каза Пиер, като гледаше наоколо и търсеше с очи берейтора си. Едва сега Пиер за първи път видя ранените, някои от които се мъкнеха пеши, а други — носени на носилки. На същата ливадка с дъхавите откоси сено, дето той бе минал вчера, напреко на откосите, извил неудобно глава, лежеше неподвижно един войник с паднал кивер. — А тоя защо не са го дигнали? — започна Пиер, но видя строгото лице на адютанта, който също погледна нататък, и млъкна.

Пиер не намери берейтора си и заедно с адютанта тръгнаха по дъното на дола към могилата на Раевски. Конят на Пиер изоставаше от адютанта и равномерно го тръскаше.

— Вие, графе, като че не сте свикнали да яздите? — попита го адютантът.

— Не, нищо, но той май много подскача — каза с недоумение Пиер.

— Е-е!… Ами че той е ранен — рече адютантът, — десният му преден крак, над коляното. Навярно куршум. Поздравявам ви, графе — рече той, — le bapteme du feu^[1].

Те минаха в дима пред шестия корпус зад артилерията, която бе изнесена напред и стреляше, като оглушаваше с гърмежите си, и стигнаха в малка гора. В гората беше хладно, тихо и миришеше на есен. Пиер и адютантът слязоха от конете и тръгнаха пеша към височината.

— Тук ли е генералът? — попита адютантът, когато наближи могилата.

— Преди малко беше, отиде нататък — отговориха му, като посочиха вдясно.

Адютантът се обърна и погледна Пиер, като че не знаеше какво да го прави сега.

— Не се безпокойте — рече Пиер. — Аз ще отида на могилата, може ли?

— Ами идете, оттам се вижда всичко и не е толкова опасно. Аз ще намина да ви взема.

Пиер отиде при батареята, а адютантът продължи по-нататък. Те не се видяха вече и много по-късно Пиер узна, че през тоя ден едната ръка на адютанта бе откъсната.

Могилата, на която се изкачи Пиер, беше онова прочуто място (известно по-късно между русите под името батареята на могилата или батареята на Раевски, а между французите под името la grande redoute, la fatale redoute, la redoute du centre^[2]), около която паднаха десетки хиляди хора и която французите смятаха за най-важния пункт на позицията.

Тоя редут беше могилата с изкопани от трите й страни ровове. В тия окопани места имаше десет стрелящи топа с дула, пъхнати в дупките на насипите.

На една линия с могилата, от двете й страни, бяха наредени топове, които също тъй непрестанно стреляха. Малко по-назад от топовете бяха пехотните войски. Когато отиде на могилата, Пиер съвсем не мислеше, че това окопано с малки ровове място, дето бяха поставени и стреляха няколко топа, беше най-важното място в сражението.

Напротив, на Пиер му се струваше, че това място (тъкмо защото той се намираше там) бе едно от най-незначителните места на сражението.

Като се изкачи на могилата, Пиер седна на края на рова, който заграждаше батареята, и с несъзнато-радостна усмивка гледаше онова, което ставаше наоколо му. От време на време Пиер все със същата усмивка ставаше и мъчейки се да не пречи на войниците, които пълнеха и придвижваха топовете, като непрестанно притичваха покрай него с паласки и патрони, се разтъпкваше из батареята. Топовете от тая батарея стреляха непрекъснато, един след друг, оглушавайки с гърмежите си и застилайки цялата местност с барутен дим.

В противоположност на страха, изпитван от пехотните войници на прикритието, тук, на батареята, дето по-малко хора, заети с работа, бяха оградени, отделени с ров от другите, тук се чувствуваше еднакво и общо за всички едва ли не семейно оживление.

Появяването на невоенната фигура на Пиер с бяла шапка отначало порази неприятно тия хора. Войниците, минавайки край него, учудено и дори уплашено поглеждаха изпод вежди фигурата му. Старшият артилерийски офицер, висок човек с дълги крака и сипаничаво лице, отиде до Пиер, уж като че искаше да види как действува крайното оръдие, и го погледна с любопитство.

Едно младичко, кръглолико офицерче, съвсем дете още, очевидно току-що излязло от корпуса, което се разпореждаше много усърдно с поверените му два топа, се обърна строго към Пиер.

— Господине, моля да се отстраните от пътя — каза му то, — тук не бива да се стои.

Войниците неодобрително клатеха глави, като гледаха Пиер. Но когато всички се увериха, че тоя човек с бялата шапка не само че не правеше нищо лошо, но или смирено седеше върху стръмнината на насипа, или с плаха усмивка, учтиво давайки път на войниците, се разхождаше из батареята под изстрелите тъй спокойно, както по булеварда, малко по малко чувството на недоброжелателно недоумение към него почна да се превръща в ласкаво и шеговито отношение, такова, каквото войниците имат към своите животни: кучета, петли, козли и изобщо към животните, които живеят при военните команди. Тия войници веднага мислено приеха Пиер в семейството си, присвоиха си го, нарекоха го „нашия господар“^[3] и с добро чувство му се присмиваха помежду си.

Едно гюлле разрови пръстта на две крачки от Пиер. Като изтърсваше полепналата пръст от дрехите си, той погледна с усмивка наоколо.

— Ама наистина как не ви е страх, господарю! — обърна се към Пиер един червендалест, широк войник, като показа здравите си бели зъби.

— А ти нима се страхуваш? — попита Пиер.

— Че как да не се страхувам? — отговори войникът. — Ами че то няма да те пожали. Цапне ли те, и червата ти — вън. Не може да не се страхуваш — рече той, като се смееше.

Неколцина войници с весели и ласкави лица се спряха до Пиер. Те сякаш не очакваха, че той ще говори както всички и това откритие ги зарадва.

— Нашата е войнишка работа. Ами господарят — виж, това е чудно. Бива си го господаря!

— По местата си! — извика младичкият офицер на събралите се около Пиер войници. Личеше, че тоя младичък офицер изпълнява службата си за първи или втори път и затова с особена настойчивост и формалност се обръщаше и към войниците, и към началника.

Тътнещите топовни и пушечни гърмежи се засилиха по цялото поле, особено вляво, дето бяха флешите на Багратион, но поради дима от изстрелите оттам, дето беше Пиер, почти нищо не можеше да се види. Освен това наблюдението върху тоя сякаш семеен (отделен от всички други) кръг от хора, които бяха на батареята, поглъщаше всичкото внимание на Пиер. Първата му несъзнателно-радостна възбуда, предизвикана от гледката и звуковете на полесражението, сега, особено след като видя оня самотно прострян войник в ливадата, се смени с друго чувство. Сега, седнал върху стръмнината на насипа до рова, той наблюдаваше обкръжаващите го лица.

Към десет часа от батареята бяха дигнали вече двайсетина души; две оръдия бяха разрушени и в батареята все по-често и по-често попадаха снаряди и долитаха с бръмчене и писък далечни куршуми.

— Пълничка! — извика един войник за приближаващата се граната, която летеше със свистене.

— Не тука! При пехотинците! — с висок смях добави друг, като видя, че гранатата прехвърча и улучи редиците на прикритието.

— Какво, позната ли ти е? — засмя се друг войник на един селянин, който се бе навел под прехвръкналата граната.

Неколцина войници се събраха при насипа да гледат онова, което ставаше напреде.

— Дигнаха веригата; виждаш ли, отидоха назад — думаха те, сочейки зад насипа.

— Гледай си твоята работа — викна им един стар унтерофицер. — Отишли са назад, значи, назад има работа. — И като хвана за рамото един войник, унтерофицерът го блъсна с коляното си. Чу се висок смях.

— Пето оръдие напред! — викнаха от една страна.

— От един път, дружно, вкупом — чуха се веселите викове на войниците, които придвижваха топа.

— Бре, насмалко да събори шапката на нашия господар — присмя се на Пиер озъбеният червендалест шегобиец. — Ех, пипкаво! — добави той укорно към гюллето, което улучи едно колело и крака на един войник.

— Хей вие, лисици! — смееше се друг на опълченците, които се изгърбваха, когато пристигаха на батареята да вземат ранени.

— Не е ли вкусна чорбата? Ах, гарвани такива, какво се туткате! — викаха на опълченците, които се бяха объркали около войника с откъснатия крак.

— Туй-онуй, момче — закачаха те селяните. — Хич не обичат!

Пиер забеляза, че след всяко улучило гюлле, след всяка загуба общото оживление все повече и повече се разгаряше.

Като от връхлитащ буреносен облак все по-често и по-често, все по-светло и по-светло избухваха по лицата на тия хора (сякаш като противодействие на онова, което ставаше) мълнии на скрит, разгарящ се огън.

Пиер не гледаше напред, към полесражението, и не се интересуваше да знае какво става там: той цял бе потънал в съзерцание на тоя все повече и повече разпалващ се огън, който също тъй (той усещаше) се разпалваше и в неговата душа.

В десет часа пехотинците, които бяха пред батареята, в храсталаците и по рекичката Каменка, отстъпиха. От батареята се виждаше как те изтичват назад, край батареята, положили ранените на пушките си. Някакъв генерал със свитата си се качи на могилата и след като поговори с полковника и погледна сърдито към Пиер, слезе пак долу и заповяда на прикритието от пехотинци, което бе зад батареята, да легне, за да не бъде много изложено на изстрелите. След това в пехотните редици, вдясно от батареята, се чу барабан, раздадоха се команди и от батареята се видя как пехотните редици тръгнаха напред.

Пиер гледаше над насипа. Едно лице особено му се хвърли в очи. Беше офицер, с бледо младежко лице, вървеше заднишком, като носеше шпагата си отпусната надолу и неспокойно гледаше наоколо си.

Пехотинските редици изчезнаха в дима, чу се техният проточен вик и честа пушечна стрелба. След няколко минути оттам минаха множество ранени и носилки. В батареята все по-често почнаха да падат снаряди. Няколко души лежаха неприбрани. Около топовете войниците се движеха все по-суетливо и по-бързо. Никой вече не обръщаше внимание на Пиер. Два пъти сърдито му извикаха да не стои на пътя. Старшият офицер, навъсен, с широки бързи крачки отиваше от едното оръдие до другото. Младичкото офицерче, още по-заруменяло, още по-старателно командуваше войниците. Войниците подаваха снарядите, обръщаха се, пълнеха и вършеха работата си напрегнато и наперено. Вървейки, те подскачаха като на пружини.

Буреносният облак се приближи и по всички лица гореше ярко огънят, разгарянето на който следеше Пиер. Той бе застанал при старшия офицер. Младичкото офицерче дотърча с ръка до кивера си при старшия.

— Имам чест да ви доложа, господин полковник, че имаме само осем снаряда, ще заповядате ли да продължаваме огъня? — попита то.

— Картеч! — без да отговаря, извика старшият офицер, загледан над насипа.

Изведнъж нещо се случи; офицерчето ахна, сви се й седна на земята, като улучена в летежа си птица. Пред очите на Пиер всичко стана странно, неясно и мрачно.

Едно след друго свиреха гюллетата и се удряха в бруствера, във войниците, в топовете. Пиер, който дотогава не чуваше тия звукове, сега чуваше само тия звукове. Встрани от батареята, вдясно, тичаха войници с викове „ура“, но не напред, както се стори на Пиер, а назад.

Едно гюлле удари в края на насипа, пред който бе Пиер, отрони пръст и пред очите му се мярна черна топка и в същия миг шляпна в нещо. Опълченците, които току-що бяха дошли на батареята, побягнаха обратно.

— Всички с картеч! — извика офицерът.

Унтерофицерът изтича до старшия офицер и с изплашен шепот (както мажордомът докладва на обяд на домакина, че няма вече от това вино, което иска) каза, че няма вече снаряди.

— Разбойници, какво правят! — викна офицерът, като се обърна към Пиер. Лицето на старшия офицер беше червено и потно, намръщените му очи блестяха. — Тичай до резервите, докарай сандъците! — извика той на войника си, като изгледа сърдито Пиер.

— Аз ще отида — рече Пиер.

Офицерът не му отговори и тръгна към другата страна с големи крачки.

— Не стреляй… Чакай! — викна той.

Войникът, на когото заповядаха да отиде за снаряди, се сблъска с Пиер.

— Ех, господарю, не ти е мястото тук — рече той и отърча надолу.

Пиер изтича подир войника, като избиколи мястото, дето седеше младичкото офицерче.

Едно, второ, трето гюлле прелитаха над него, удряха напреде, встрани, отзад. Пиер отърча долу. „Къде отивам?“ — изведнъж се сепна той, тичайки вече към зелените ракли. Спря в нерешителност — напред ли да върви, или назад. Изведнъж страшен тласък го отхвърли назад, върху земята. В същия миг блясъкът на силен огън го освети и едновременно се чуха оглушителен гръм, трясък и свистене, които забучаха в ушите му.

Когато се съвзе, Пиер се видя седнал на задника си, опрян с ръце на земята; раклата, до която беше по-рано, сега я нямаше; по обгорената трева се търкаляха само зелени, изгорени дъски и парцали и един кон, разтърсвайки остатъците от оковете, се отдалечи, препускайки, а друг, също като Пиер, лежеше на земята и пронизително, проточено цвилеше.

Глава XXXI

Генерал, за которым скакал Пьер, спустившись под гору, круто повернул влево, и Пьер, потеряв его из вида, вскакал в ряды пехотных солдат, шедших впереди его. Он пытался выехать из них то вправо, то влево; но везде были солдаты, с одинаково озабоченными лицами, занятыми каким-то невидным, но, очевидно, важным делом. Все с одинаково недовольно-вопросительным взглядом смотрели на этого толстого человека в белой шляпе, неизвестно для чего топчущего их своею лошадью.

— Чего ездит посерёд батальона! — крикнул на него один. Другой толконул прикладом его лошадь, и Пьер, прижавшись к луке и едва удерживая шарахнувшуюся лошадь, выскакал вперед солдат, где было просторнее.

Впереди его был мост, а у моста, стреляя, стояли другие солдаты. Пьер подъехал к ним. Сам того не зная, Пьер заехал к мосту через Колочу, который был между Горками и Бородиным и который в первом действии сражения (заняв Бородино) атаковали французы. Пьер видел, что впереди его был мост и что с обеих сторон моста и на лугу, в тех рядах лежащего сена, которые он заметил вчера, в дыму что-то делали солдаты; но, несмотря на неумолкающую стрельбу, происходившую в этом месте, он никак не думал, что тут-то и было поле сражения. Он не слыхал звуков пуль, визжавших со всех сторон, и снарядов, перелетавших через него, не видал неприятеля, бывшего на той стороне реки, и долго не видал убитых и раненых, хотя многие падали недалеко от него. С улыбкой, не сходившей с его лица, он оглядывался вокруг себя.

— Что ездит этот перед линией? — опять крикнул на него кто-то.

— Влево, вправо возьми, — кричали ему. Пьер взял вправо и неожиданно съехался с знакомым ему адъютантом генерала Раевского. Адъютант этот сердито взглянул на Пьера, очевидно, сбираясь тоже крикнуть на него, но, узнав его, кивнул ему головой,

— Вы как тут? — проговорил он и поскакал дальше.

Пьер, чувствуя себя не на своем месте и без дела, боясь опять помешать кому-нибудь, поскакал за адъютантом.

— Это здесь, что же? Можно мне с вами? — спрашивал он.

— Сейчас, сейчас, — отвечал адъютант и, подскакав к толстому полковнику, стоявшему на лугу, что-то передал ему и тогда уже обратился к Пьеру.

— Вы зачем сюда попали, граф? — сказал он ему с улыбкой. — Все любопытствуете?

— Да, да, — сказал Пьер. Но адъютант, повернув лошадь, ехал дальше.

— Здесь-то слава богу, — сказал адъютант, — но на левом фланге у Багратиона ужасная жарня идет.

— Неужели? — спросил Пьер. — Это где же?

— Да вот поедемте со мной на курган, от нас видно. А у нас на батарее еще сносно, -сказал адъютант. — Что ж, едете?

— Да, я с вами, — сказал Пьер, глядя вокруг себя и отыскивая глазами своего берейтора. Тут только в первый раз Пьер увидал раненых, бредущих пешком и несомых на носилках. На том самом лужке с пахучими рядами сена, по которому он проезжал вчера, поперек рядов, неловко подвернув голову, неподвижно лежал один солдат с свалившимся кивером. — А этого отчего не подняли? — начал было Пьер; но, увидав строгое лицо адъютанта, оглянувшегося в ту же сторону, он замолчал.

Пьер не нашел своего берейтора и вместе с адъютантом низом поехал по лощине к кургану Раевского. Лошадь Пьера отставала от адъютанта и равномерно встряхивала его.

— Вы, видно, не привыкли верхом ездить, граф? — спросил адъютант.

— Нет, ничего, но что-то она прыгает очень, — с недоуменьем сказал Пьер.

— Ээ!… да она ранена, — сказал адъютант, — правая передняя, выше колена. Пуля, должно быть. Поздравляю, граф, — сказал он, — le baptême de feu.^[1]

Проехав в дыму по шестому корпусу, позади артиллерии, которая, выдвинутая вперед, стреляла, оглушая своими выстрелами, они приехали к небольшому лесу. В лесу было прохладно, тихо и пахло осенью. Пьер и адъютант слезли с лошадей и пешком вошли на гору.

— Здесь генерал? — спросил адъютант, подходя к кургану.

— Сейчас были, поехали сюда, — указывая вправо, отвечали ему.

Адъютант оглянулся на Пьера, как бы не зная, что ему теперь с ним делать.

— Не беспокойтесь, — сказал Пьер. — Я пойду на курган, можно?

— Да пойдите, оттуда все видно и не так опасно. А я заеду за вами.

Пьер пошел на батарею, и адъютант поехал дальше. Больше они не видались, и уже гораздо после Пьер узнал, что этому адъютанту в этот день оторвало руку.

Курган, на который вошел Пьер, был то знаменитое (потом известное у русских под именем курганной батареи, или батареи Раевского, а у французов под именем la grande redoute, la fatale redoute, la redoute du centre^[2] место, вокруг которого положены десятки тысяч людей и которое французы считали важнейшим пунктом позиции.

Редут этот состоял из кургана, на котором с трех сторон были выкопаны канавы. В окопанном канавами месте стояли десять стрелявших пушек, высунутых в отверстие валов.

В линию с курганом стояли с обеих сторон пушки, тоже беспрестанно стрелявшие. Немного позади пушек стояли пехотные войска. Входя на этот курган, Пьер никак не думал, что это окопанное небольшими канавами место, на котором стояло и стреляло несколько пушек, было самое важное место в сражении.

Пьеру, напротив, казалось, что это место (именно потому, что он находился на нем) было одно из самых незначительных мест сражения.

Войдя на курган, Пьер сел в конце канавы, окружающей батарею, и с бессознательно-радостной улыбкой смотрел на то, что делалось вокруг него. Изредка Пьер все с той же улыбкой вставал и, стараясь не помешать солдатам, заряжавшим и накатывавшим орудия, беспрестанно пробегавшим мимо него с сумками и зарядами, прохаживался по батарее. Пушки с этой батареи беспрестанно одна за другой стреляли, оглушая своими звуками и застилая всю окрестность пороховым дымом.

В противность той жуткости, которая чувствовалась между пехотными солдатами прикрытия, здесь, на батарее, где небольшое количество людей, занятых делом, было ограничено, отделено от других канавой, — здесь чувствовалось одинаковое и общее всем, как бы семейное оживление.

Появление невоенной фигуры Пьера в белой шляпе сначала неприятно поразило этих людей. Солдаты, проходя мимо его, удивленно и даже испуганно косились на его фигуру. Старший артиллерийский офицер, высокий, с длинными ногами, рябой человек, как будто для того, чтобы посмотреть на действие крайнего орудия, подошел к Пьеру и любопытно посмотрел на него.

Молоденький круглолицый офицерик, еще совершенный ребенок, очевидно, только что выпущенный из корпуса, распоряжаясь весьма старательно порученными ему двумя пушками, строго обратился к Пьеру.

— Господин, позвольте вас попросить с дороги, — сказал он ему, — здесь нельзя.

Солдаты неодобрительно покачивали головами, глядя на Пьера. Но когда все убедились, что этот человек в белой шляпе не только не делал ничего дурного, но или смирно сидел на откосе вала, или с робкой улыбкой, учтиво сторонясь перед солдатами, прохаживался по батарее под выстрелами так же спокойно, как по бульвару, тогда понемногу чувство недоброжелательного недоуменья к нему стало переходить в ласковое и шутливое участие, подобное тому, которое солдаты имеют к своим животным: собакам, петухам, козлам и вообще животным, живущим при воинских командах. Солдаты эти сейчас же мысленно приняли Пьера в свою семью, присвоили себе и дали ему прозвище. «Наш барин» прозвали его и про него ласково смеялись между собой.

Одно ядро взрыло землю в двух шагах от Пьера. Он, обчищая взбрызнутую ядром землю с платья, с улыбкой оглянулся вокруг себя.

— И как это вы не боитесь, барин, право! — обратился к Пьеру краснорожий широкий солдат, оскаливая крепкие белые зубы.

— А ты разве боишься? — спросил Пьер.

— А то как же? — отвечал солдат. — Ведь она не помилует. Она шмякнет, так кишки вон. Нельзя не бояться, — сказал он, смеясь.

Несколько солдат с веселыми и ласковыми лицами остановились подле Пьера. Они как будто не ожидали того, чтобы он говорил, как все, и это открытие обрадовало их.

— Наше дело солдатское. А вот барин, так удивительно. Вот так барин!

— По местам! — крикнул молоденький офицер на собравшихся вокруг Пьера солдат. Молоденький офицер этот, видимо, исполнял свою должность в первый или во второй раз и потому с особенной отчетливостью и форменностью обращался и с солдатами и с начальником.

Перекатная пальба пушек и ружей усиливалась по всему полю, в особенности влево, там, где были флеши Багратиона, но из-за дыма выстрелов с того места, где был Пьер, нельзя было почти ничего видеть. Притом, наблюдения за тем, как бы семейным (отделенным от всех других) кружком людей, находившихся на батарее, поглощали все внимание Пьера. Первое его бессознательно-радостное возбуждение, произведенное видом и звуками поля сражения, заменилось теперь, в особенности после вида этого одиноко лежащего солдата на лугу, другим чувством. Сидя теперь на откосе канавы, он наблюдал окружавшие его лица.

К десяти часам уже человек двадцать унесли с батареи; два орудия были разбиты, чаще и чаще на батарею попадали снаряды и залетали, жужжа и свистя, дальние пули. Но люди, бывшие на батарее, как будто не замечали этого; со всех сторон слышался веселый говор и шутки.

— Чиненка! — кричал солдат на приближающуюся, летевшую со свистом гранату. — Не сюда! К пехотным! — с хохотом прибавлял другой, заметив, что граната перелетела и попала в ряды прикрытия.

— Что, знакомая? — смеялся другой солдат на присевшего мужика под пролетевшим ядром.

Несколько солдат собрались у вала, разглядывая то, что делалось впереди.

— И цепь сняли, видишь, назад прошли, — говорили они, указывая через вал.

— Свое дело гляди, — крикнул на них старый унтер-офицер. — Назад прошли, значит, назади дело есть. — И унтер-офицер, взяв за плечо одного из солдат, толкнул его коленкой. Послышался хохот.

— К пятому орудию накатывай! — кричали с одной стороны.

— Разом, дружнее, по-бурлацки, — слышались веселые крики переменявших пушку.

— Ай, нашему барину чуть шляпку не сбила, — показывая зубы, смеялся на Пьера краснорожий шутник. — Эх, нескладная, — укоризненно прибавил он на ядро, попавшее в колесо и ногу человека.

— Ну вы, лисицы! — смеялся другой на изгибающихся ополченцев, входивших на батарею за раненым.

— Аль не вкусна каша? Ах, вороны, заколянились! — кричали на ополченцев, замявшихся перед солдатом с оторванной ногой.

— Тое кое, малый, — передразнивали мужиков. — Страсть не любят.

Пьер замечал, как после каждого попавшего ядра, после каждой потери все более и более разгоралось общее оживление.

Как из придвигающейся грозовой тучи, чаще и чаще, светлее и светлее вспыхивали на лицах всех этих людей (как бы в отпор совершающегося) молнии скрытого, разгорающегося огня.

Пьер не смотрел вперед на поле сражения и не интересовался знать о том, что там делалось: он весь был поглощен в созерцание этого, все более и более разгорающегося огня, который точно так же (он чувствовал) разгорался и в его душе.

В десять часов пехотные солдаты, бывшие впереди батареи в кустах и по речке Каменке, отступили. С батареи видно было, как они пробегали назад мимо нее, неся на ружьях раненых. Какой-то генерал со свитой вошел на курган и, поговорив с полковником, сердито посмотрев на Пьера, сошел опять вниз, приказав прикрытию пехоты, стоявшему позади батареи, лечь, чтобы менее подвергаться выстрелам. Вслед за этим в рядах пехоты, правее батареи, послышался барабан, командные крики, и с батареи видно было, как ряды пехоты двинулись вперед.

Пьер смотрел через вал. Одно лицо особенно бросилось ему в глаза. Это был офицер, который с бледным молодым лицом шел задом, неся опущенную шпагу, и беспокойно оглядывался.

Ряды пехотных солдат скрылись в дыму, послышался их протяжный крик и частая стрельба ружей. Через несколько минут толпы раненых и носилок прошли оттуда. На батарею еще чаще стали попадать снаряды. Несколько человек лежали неубранные. Около пушек хлопотливее и оживленнее двигались солдаты. Никто уже не обращал внимания на Пьера. Раза два на него сердито крикнули за то, что он был на дороге. Старший офицер, с нахмуренным лицом, большими, быстрыми шагами переходил от одного орудия к другому. Молоденький офицерик, еще больше разрумянившись, еще старательнее командовал солдатами. Солдаты подавали заряды, поворачивались, заряжали и делали свое дело с напряженным щегольством. Они на ходу подпрыгивали, как на пружинах.

Грозовая туча надвинулась, и ярко во всех лицах горел тот огонь, за разгоранием которого следил Пьер. Он стоял подле старшего офицера. Молоденький офицерик подбежал, с рукой к киверу, к старшему.

— Имею честь доложить, господин полковник, зарядов имеется только восемь, прикажете ли продолжать огонь? — спросил он.

— Картечь! — не отвечая, крикнул старший офицер, смотревший через вал.

Вдруг что-то случилось; офицерик ахнул и, свернувшись, сел на землю, как на лету подстреленная птица. Все сделалось странно, неясно и пасмурно в глазах Пьера.

Одно за другим свистели ядра и бились в бруствер, в солдат, в пушки. Пьер, прежде не слыхавший этих звуков, теперь только слышал одни эти звуки. Сбоку батареи, справа, с криком «ура» бежали солдаты не вперед, а назад, как показалось Пьеру.

Ядро ударило в самый край вала, перед которым стоял Пьер, ссыпало землю, и в глазах его мелькнул черный мячик, и в то же мгновенье шлепнуло во что-то. Ополченцы, вошедшие было на батарею, побежали назад.

— Все картечью! — кричал офицер.

Унтер-офицер подбежал к старшему офицеру и испуганным шепотом (как за обедом докладывает дворецкий хозяину, что нет больше требуемого вина) сказал, что зарядов больше не было.

— Разбойники, что делают! — закричал офицер, оборачиваясь к Пьеру. Лицо старшего офицера было красно и потно, нахмуренные глаза блестели. — Беги к резервам, приводи ящики! — крикнул он, сердито обходя взглядом Пьера и обращаясь к своему солдату.

— Я пойду, — сказал Пьер. Офицер, не отвечая ему, большими шагами пошел в другую сторону.

— Не стрелять… Выжидай! — кричал он.

Солдат, которому приказано было идти за зарядами, столкнулся с Пьером.

— Эх, барин, не место тебе тут, — сказал он и побежал вниз. Пьер побежал за солдатом, обходя то место, на котором сидел молоденький офицерик.

Одно, другое, третье ядро пролетало над ним, ударялось впереди, с боков, сзади. Пьер сбежал вниз. «Куда я?» — вдруг вспомнил он, уже подбегая к зеленым ящикам. Он остановился в нерешительности, идти ему назад или вперед. Вдруг страшный толчок откинул его назад, на землю. В то же мгновенье блеск большого огня осветил его, и в то же мгновенье раздался оглушающий, зазвеневший в ушах гром, треск и свист.

Пьер, очнувшись, сидел на заду, опираясь руками о землю; ящика, около которого он был, не было; только валялись зеленые обожженные доски и тряпки на выжженной траве, и лошадь, трепля обломками оглобель, проскакала от него, а другая, так же как и сам Пьер, лежала на земле и пронзительно, протяжно визжала.