Метаданни
Данни
- Включено в книгите:
-
Война и мир
Първи и втори том
Война и мир
Трети и четвърти том - Оригинално заглавие
- Война и мир, 1865–1869 (Обществено достояние)
- Превод от руски
- Константин Константинов, 1957 (Пълни авторски права)
- Форма
- Роман
- Жанр
- Характеристика
- Оценка
- 5,8 (× 81 гласа)
- Вашата оценка:
Информация
- Сканиране
- Диан Жон (2011)
- Разпознаване и корекция
- NomaD (2011-2012)
- Корекция
- sir_Ivanhoe (2012)
Издание:
Лев Николаевич Толстой
Война и мир
Първи и втори том
Пето издание
Народна култура, София, 1970
Лев Николаевич Толстой
Война и мир
Издательство „Художественная литература“
Москва, 1968
Тираж 300 000
Превел от руски: Константин Константинов
Редактори: Милка Минева и Зорка Иванова
Редактор на френските текстове: Георги Куфов
Художник: Иван Кьосев
Худ. редактор: Васил Йончев
Техн. редактор: Радка Пеловска
Коректори: Лиляна Малякова, Евгения Кръстанова
Дадена за печат на 10.III.1970 г. Печатни коли 51¾
Издателски коли 39,33. Формат 84×108/32
Издат. №41 (2616)
Поръчка на печатницата №1265
ЛГ IV
Цена 3,40 лв.
ДПК Димитър Благоев — София
Народна култура — София
Издание:
Лев Николаевич Толстой
Война и мир
Трети и четвърти том
Пето издание
Народна култура, 1970
Лев Николаевич Толстой
Война и мир
Тома третий и четвертый
Издателство „Художественная литература“
Москва, 1969
Тираж 300 000
Превел от руски: Константин Константинов
Редактори: Милка Минева и Зорка Иванова
Редактор на френските текстове: Георги Куфов
Художник: Иван Кьосев
Худ. редактор: Васил Йончев
Техн. редактор: Радка Пеловска
Коректори: Лидия Стоянова, Христина Киркова
Дадена за печат на 10.III.1970 г. Печатни коли 51
Издателски коли 38,76. Формат 84X108/3.2
Издат. №42 (2617)
Поръчка на печатницата №1268
ЛГ IV
Цена 3,38 лв.
ДПК Димитър Благоев — София, ул. Ракитин 2
Народна култура — София, ул. Гр. Игнатиев 2-а
История
- — Добавяне
Метаданни
Данни
- Година
- 1865–1869 (Обществено достояние)
- Език
- руски
- Форма
- Роман
- Жанр
- Характеристика
- Оценка
- 6 (× 2 гласа)
- Вашата оценка:
История
- — Добавяне
X
В антракта в ложата на Елен лъхна студ, вратата се отвори и приведен, мъчейки се да не закачи някого, влезе Анатол.
— Позволете ми да ви представя брат си — рече Елен и очите й зашариха неспокойно от Наташа към Анатол. Над голото си рамо Наташа обърна към красавеца хубавичката си главица и се усмихна. Анатол, който и отблизо беше също тъй хубав, както и отдалеч, приседна до нея и каза, че отдавна искал да има това удоволствие, още от бала у Наришкини, дето той имал удоволствието, което не бил забравил, да я види. С жените Курагин беше много по-умен и естествен в отношенията си, отколкото в мъжко общество. Той говореше смело и просто и Наташа бе поразена странно и приятно от това, че не само нямаше нищо страшно в тоя човек, за когото разправяха толкова много, но че, напротив, той имаше най-наивна, весела и добродушна усмивка.
Курагин попита за впечатлението й от спектакъла и разправи, че на миналия спектакъл Семьонова паднала, когато играела.
— А знаете ли, графиньо — каза той, обръщайки се към нея като към стара, отдавнашна позната, — у нас се урежда увеселение с костюми; вие трябва да участвувате: ще бъде много весело. Всички се събират у Архарови. Заповядайте, елате наистина, а? — рече той.
Като казваше това, той не откъсваше усмихнатите си очи от лицето, от шията и от голите ръце на Наташа. Това й беше приятно, но, кой знае защо, тясно, горещо и тежко й ставаше от неговото присъствие. Когато не го гледаше, тя чувствуваше, че той гледа раменете й и тя неволно пресрещаше погледа му, та той да гледа очите й. Но като го гледаше в очите, тя чувствуваше със страх, че между него и нея съвсем не съществува оная преграда на срамежливост, която винаги чувствуваше между себе си и другите мъже. Без сама да знае как, след пет минути тя се почувствува извънредно близка с тоя човек. Когато се извръщаше, тя се страхуваше да не би той да хване отзад голата й ръка и да не я целуне по шията. Те говореха за най-прости неща, но тя чувствуваше, че са тъй близки, както никога не й се бе случвало с мъж. Наташа поглеждаше Елен и баща си, като че ги питаше какво значеше това; но Елен бе заета в разговор с някакъв генерал и не отговори на погледа и, а погледът на баща й не й каза нищо освен онова, което винаги казваше: „Весело е и мене ми е драго.“
В един миг на стеснително мълчание, когато Анатол спокойно и упорито я гледаше със своите малко изпъкнали очи, Наташа, за да наруши това мълчание, го попита харесва ли му Москва. Наташа попита — и се изчерви. Постоянно й се струваше, че като говори с него, върши нещо неприлично. Анатол се усмихна, сякаш я насърчаваше.
— Отначало не ми харесваше много, защото — кое прави града приятен? Се sont les jolies femmes[1], нали? А сега много ми харесва — каза той, като я погледна многозначително. — Ще дойдете ли на увеселението, графиньо? Моля, елате — рече той, протегна ръка към нейния букет и каза ниско: — Vous serez la plus jolie. Venez, chère comtesse, et comme gage donnez moi cette fleur.[2]
Наташа не разбра онова, което каза той, също както и той самият, но усети, че в непонятните му думи имаше неприличен умисъл. Тя не знаеше какво да каже и се обърна, като че не бе чула какво каза той. Но щом се обърна, тя помисли, че той е тук, отзад, съвсем близо до нея.
„Как се усеща той сега? Сконфузен ли? Трябва ли да поправя това?“ — питаше се тя. Не можа да се сдържи и се обърна да погледне. Погледна го право в очите и неговата близост и увереност, и добродушната ласкавост на усмивката, му я победиха. Тя му се усмихна точно както той, като го погледна право в очите. И отново с ужас почувствува, че между него и нея няма никаква преграда.
Завесата пак се дигна. Анатол излезе от ложата спокоен и весел. Наташа се върна в ложата при баща си вече съвсем подчинена на света, в който се намираше. Всичко, което ставаше пред нея, й се струваше вече съвсем естествено; но затова пък всичките й предишни мисли за годеника, за княжна Маря, за селския живот ни веднъж не минаха през ума й, сякаш всичко това беше отдавна, отдавна минало.
В четвъртото действие имаше някакъв дявол, който пееше, като махаше с ръка дотогава, докато не дръпнаха дъските под него и той не падна вътре. Наташа видя само това от четвъртото действие: нещо я вълнуваше и мъчеше и причината на това вълнение беше Курагин, когото тя, без да ще, следеше с очи. Когато излизаха от театъра, Анатол се приближи до тях, повика каретата им и им помогна да се качат. Когато помагаше на Наташа, той стисна ръката й над китката. Развълнувана, изчервена и щастлива, Наташа го погледна. Той я гледаше с блестящите си очи и се усмихваше нежно.
Едва когато се върна в къщи, Наташа можа да обмисли ясно всичко, което бе станало с нея, и като си спомни изведнъж за княз Андрей, тя се ужаси и пред всички, когато пиеха чай след театъра, изохка високо, изчерви се и избяга от стаята. „Боже мой! Загубена съм! — каза си тя. — Как можах да позволя това?“ — помисли тя. Дълго седя така, закрила с ръце зачервеното си лице, като се мъчеше да си даде ясна сметка за онова, което бе станало с нея, и не можа да разбере нито какво бе станало, нито какво чувствуваше. Всичко й се струваше тъмно, неясно и страшно. Там, в тая грамадна осветена зала, дето по мокрите дъски скачаше под звуците на музика Duport с голи крака и в дрешка с пайети, а момите и старците и голата, със спокойна и горда усмивка Елен възторжено викаха „браво“ — там, в сянката на тая Елен, там всичко беше ясно и просто; но сега, когато остана сама, насаме със себе си, тя не разбираше нищо. „Какво е това? Какъв е тоя страх, който усещах пред него? Какви са тия угризения на съвестта, които усещам сега?“ — мислеше тя.
Само на старата графиня нощем, в леглото, би могла да разкаже Наташа всичко, което мислеше. Соня — Наташа знаеше това — със своите строги и непоколебими възгледи или нищо не би разбрала, или би се ужасила от признанието й. Наташа се стараеше да разреши сама със себе си онова, което я измъчваше.
„Загубена ли съм за любовта на княз Андрей, или не?“ — питаше се тя и с успокоителна усмивка си отговаряше: „Защо съм такава глупачка, че се питам така? Какво е станало с мене? Нищо. Аз нищо не направих, не предизвиках с нищо това. Никой няма да узнае и аз не ще го видя никога вече — каза си тя. — Значи, ясно е, че нищо не се е случило, че няма за какво да се разкайвам, че княз Андрей може да ме обича и такава. Но — каква такава? Ах, Боже, Боже мой, защо той не е тук!“ Наташа се успокояваше за миг, но сетне отново някакъв инстинкт й казваше, че макар всичко това да е истина и макар че нищо не е имало, инстинктът й казваше, че цялата предишна чистота на любовта й към княз Андрей беше погубена. И тя отново повтори във въображението си целия свой разговор с Курагин и видя пак лицето, жестовете и нежната усмивка на тоя хубав и смел човек в минутата, когато той бе стиснал ръката й.
Глава X
В антракте в ложе Элен пахнуло холодом, отворилась дверь и, нагибаясь и стараясь не зацепить кого-нибудь, вошел Анатоль.
— Позвольте мне вам представить брата, — беспокойно перебегая глазами с Наташи на Анатоля, сказала Элен. Наташа через голое плечо оборотила к красавцу свою хорошенькую головку и улыбнулась. Анатоль, который вблизи был так же хорош, как и издали, подсел к ней и сказал, что давно желал иметь это удовольствие, еще с Нарышкинского бала, на котором он имел удовольствие, которое не забыл, видеть ее. Курагин с женщинами был гораздо умнее и проще, чем в мужском обществе. Он говорил смело и просто, и Наташу странно и приятно поразило то, что не только не было ничего такого страшного в этом человеке, про которого так много рассказывали, но что напротив у него была самая наивная, веселая и добродушная улыбка.
Курагин спросил про впечатление спектакля и рассказал ей про то, как в прошлый спектакль Семенова играя, упала.
— А знаете, графиня, — сказал он, вдруг обращаясь к ней, как к старой давнишней знакомой, — у нас устраивается карусель в костюмах; вам бы надо участвовать в нем: будет очень весело. Все сбираются у Карагиных. Пожалуйста приезжайте, право, а? — проговорил он.
Говоря это, он не спускал улыбающихся глаз с лица, с шеи, с оголенных рук Наташи. Наташа несомненно знала, что он восхищается ею. Ей было это приятно, но почему-то ей тесно и тяжело становилось от его присутствия. Когда она не смотрела на него, она чувствовала, что он смотрел на ее плечи, и она невольно перехватывала его взгляд, чтоб он уж лучше смотрел на ее глаза. Но, глядя ему в глаза, она со страхом чувствовала, что между им и ей совсем нет той преграды стыдливости, которую она всегда чувствовала между собой и другими мужчинами. Она, сама не зная как, через пять минут чувствовала себя страшно-близкой к этому человеку. Когда она отворачивалась, она боялась, как бы он сзади не взял ее за голую руку, не поцеловал бы ее в шею. Они говорили о самых простых вещах и она чувствовала, что они близки, как она никогда не была с мужчиной. Наташа оглядывалась на Элен и на отца, как будто спрашивая их, что такое это значило; но Элен была занята разговором с каким-то генералом и не ответила на ее взгляд, а взгляд отца ничего не сказал ей, как только то, что он всегда говорил: «весело, ну я и рад».
В одну из минут неловкого молчания, во время которых Анатоль своими выпуклыми глазами спокойно и упорно смотрел на нее, Наташа, чтобы прервать это молчание, спросила его, как ему нравится Москва. Наташа спросила и покраснела. Ей постоянно казалось, что что-то неприличное она делает, говоря с ним. Анатоль улыбнулся, как бы ободряя ее.
— Сначала мне мало нравилась, потому что, что делает город приятным, ce sont les jolies femmes,[1] не правда ли? Ну а теперь очень нравится, — сказал он, значительно глядя на нее. — Поедете на карусель, графиня? Поезжайте, — сказал он, и, протянув руку к ее букету и понижая голос, сказал: — Vous serez la plus jolie. Venez, chère comtesse, et comme gage donnez moi cette fleur.[2]
Наташа не поняла того, что он сказал, так же как он сам, но она чувствовала, что в непонятных словах его был неприличный умысел. Она не знала, что сказать и отвернулась, как будто не слыхала того, что он сказал. Но только что она отвернулась, она подумала, что он тут сзади так близко от нее.
«Что он теперь? Он сконфужен? Рассержен? Надо поправить это?» спрашивала она сама себя. Она не могла удержаться, чтобы не оглянуться. Она прямо в глаза взглянула ему, и его близость и уверенность, и добродушная ласковость улыбки победили ее. Она улыбнулась точно так же, как и он, глядя прямо в глаза ему. И опять она с ужасом чувствовала, что между ним и ею нет никакой преграды.
Опять поднялась занавесь. Анатоль вышел из ложи, спокойный и веселый. Наташа вернулась к отцу в ложу, совершенно уже подчиненная тому миру, в котором она находилась. Всё, что происходило перед ней, уже казалось ей вполне естественным; но за то все прежние мысли ее о женихе, о княжне Марье, о деревенской жизни ни разу не пришли ей в голову, как будто всё то было давно, давно прошедшее.
В четвертом акте был какой-то чорт, который пел, махая рукою до тех пор, пока не выдвинули под ним доски, и он не опустился туда. Наташа только это и видела из четвертого акта: что-то волновало и мучило ее, и причиной этого волнения был Курагин, за которым она невольно следила глазами. Когда они выходили из театра, Анатоль подошел к ним, вызвал их карету и подсаживал их. Подсаживая Наташу, он пожал ей руку выше локтя. Наташа, взволнованная и красная, оглянулась на него. Он, блестя своими глазами и нежно улыбаясь, смотрел на нее.
Только приехав домой, Наташа могла ясно обдумать всё то, что с ней было, и вдруг вспомнив князя Андрея, она ужаснулась, и при всех за чаем, за который все сели после театра, громко ахнула и раскрасневшись выбежала из комнаты. — «Боже мой! Я погибла! сказала она себе. Как я могла допустить до этого?» думала она. Долго она сидела закрыв раскрасневшееся лицо руками, стараясь дать себе ясный отчет в том, что было с нею, и не могла ни понять того, что с ней было, ни того, что она чувствовала. Всё казалось ей темно, неясно и страшно. Там, в этой огромной, освещенной зале, где по мокрым доскам прыгал под музыку с голыми ногами Duport в курточке с блестками, и девицы, и старики, и голая с спокойной и гордой улыбкой Элен в восторге кричали браво, — там под тенью этой Элен, там это было всё ясно и просто; но теперь одной, самой с собой, это было непонятно. — «Что это такое? Что такое этот страх, который я испытывала к нему? Что такое эти угрызения совести, которые я испытываю теперь»? думала она.
Одной старой графине Наташа в состоянии была бы ночью в постели рассказать всё, что она думала. Соня, она знала, с своим строгим и цельным взглядом, или ничего бы не поняла, или ужаснулась бы ее признанию. Наташа одна сама с собой старалась разрешить то, что ее мучило.
«Погибла ли я для любви князя Андрея или нет? спрашивала она себя и с успокоительной усмешкой отвечала себе: Что я за дура, что я спрашиваю это? Что ж со мной было? Ничего. Я ничего не сделала, ничем не вызвала этого. Никто не узнает, и я его не увижу больше никогда, говорила она себе. Стало быть ясно, что ничего не случилось, что не в чем раскаиваться, что князь Андрей может любить меня и такою. Но какою такою? Ах Боже, Боже мой! зачем его нет тут»! Наташа успокоивалась на мгновенье, но потом опять какой-то инстинкт говорил ей, что хотя всё это и правда и хотя ничего не было — инстинкт говорил ей, что вся прежняя чистота любви ее к князю Андрею погибла. И она опять в своем воображении повторяла весь свой разговор с Курагиным и представляла себе лицо, жесты и нежную улыбку этого красивого и смелого человека, в то время как он пожал ее руку.