Метаданни
Данни
- Включено в книгите:
-
Война и мир
Първи и втори том
Война и мир
Трети и четвърти том - Оригинално заглавие
- Война и мир, 1865–1869 (Обществено достояние)
- Превод от руски
- Константин Константинов, 1957 (Пълни авторски права)
- Форма
- Роман
- Жанр
- Характеристика
- Оценка
- 5,8 (× 81 гласа)
- Вашата оценка:
Информация
- Сканиране
- Диан Жон (2011)
- Разпознаване и корекция
- NomaD (2011-2012)
- Корекция
- sir_Ivanhoe (2012)
Издание:
Лев Николаевич Толстой
Война и мир
Първи и втори том
Пето издание
Народна култура, София, 1970
Лев Николаевич Толстой
Война и мир
Издательство „Художественная литература“
Москва, 1968
Тираж 300 000
Превел от руски: Константин Константинов
Редактори: Милка Минева и Зорка Иванова
Редактор на френските текстове: Георги Куфов
Художник: Иван Кьосев
Худ. редактор: Васил Йончев
Техн. редактор: Радка Пеловска
Коректори: Лиляна Малякова, Евгения Кръстанова
Дадена за печат на 10.III.1970 г. Печатни коли 51¾
Издателски коли 39,33. Формат 84×108/32
Издат. №41 (2616)
Поръчка на печатницата №1265
ЛГ IV
Цена 3,40 лв.
ДПК Димитър Благоев — София
Народна култура — София
Издание:
Лев Николаевич Толстой
Война и мир
Трети и четвърти том
Пето издание
Народна култура, 1970
Лев Николаевич Толстой
Война и мир
Тома третий и четвертый
Издателство „Художественная литература“
Москва, 1969
Тираж 300 000
Превел от руски: Константин Константинов
Редактори: Милка Минева и Зорка Иванова
Редактор на френските текстове: Георги Куфов
Художник: Иван Кьосев
Худ. редактор: Васил Йончев
Техн. редактор: Радка Пеловска
Коректори: Лидия Стоянова, Христина Киркова
Дадена за печат на 10.III.1970 г. Печатни коли 51
Издателски коли 38,76. Формат 84X108/3.2
Издат. №42 (2617)
Поръчка на печатницата №1268
ЛГ IV
Цена 3,38 лв.
ДПК Димитър Благоев — София, ул. Ракитин 2
Народна култура — София, ул. Гр. Игнатиев 2-а
История
- — Добавяне
Метаданни
Данни
- Година
- 1865–1869 (Обществено достояние)
- Език
- руски
- Форма
- Роман
- Жанр
- Характеристика
- Оценка
- 6 (× 2 гласа)
- Вашата оценка:
История
- — Добавяне
XXII
Залюлян от тълпата, която го бе обкръжила и натискаше, Пиер гледаше наоколо си.
— Граф Пьотр Кирилич! Как сте попаднали тук? — каза нечий глас.
Пиер погледна нататък.
Борис Друбецкой, изчиствайки с ръка коленете си, които бе изцапал (навярно когато и той бе целувал иконата), се приближи усмихнат към Пиер. Борис беше облечен елегантно, с отсянка на походна войнственост. Той носеше дълъг сюртук и камшик през рамо, също като Кутузов.
В това време Кутузов стигна до селото и седна в сянката на най-близката къща, на скамейката, донесена тичешком от един казак и бързо покрита с килимче от друг. Грамадната блестяща свита обкръжи главнокомандуващия.
Пиер обясни намерението си да участвува в сражението й да прегледа позицията.
— Ето какво ще направите — каза Борис. — Je vous ferai les honneurs du camp.[1] Най-хубаво ще можете да видите всичко оттам, дето ще бъде граф Бенигсен. Аз нали съм на служба при него. Ще му доложа. А ако искате да обиколите позицията, елате с нас: ще тръгваме след малко за левия фланг. А после ще се върнем и аз ви моля да заповядате да нощувате у мене, и ще съставим партия за карти. Нали се познавате с Дмитрий Сергеич? Той живее ей там. — Той посочи третата къща в Горки.
— Но мене ми се иска да видя десния фланг; казват, че той е много силен — рече Пиер. — Бих искал да мина по цялата позиция, като почна от Москва река.
— Е, това можете после, а главният фланг е левият…
— Да, да. А не можете ли ми каза де е полкът на княз Болконски? — попита Пиер.
— На Андрей Николаевич ли? Ще минем край него, аз ще ви заведа.
— Как е левият фланг? — попита Пиер.
— Право да ви кажа, entre nous[2], Господ знае в какво положение е нашият ляв фланг — каза Борис, като понижи доверчиво гласа си, — граф Бенигсен мислеше съвсем друго. Той мислеше да укрепи ей оная там могила, съвсем не така… но — Борис сви рамене. — Светлейшият не поиска или са му наприказвали. Нали… — И Борис не довърши, тъй като в това време до Пиер се приближи Кайсаров, адютантът на Кутузов. — А! Паисий Сергеич — каза със свободна усмивка Борис, обръщайки се към Кайсаров. — Аз тъкмо се старая да обясня на графа позицията. Чудно как е могъл светлейшият тъй вярно да отгатне замислите на французите!
— За левия фланг ли говорите? — рече Кайсаров.
— Да, да, именно. Нашият ляв фланг сега е много, много силен.
Макар че Кутузов изгонваше всички излишни хора от щаба, Борис съумя да се задържи в главната квартира и след предприетите от него промени. Той се нагласи при граф Бенигсен. Както всички, при които бе служил Борис, граф Бенигсен смяташе младия княз Друбецкой за неоценим човек.
В командуването на армията имаше две рязко определени партии: партията на Кутузов и партията на Бенигсен, началника на щаба. Борис беше във втората партия и никой не умееше така, както той, въздавайки угоднически уважение на Кутузов, да оставя да се почувствува, че стареца не го бива и че цялата работа се води от Бенигсен. Сега бе настъпил решителният миг на сражението, който трябваше или да унищожи Кутузов и властта да бъде предадена на Бенигсен, или, дори ако Кутузов спечелеше сражението, да се направи така, та да се разбере, че всичко се дължи на Бенигсен. Във всеки случай за утрешния ден трябваше да се раздадат големи награди и да се издигнат нови хора. И поради това целия ден Борис беше в раздразнено оживление.
След Кайсаров при Пиер дойдоха още други негови познати и той не сварваше да отговори на въпросите за Москва, с които го обсипваха, и не сварваше да изслуша онова, което му разправяха. По всички лица бе изписано оживление и тревога. Но на Пиер му се струваше, че причината за възбудата, изразена по някои от тия лица, се криеше повече във въпросите за личния успех, и от ума му не излизаше друго изражение на възбуда, което виждаше по други лица и което показваше въпроси не лични, а общи, въпроси за живота и смъртта. Кутузов съзря Пиер и групата около него.
— Повикайте го да дойде при мене — каза Кутузов. Адютантът предаде желанието на светлейшия и Пиер тръгна към скамейката. Но преди него до Кутузов се приближи един редник-опълченец. Беше Долохов.
— Тоя защо е тук? — попита Пиер.
— Той е такъв мошеник, че навсякъде се вре! — отговориха на Пиер. — Нали е разжалван. Сега трябва пак да изскочи. Предлагал някакви проекти и се промъкнал нощем в неприятелската верига… но е юначага!…
Пиер свали шапка и почтително се наведе пред Кутузов.
— Реших, че ако доложа на ваша светлост, вие може да ме изгоните или да ми кажете, че ви е известно това, което ви докладвам, и тогава пак нищо няма да загубя… — рече Долохов.
— Тъй, тъй.
— А ако съм прав, ще принеса полза на отечеството, за което съм готов да умра.
— Тъй… тъй…
— И ако на ваша светлост му потрябва човек, който не би жалил кожата си, благоволете да си спомните за мене… Аз може би ще потрябвам на ваша светлост.
— Тъй… тъй… — повтори Кутузов, като гледаше Пиер със смеещо се, присвито око.
В това време Борис с придворната си ловкост излезе напред, до Пиер, по-близо до началството, и най-естествено и не високо, като че продължаваше започнат разговор, каза на Пиер:
— Опълченците — те пък просто облякоха бели ризи, да се приготвят за смърт. Какво геройство, графе!
Борис каза това очевидно за да го чуе светлейшият. Той знаеше, че Кутузов ще обърне внимание на тези думи и наистина светлейшият се обърна към него.
— Какво казваш ти за опълчението? — рече той на Борис.
— Те, ваша светлост, готвейки се за утрешния ден, за смърт, облякоха бели ризи.
— А!… Чудесни, безподобни хора! — рече Кутузов, затвори очи и поклати глава. — Безподобни хора! — повтори с въздишка той.
— Искате да помиришете барут ли? — рече той на Пиер. — Да, приятна миризма. Имам честта да бъда обожател на вашата съпруга, здрава ли е тя? Моят лагер е на ваше разположение. — И както често се случва със старите хора, Кутузов почна разсеяно да оглежда наоколо си, сякаш бе забравил всичко, което трябваше да каже или да стори.
Очевидно той бе си спомнил онова, което се мъчеше да си спомни, и повика Андрей Сергеич Кайсаров, брата на адютанта си.
— Как, как бяха, как бяха стиховете на Марин, как бяха стиховете, как? Дето написал за Гераков: „Ще бъдеш в корпуса учител…“ Кажи ги, кажи — заговори Кутузов, като очевидно се готвеше да се посмее. Кайсаров ги каза. Кутузов, усмихвайки се, кимаше с глава в такт на стиховете.
Когато Пиер се отдели от Кутузов, Долохов се приближи до него и хвана ръката му.
— Много ми е драго, че ви срещам тук, графе — каза му той високо, без да се стеснява от присъствието на другите, и с особена решителност и тържественост. — В навечерието на деня, в който бог знае кому от нас е отредено да остане жив, радвам се от случая да мога да ви кажа, че съжалявам за станалите помежду ни недоразумения и че бих желал да нямате нищо против мене. Моля ви да ми простите.
Пиер гледаше усмихнат Долохов и не знаеше какво да му каже. Долохов, с бликнали в очите му сълзи, прегърна и целуна Пиер.
Борис каза нещо на своя генерал и граф Бенигсен се обърна към Пиер и му предложи да отиде с тях по фронтовата линия.
— Ще ви бъде интересно — каза той.
— Да, много интересно — каза Пиер.
След половин час Кутузов замина за Татариново, а Бенигсен със свитата си, в която беше и Пиер, тръгна по фронтовата линия.
Глава XXII
Покачиваясь от давки, охватившей его, Пьер оглядывался вокруг себя.
— Граф, Петр Кирилыч! Вы как здесь? — сказал чей-то голос. Пьер оглянулся.
Борис Друбецкой, обчищая рукой коленки, которые он запачкал (вероятно, тоже прикладываясь к иконе), улыбаясь подходил к Пьеру. Борис был одет элегантно, с оттенком походной воинственности. На нем был длинный сюртук и плеть через плечо, так же, как у Кутузова.
Кутузов между тем подошел к деревне и сел в тени ближайшего дома на лавку, которую бегом принес один казак, а другой поспешно покрыл ковриком. Огромная блестящая свита окружила главнокомандующего.
Икона тронулась дальше, сопутствуемая толпой. Пьер шагах в тридцати от Кутузова остановился, разговаривая с Борисом.
Пьер объяснил свое намерение участвовать в сражении и осмотреть позицию.
— Вот как сделайте, — сказал Борис. — Je vous ferai les honneurs du camp.[1] Лучше всего вы увидите все оттуда, где будет граф Бенигсен. Я ведь при нем состою. Я ему доложу. А если хотите объехать позицию, то поедемте с нами: мы сейчас едем на левый фланг. А потом вернемся, и милости прошу у меня ночевать, и партию составим. Вы ведь знакомы с Дмитрием Сергеичем? Он вот тут стоит, — он указал третий дом в Горках.
— Но мне бы хотелось видеть правый фланг; говорят, он очень силен, — сказал Пьер. — Я бы хотел проехать от Москвы-реки и всю позицию.
— Ну, это после можете, а главный — левый фланг…
— Да, да. А где полк князя Болконского, не можете вы указать мне? — спросил Пьер.
— Андрея Николаевича? мы мимо проедем, я вас проведу к нему.
— Что ж левый фланг? — спросил Пьер.
— По правде вам сказать, entre nous,[2] левый фланг наш бог знает в каком положении, — сказал Борис, доверчиво понижая голос, — граф Бенигсен совсем не то предполагал. Он предполагал укрепить вон тот курган, совсем не так… но, — Борис пожал плечами. — Светлейший не захотел, или ему наговорили. Ведь… — И Борис не договорил, потому что в это время к Пьеру подошел Кайсаров, адъютант Кутузова. — А! Паисий Сергеич, — сказал Борис, с свободной улыбкой обращаясь к Кайсарову, — А я вот стараюсь объяснить графу позицию. Удивительно, как мог светлейший так верно угадать замыслы французов!
— Вы про левый фланг? — сказал Кайсаров.
— Да, да, именно. Левый фланг наш теперь очень, очень силен.
Несмотря на то, что Кутузов выгонял всех лишних из штаба, Борис после перемен, произведенных Кутузовым, сумел удержаться при главной квартире. Борис пристроился к графу Бенигсену. Граф Бенигсен, как и все люди, при которых находился Борис, считал молодого князя Друбецкого неоцененным человеком.
В начальствовании армией были две резкие, определенные партии: партия Кутузова и партия Бенигсена, начальника штаба. Борис находился при этой последней партии, и никто так, как он, не умел, воздавая раболепное уважение Кутузову, давать чувствовать, что старик плох и что все дело ведется Бенигсеном. Теперь наступила решительная минута сражения, которая должна была или уничтожить Кутузова и передать власть Бенигсену, или, ежели бы даже Кутузов выиграл сражение, дать почувствовать, что все сделано Бенигсеном. Во всяком случае, за завтрашний день должны были быть розданы большие награды и выдвинуты вперед новые люди. И вследствие этого Борис находился в раздраженном оживлении весь этот день.
За Кайсаровым к Пьеру еще подошли другие из его знакомых, и он не успевал отвечать на расспросы о Москве, которыми они засыпали его, и не успевал выслушивать рассказов, которые ему делали. На всех лицах выражались оживление и тревога. Но Пьеру казалось, что причина возбуждения, выражавшегося на некоторых из этих лиц, лежала больше в вопросах личного успеха, и у него не выходило из головы то другое выражение возбуждения, которое он видел на других лицах и которое говорило о вопросах не личных, а общих, вопросах жизни и смерти. Кутузов заметил фигуру Пьера и группу, собравшуюся около него.
— Позовите его ко мне, — сказал Кутузов. Адъютант передал желание светлейшего, и Пьер направился к скамейке. Но еще прежде него к Кутузову подошел рядовой ополченец. Это был Долохов.
— Этот как тут? — спросил Пьер.
— Это такая бестия, везде пролезет! — отвечали Пьеру. — Ведь он разжалован. Теперь ему выскочить надо. Какие-то проекты подавал и в цепь неприятельскую ночью лазил… но молодец!…
Пьер, сняв шляпу, почтительно наклонился перед Кутузовым.
— Я решил, что, ежели я доложу вашей светлости, вы можете прогнать меня или сказать, что вам известно то, что я докладываю, и тогда меня не убудет… — говорил Долохов.
— Так, так.
— А ежели я прав, то я принесу пользу отечеству, для которого я готов умереть.
— Так… так…
— И ежели вашей светлости понадобится человек, который бы не жалел своей шкуры, то извольте вспомнить обо мне… Может быть, я пригожусь вашей светлости.
— Так… так… — повторил Кутузов, смеющимся, суживающимся глазом глядя на Пьера.
В это время Борис, с своей придворной ловкостью, выдвинулся рядом с Пьером в близость начальства и с самым естественным видом и не громко, как бы продолжая начатый разговор, сказал Пьеру:
— Ополченцы — те прямо надели чистые, белые рубахи, чтобы приготовиться к смерти. Какое геройство, граф!
Борис сказал это Пьеру, очевидно, для того, чтобы быть услышанным светлейшим. Он знал, что Кутузов обратит внимание на эти слова, и действительно светлейший обратился к нему:
— Ты что говоришь про ополченье? — сказал он Борису.
— Они, ваша светлость, готовясь к завтрашнему дню, к смерти, надели белые рубахи.
— А!… Чудесный, бесподобный народ! — сказал Кутузов и, закрыв глаза, покачал головой. — Бесподобный народ! — повторил он со вздохом.
— Хотите пороху понюхать? — сказал он Пьеру. — Да, приятный запах. Имею честь быть обожателем супруги вашей, здорова она? Мой привал к вашим услугам. — И, как это часто бывает с старыми людьми, Кутузов стал рассеянно оглядываться, как будто забыв все, что ему нужно было сказать или сделать.
Очевидно, вспомнив то, что он искал, он подманил к себе Андрея Сергеича Кайсарова, брата своего адъютанта.
— Как, как, как стихи-то Марина, как стихи, как? Что на Геракова написал: «Будешь в корпусе учитель… Скажи, скажи, — заговорил Кутузов, очевидно, собираясь посмеяться. Кайсаров прочел… Кутузов, улыбаясь, кивал головой в такт стихов.
Когда Пьер отошел от Кутузова, Долохов, подвинувшись к нему, взял его за руку.
— Очень рад встретить вас здесь, граф, — сказал он ему громко и не стесняясь присутствием посторонних, с особенной решительностью и торжественностью. — Накануне дня, в который бог знает кому из нас суждено остаться в живых, я рад случаю сказать вам, что я жалею о тех недоразумениях, которые были между нами, и желал бы, чтобы вы не имели против меня ничего. Прошу вас простить меня.
Пьер, улыбаясь, глядел на Долохова, не зная, что сказать ему. Долохов со слезами, выступившими ему на глаза, обнял и поцеловал Пьера.
Борис что-то сказал своему генералу, и граф Бенигсен обратился к Пьеру и предложил ехать с собою вместе по линии.
— Вам это будет интересно, — сказал он.
— Да, очень интересно, — сказал Пьер.
Через полчаса Кутузов уехал в Татаринову, и Бенигсен со свитой, в числе которой был и Пьер, поехал по линии.