Лев Толстой
Война и мир (212)

Лев Толстой
Война и мир (212)

XXVI

На 25 август, в навечерието на Бородинското сражение, дворцовият префект на императора на французите m-r de Beausset^[1] и полковник Fabvier^[2] пристигнаха, първият от Париж, вторият от Мадрид, при император Наполеон, в неговия лагер при Валуево.

След като облече придворен мундир, m-r de Beausset заповяда да носят пред него пратката за императора, която той бе донесъл, и влезе в първото отделение на Наполеоновата палатка, където, приказвайки с обкръжаващите го адютанти на Наполеон, се зае да отваря сандъчето.

Fabvier спря до входа и почна да разговаря с познатите си генерали.

Император Наполеон не бе излязъл още от спалнята си, дето довършваше своя тоалет. Като сумтеше и пъшкаше, той обръщаше ту дебелия си гръб, ту косматите си тлъсти гърди под четката, с която камердинерът търкаше тялото му. Друг камердинер, като затулваше с пръст едно шишенце, пръскаше с одеколон изнеженото тяло на императора с изражение, което показваше, че само той може да знае колко одеколон и де трябва да се напръска. Късите коси на Наполеон бяха мокри и разрошени на челото. Но лицето му, макар подпухнало и жълто, изразяваше физическо удоволствие. „Allez ferme, allez toujours…“^[3] — повтаряше той на камердинера, който го търкаше, а той потръпваше и поизпъшкваше. Адютантът, влязъл в спалнята, за да доложи на императора колко пленници са взели във вчерашното сражение, след като предаде, каквото трябваше, застана до вратата, очаквайки разрешение да си отиде. Наполеон, мръщейки се, погледна изпод вежди адютанта.

— Point de prisonniers — повтори той думите на адютанта. — Ils se font demolir. Tant pis pour l’armee russe — каза той. — Allez toujours, allez ferme^[4] — рече той, като се изгърби и подложи тлъстите си плещи.

— C’est bien! Faites entrer monsieur de Beausset, ainsi que Fabvier^[5] — каза той на адютанта си и кимна.

— Cui, Sire.^[6] — И адютантът изчезна зад вратата на палатката.

Двамата камердинери облякоха бързо негово величество и в гвардейския син мундир той отиде в приемната с твърди, бързи стъпки.

През това време Босе бе се разчевръстил с ръце да нареди на два стола, точно дето щеше да влезе императорът, донесения от него подарък от императрицата. Но императорът тъй неочаквано бързо се бе облякъл и излязъл, че той не успя да приготви напълно сюрприза.

Наполеон веднага забеляза какво правеха те и се досети, че не бяха още готови. Той не пожела да ги лиши от удоволствието да му направят сюрприза. Престори се, че не вижда господин Босе и повика при себе си Фабвие. Строго смръщен и мълчалив, Наполеон слушаше онова, което разправяше Фабвие за храбростта и предаността на войските му, които се биха при Саламанка на другия край на Европа, и които имаха само една мисъл — да бъдат достойни за своя император, и един страх — да не би да не му угодят. Резултатът от сражението беше печален. Докато Фабвие разказваше, Наполеон правеше иронични забележки, сякаш той и не предполагаше, че в негово отсъствие би могло да бъде иначе.

— Аз ще трябва да поправя това в Москва — рече Наполеон. — A tantot^[7] — добави той и повика дьо Босе, който през това време бе успял да приготви сюрприза — бе сложил нещо на столовете и бе завил нещо с покривало.

Дьо Босе се поклони ниско с оня придворен френски поклон, с който умееха да се покланят само старите слуги на Бурбоните, и се приближи, подавайки му един плик.

Наполеон весело се обърна към него и му подръпна ухото.

— Вие избързахте, много ми е драго. Е, какво казва Париж? — рече той, като изведнъж промени досегашното си строго изражение на най-любезно.

— Sire, tout Paris regrette votre absence^[8] — отговори както трябваше дьо Босе. Но макар Наполеон да знаеше, че Босе трябва да каже това или нещо подобно, макар в своите ясни мигове да знаеше, че това не е истина, приятно му бе да го чуе от дьо Босе. Той пак го удостои с пипване на ухото.

— Je suis fache de vous avoir fait faire tant de chemin^[9] — каза той.

— Sire! Je ne m’attendais pas a moins qu’a vous trouver aux portes de Moscou^[10] — каза Босе.

Наполеон се усмихна, дигна разсеяно глава и погледна вдясно. Адютантът се приближи с плъзгащ вървеж и поднесе златна табакерка. Наполеон я взе.

— Да, добре ви се падна — каза той, като долепи отворената табакерка до носа си, — вие обичате да пътувате, след три дни ще видите Москва. Вие сигурно не очаквахте да видите азиатската столица. Ще направите приятно пътуване.

Босе се поклони с благодарност за това внимание към неговата (досега непозната нему) склонност към пътуване.

— А! Какво е това? — каза Наполеон, като забеляза, че всички придворни гледат нещо, закрито с покривало. Босе, с придворна сръчност, без да показва гърба си, направи полуобърнат две крачки назад, дръпна покривката и в същото време каза:

— Подарък на ваше величество от императрицата.

Това беше нарисуван с ярки бои от Жерар портрет на момченцето, родено от Наполеон и от дъщерята на австрийския император, което, кой знае защо, всички наричаха римския крал.

Много хубавото, къдраво момченце с поглед, приличен на погледа на Христос в „Сикстинската мадона“, беше изрисувано, както играе на билбоке. Топката представляваше земното кълбо, а пръчицата в другата ръка изобразяваше скиптър.

Макар че не бе съвсем ясно какво точно е искал да изобрази живописецът, представяйки тъй наречения римски крал да пробожда земното кълбо с пръчката, тая алегория, както на всички, които бяха видели картината в Париж, се стори очевидно и на Наполеон ясна и много му се хареса.

— Roi de Rome^[11] — каза той, сочейки портрета с грациозен жест на ръката си. — Admirable!^[12] — С присъщата на италианците способност да променят по своя воля израза на лицето си се приближи до портрета и си даде вид на замечтана нежност. Той чувствуваше, че онова, което ще каже и направи сега, е история. И му се струваше, че най-хубавото, което може да направи сега, е със своето величие, поради което неговият син играеше на билбоке със земното кълбо, той самият да прояви, в противоположност на това величие, най-проста бащинска нежност. Очите му се замъглиха, той се приближи, погледна за стол (столът подскочи под него) и седна срещу портрета. Един негов жест — и всички излязоха на пръсти, като оставиха великия човек насаме със себе си и с чувствата си.

Като поседя известно време и пипна, без сам да знае защо, грапавото светло петно на портрета, той стана и извика отново Босе и дежурния. Заповяда да изнесат портрета пред палатката, за да не лиши старата гвардия, която беше около палатката му, от щастието да види римския крал, сина и наследника на техния обожаван император.

Както и очакваше, тъкмо когато закусваше с господин Босе, удостоен с тая чест, пред палатката се чуха възторжени викове на стичащите се към портрета офицери и войници от старата гвардия.

— Vive l’Empereur! Vive le Roi de Rome! Vive l’Empereur!^[13] — чуха се възторжени гласове.

След закуската Наполеон в присъствието на Босе продиктува заповедта си към армията.

— Courte et energique!^[14] — рече Наполеон, когато сам прочете написаната на един дъх, без поправки, прокламация. В заповедта се казваше:

„Войници! Ето сражението, което толкова желаехте. Победата зависи от вас. Тя е необходима за нас; тя ще ни даде всичко, което ни е потребно: удобни жилища и скорошно връщане в отечеството. Действувайте тъй, както действувахте при Аустерлиц, Фридланд, Витебск и Смоленск. Нека по-късното потомство си спомня с гордост вашите подвизи в тоя ден. Нека кажат за всекиго от вас: той беше във великата битка при Москва!“

— De la Moskowa!^[15] — повтори Наполеон и като покани за разходката си господин Босе, който обича да пътува, излезе от палатката и отиде към оседланите коне.

— Votre Majeste a trop de bonte^[16] — отговори Босе на поканата да придружи императора: спеше му се и той не умееше и се страхуваше да язди.

Но Наполеон кимна на пътешественика и Босе трябваше да тръгне. Когато Наполеон излезе от палатката, виковете на гвардейците пред портрета на сина му се усилиха още повече. Наполеон се навъси.

— Махнете го — каза той, сочейки с грациозно величествен жест портрета. — Рано е още за него да гледа бойно поле.

Босе затвори очи, наведе глава и въздъхна дълбоко и с тоя жест показа как умееше да цени и разбира думите на императора.

Глава XXVI

25-го августа, накануне Бородинского сражения, префект дворца императора французов m-r de Beausset и полковник Fabvier приехали, первый из Парижа, второй из Мадрида, к императору Наполеону в его стоянку у Валуева.

Переодевшись в придворный мундир, m-r de Beausset приказал нести впереди себя привезенную им императору посылку и вошел в первое отделение палатки Наполеона, где, переговариваясь с окружавшими его адъютантами Наполеона, занялся раскупориванием ящика.

Fabvier, не входя в палатку, остановился, разговорясь с знакомыми генералами, у входа в нее.

Император Наполеон еще не выходил из своей спальни и оканчивал свой туалет. Он, пофыркивая и покряхтывая, поворачивался то толстой спиной, то обросшей жирной грудью под щетку, которою камердинер растирал его тело. Другой камердинер, придерживая пальцем склянку, брызгал одеколоном на выхоленное тело императора с таким выражением, которое говорило, что он один мог знать, сколько и куда надо брызнуть одеколону. Короткие волосы Наполеона были мокры и спутаны на лоб. Но лицо его, хоть опухшее и желтое, выражало физическое удовольствие: «Allez ferme, allez toujours…^[1] — приговаривал он, пожимаясь и покряхтывая, растиравшему камердинеру. Адъютант, вошедший в спальню с тем, чтобы доложить императору о том, сколько было во вчерашнем деле взято пленных, передав то, что нужно было, стоял у двери, ожидая позволения уйти. Наполеон, сморщась, взглянул исподлобья на адъютанта.

— Point de prisonniers, — повторил он слова адъютанта. — Il se font démolir. Tant pis pour l’armée russe, — сказал он. — Allez toujours, allez ferme,^[2] — проговорил он, горбатясь и подставляя свои жирные плечи.

— C’est bien! Faites entrer monsieur de Beausset, ainsi que Fabvier,^[3] — сказал он адъютанту, кивнув головой.

— Oui, Sire,^[4] — и адъютант исчез в дверь палатки. Два камердинера быстро одели его величество, и он, в гвардейском синем мундире, твердыми, быстрыми шагами вышел в приемную.

Боссе в это время торопился руками, устанавливая привезенный им подарок от императрицы на двух стульях, прямо перед входом императора. Но император так неожиданно скоро оделся и вышел, что он не успел вполне приготовить сюрприза.

Наполеон тотчас заметил то, что они делали, и догадался, что они были еще не готовы. Он не захотел лишить их удовольствия сделать ему сюрприз. Он притворился, что не видит господина Боссе, и подозвал к себе Фабвье. Наполеон слушал, строго нахмурившись и молча, то, что говорил Фабвье ему о храбрости и преданности его войск, дравшихся при Саламанке на другом конце Европы и имевших только одну мысль — быть достойными своего императора, и один страх — не угодить ему. Результат сражения был печальный. Наполеон делал иронические замечания во время рассказа Fabvier, как будто он не предполагал, чтобы дело могло идти иначе в его отсутствие.

— Я должен поправить это в Москве, — сказал Наполеон. — A tantôt,^[5] — прибавил он и подозвал де Боссе, который в это время уже успел приготовить сюрприз, уставив что-то на стульях, и накрыл что-то покрывалом.

Де Боссе низко поклонился тем придворным французским поклоном, которым умели кланяться только старые слуги Бурбонов, и подошел, подавая конверт.

Наполеон весело обратился к нему и подрал его за ухо.

— Вы поспешили, очень рад. Ну, что говорит Париж? — сказал он, вдруг изменяя свое прежде строгое выражение на самое ласковое.

— Sire, tout Paris regrette votre absence,^[6] — как и должно, ответил де Боссе. Но хотя Наполеон знал, что Боссе должен сказать это или тому подобное, хотя он в свои ясные минуты знал, что это было неправда, ему приятно было это слышать от де Боссе. Он опять удостоил его прикосновения за ухо.

— Je suis fâché, de vous avoir fait faire tant de chemin,^[7] — сказал он.

— Sire! Je ne m’attendais pas à moins qu'à vous trouver aux portes de Moscou,^[8] — сказал Боссе.

Наполеон улыбнулся и, рассеянно подняв голову, оглянулся направо. Адъютант плывущим шагом подошел с золотой табакеркой и подставил ее. Наполеон взял ее.

— Да, хорошо случилось для вас, — сказал он, приставляя раскрытую табакерку к носу, — вы любите путешествовать, через три дня вы увидите Москву. Вы, верно, не ждали увидать азиатскую столицу. Вы сделаете приятное путешествие.

Боссе поклонился с благодарностью за эту внимательность к его (неизвестной ему до сей поры) склонности путешествовать.

— А! это что? — сказал Наполеон, заметив, что все придворные смотрели на что-то, покрытое покрывалом. Боссе с придворной ловкостью, не показывая спины, сделал вполуоборот два шага назад и в одно и то же время сдернул покрывало и проговорил:

— Подарок вашему величеству от императрицы.

Это был яркими красками написанный Жераром портрет мальчика, рожденного от Наполеона и дочери австрийского императора, которого почему-то все называли королем Рима.

Весьма красивый курчавый мальчик, со взглядом, похожим на взгляд Христа в Сикстинской мадонне, изображен был играющим в бильбоке. Шар представлял земной шар, а палочка в другой руке изображала скипетр.

Хотя и не совсем ясно было, что именно хотел выразить живописец, представив так называемого короля Рима протыкающим земной шар палочкой, но аллегория эта, так же как и всем видевшим картину в Париже, так и Наполеону, очевидно, показалась ясною и весьма понравилась.

— Roi de Rome,^[9] — сказал он, грациозным жестом руки указывая на портрет. — Admirable!^[10] — С свойственной итальянцам способностью изменять произвольно выражение лица, он подошел к портрету и сделал вид задумчивой нежности. Он чувствовал, что то, что он скажет и сделает теперь, — есть история. И ему казалось, что лучшее, что он может сделать теперь, — это то, чтобы он с своим величием, вследствие которого сын его в бильбоке играл земным шаром, чтобы он выказал, в противоположность этого величия, самую простую отеческую нежность. Глаза его отуманились, он подвинулся, оглянулся на стул (стул подскочил под него) и сел на него против портрета. Один жест его — и все на цыпочках вышли, предоставляя самому себе и его чувству великого человека.

Посидев несколько времени и дотронувшись, сам не зная для чего, рукой до шероховатости блика портрета, он встал и опять позвал Боссе и дежурного. Он приказал вынести портрет перед палатку, с тем, чтобы не лишить старую гвардию, стоявшую около его палатки, счастья видеть римского короля, сына и наследника их обожаемого государя.

Как он и ожидал, в то время как он завтракал с господином Боссе, удостоившимся этой чести, перед палаткой слышались восторженные клики сбежавшихся к портрету офицеров и солдат старой гвардии.

— Vive l’Empereur! Vive le Roi de Rome! Vive l’Empereur!^[11] — слышались восторженные голоса.

После завтрака Наполеон, в присутствии Боссе, продиктовал свой приказ по армии.

— Courte et énergique!^[12] — проговорил Наполеон, когда он прочел сам сразу без поправок написанную прокламацию. В приказе было:

«Воины! Вот сражение, которого вы столько желали. Победа зависит от вас. Она необходима для нас; она доставит нам все нужное: удобные квартиры и скорое возвращение в отечество. Действуйте так, как вы действовали при Аустерлице, Фридланде, Витебске и Смоленске. Пусть позднейшее потомство с гордостью вспомнит о ваших подвигах в сей день. Да скажут о каждом из вас: он был в великой битве под Москвою!»

— De la Moskowa!^[13] — повторил Наполеон, и, пригласив к своей прогулке господина Боссе, любившего путешествовать, он вышел из палатки к оседланным лошадям.

— Votre Majesté a trop de bonté,^[14] — сказал Боссе на приглашение сопутствовать императору: ему хотелось спать и он не умел и боялся ездить верхом.

Но Наполеон кивнул головой путешественнику, и Боссе должен был ехать. Когда Наполеон вышел из палатки, крики гвардейцев пред портретом его сына еще более усилились. Наполеон нахмурился.

— Снимите его, — сказал он, грациозно-величественным жестом указывая на портрет. — Ему еще рано видеть поле сражения.

Боссе, закрыв глаза и склонив голову, глубоко вздохнул, этим жестом показывая, как он умел ценить и понимать слова императора.