Лев Толстой
Война и мир (294)

Лев Толстой
Война и мир (294)

XIX

Когато човек е в движение, винаги си измисля цел на това движение. За да може да върви хиляда версти, необходимо е човек да мисли, че зад тия хиляда версти има нещо хубаво. Необходима е представа за обетована земя, за да имаш сили да се движиш.

При настъплението на французите обетована земя беше Москва, при отстъплението — родината. Но родината беше много далеч и за човек, който върви хиляда версти, без друго е необходимо, забравяйки крайната цел, да си каже: „Днеска след четиридесет версти ще стигна до място за почивка и нощуване“ и при първия преход това място за почивка засенчва крайната цел и съсредоточава в себе си всичките желания и надежди. Стремежите, които се проявяват в отделния човек, винаги се увеличават в множеството.

За французите, които вървяха по стария Смоленски път, крайната цел — родината, беше много отдалечена, а най-близката цел, към която се стремяха всички желания и надежди, засилени в множеството до грамадна пропорция — беше Смоленск. Не защото войниците знаеха, че в Смоленск има много продоволствие и нови войски, не защото им казваха това (напротив, висшите чинове на армията и самият Наполеон знаеха, че там има малко продоволствие), но защото единствено това можеше да им даде сила да вървят и да търпят сегашните лишения. Мамейки еднакво себе си, те — и ония, които знаеха, и ония, които не знаеха — се стремяха към Смоленск като към обетована земя.

Когато стъпиха на шосето, французите със смайваща енергия, с нечувана бързина хукнаха към своята измислена цел. Освен тая причина за общ стремеж, която свързваше в едно цяло това множество от французи и им придаваше известна енергия, имаше и друга причина, която ги свързваше. Тая причина беше техният брой. Самата тяхна грамадна маса както при физическия закон за привличането привличаше към себе си отделните атоми — хора. Със стохилядната си маса те се движеха като цяла държава.

Всеки от тях желаеше само едно — да се предаде в плен, да се спаси от всички ужаси и нещастия. Но от една страна, силата на общия стремеж към целта — Смоленск, увличаше всеки в една и съща посока; от друга страна — не можеше цял корпус да се предаде в плен на една рота и макар че французите използуваха всеки удобен случай да се откъсват един от друг и при най-малкия приличен предлог да се предават в плен, не всякога имаше такива предлози. Самият техен брой и гъстото, бързо движение ги лишаваше от тая възможност и правеше за русите не само мъчно, но и невъзможно да спрат това движение, в което бе събрана цялата енергия на френската маса. Механичното разкъсване на тялото не можеше да ускори отвъд известна граница процеса на разложението, който се извършваше.

Невъзможно е мигновено да се разтопи буца сняг. Има известен предел от време, по-рано от който никакви усилия на топлината не могат да разтопят снега. Напротив, колкото е по-силна топлината, толкова по се втвърдява оставащият сняг.

От руските военачалници никой друг освен Кутузов не разбираше това. Когато се уясни посоката, в която френската армия бягаше по Смоленския път, онова, което Коновницин предвиждаше през нощта на 11 октомври, почна да се сбъдва. Всички висши чинове на армията искаха да се отличат — да отрежат, да обкръжат, да пленят, да отхвърлят французите и всички настояваха за настъпление.

Единствен Кутузов употребяваше всичките си сили (всеки главнокомандуващ има съвсем малко такива сили), за да се противи на настъпление.

Той не можеше да им каже това, което казваме ние сега: защо е необходимо сражение и преграждане на пътя, и загуби на нашите хора, и безчовечно доизбиване на нещастните? Защо е всичко това, когато от Москва до Вязма една трета от тая войска се стопи без сражение?

Но той им казваше, извличайки от старческата си мъдрост онова, което те можеха да разберат — той им казваше за златния мост и те му се надсмиваха и го клеветяха, и беснееха, и, продаваха храброст пред убития звяр.

При Вязма Ермолов, Милорадович, Платов и другите, намирайки се наблизо до французите, не можеха да сдържат желанието си да отрежат и отхвърлят два френски корпуса. Когато съобщаваха на Кутузов за своето намерение, те вместо донесение му изпратиха в плика лист бяла хартия.

И колкото и да се мъчеше Кутузов да удържи войските, нашите войски атакуваха, като се опитваха да преградят пътя. Разправяха, че пехотните полкове тръгвали в атака с музика и биене на барабани и избили и загубили хиляди хора.

Но колкото за отрязване — никого не отрязаха и никого не отхвърлиха. И френската войска, която от опасността още по-здраво се стегна, продължи, като се топеше равномерно, все по същия гибелен път към Смоленск.

Глава XIX

Когда человек находится в движении, он всегда придумывает себе цель этого движения. Для того чтобы идти тысячу верст, человеку необходимо думать, что что-то хорошее есть за этими тысячью верст. Нужно представление об обетованной земле для того, чтобы иметь силы двигаться.

Обетованная земля при наступлении французов была Москва, при отступлении была родина. Но родина была слишком далеко, и для человека, идущего тысячу верст, непременно нужно сказать себе, забыв о конечной цели: «Нынче я приду за сорок верст на место отдыха и ночлега», и в первый переход это место отдыха заслоняет конечную цель и сосредоточивает на себе все желанья и надежды. Те стремления, которые выражаются в отдельном человеке, всегда увеличиваются в толпе.

Для французов, пошедших назад по старой Смоленской дороге, конечная цель родины была слишком отдалена, и ближайшая цель, та, к которой, в огромной пропорции усиливаясь в толпе, стремились все желанья и надежды, — была Смоленск. Не потому, чтобы люди знали, что в Смоленске было много провианту и свежих войск, не потому, чтобы им говорили это (напротив, высшие чины армии и сам Наполеон знали, что там мало провианта), но потому, что это одно могло им дать силу двигаться и переносить настоящие лишения. Они, и те, которые знали, и те, которые не знали, одинаково обманывая себя, как к обетованной земле, стремились к Смоленску.

Выйдя на большую дорогу, французы с поразительной энергией, с быстротою неслыханной побежали к своей выдуманной цели. Кроме этой причины общего стремления, связывавшей в одно целое толпы французов и придававшей им некоторую энергию, была еще другая причина, связывавшая их. Причина эта состояла в их количестве. Сама огромная масса их, как в физическом законе притяжения, притягивала к себе отдельные атомы людей. Они двигались своей стотысячной массой как целым государством.

Каждый человек из них желал только одного — отдаться в плен, избавиться от всех ужасов и несчастий. Но, с одной стороны, сила общего стремления к цели Смоленска увлекала каждою в одном и том же направлении; с другой стороны — нельзя было корпусу отдаться в плен роте, и, несмотря на то, что французы пользовались всяким удобным случаем для того, чтобы отделаться друг от друга и при малейшем приличном предлоге отдаваться в плен, предлоги эти не всегда случались. Самое число их и тесное, быстрое движение лишало их этой возможности и делало для русских не только трудным, но невозможным остановить это движение, на которое направлена была вся энергия массы французов. Механическое разрывание тела не могло ускорить дальше известного предела совершавшийся процесс разложения.

Ком снега невозможно растопить мгновенно. Существует известный предел времени, ранее которого никакие усилия тепла не могут растопить снега. Напротив, чем больше тепла, тем более крепнет остающийся снег.

Из русских военачальников никто, кроме Кутузова, не понимал этого. Когда определилось направление бегства французской армии по Смоленской дороге, тогда то, что предвидел Коновницын в ночь 11-го октября, начало сбываться. Все высшие чины армии хотели отличиться, отрезать, перехватить, полонить, опрокинуть французов, и все требовали наступления.

Кутузов один все силы свои (силы эти очень невелики у каждого главнокомандующего) употреблял на то, чтобы противодействовать наступлению.

Он не мог им сказать то, что мы говорим теперь: зачем сраженье, и загораживанье дороги, и потеря своих людей, и бесчеловечное добиванье несчастных? Зачем все это, когда от Москвы до Вязьмы без сражения растаяла одна треть этого войска? Но он говорил им, выводя из своей старческой мудрости то, что они могли бы понять, — он говорил им про золотой мост, и они смеялись над ним, клеветали его, и рвали, и метали, и куражились над убитым зверем.

Под Вязьмой Ермолов, Милорадович, Платов и другие, находясь в близости от французов, не могли воздержаться от желания отрезать и опрокинуть два французские корпуса. Кутузову, извещая его о своем намерении, они прислали в конверте, вместо донесения, лист белой бумаги.

И сколько ни старался Кутузов удержать войска, войска наши атаковали, стараясь загородить дорогу. Пехотные полки, как рассказывают, с музыкой и барабанным боем ходили в атаку и побили и потеряли тысячи людей.

Но отрезать — никого не отрезали и не опрокинули. И французское войско, стянувшись крепче от опасности, продолжало, равномерно тая, все тот же свой гибельный путь к Смоленску.