Лев Толстой
Война и мир (104)

Лев Толстой
Война и мир (104)

II

По настойническите работи на рязанското имение княз Андрей трябваше да се срещне с околийския предводител. Предводителят беше граф Иля Андреевич Ростов и в средата на май княз Андрей тръгна да отиде при него.

Беше вече горещият период на пролетта. Гората цяла се бе облякла вече, имаше прах и беше толкова горещо, че когато човек минаваше край вода, искаше му се да се окъпе.

Невесел и угрижен от мислите си по различните си работи, за които трябваше да пита предводителя, княз Андрей се приближаваше по градинската алея към отрадненската къща на Ростови. Вдясно, зад дървесата, той чу весели женски викове и видя тичаща група девойки, които пресичаха пътя на каляската. Пред всички други, най-близо, притича към каляската чернокоса, много тъничка, странно тъничка черноока девойка в жълта басмена рокля, забрадена с бяла носна кърпа, изпод която се подаваха кичури разчорлени коси. Девойката викаше нещо, но като видя чужд човек, без да го погледне, припна разсмяна назад.

Кой знае защо, на княз Андрей изведнъж му стана тъжно. Денят беше толкова хубав, слънцето бе толкова ярко, наоколо — всичко тъй весело; а тая тъничка и хубавичка девойка не знаеше и не искаше да знае за неговото съществуване и беше доволна и щастлива от някакъв свой отделен — сигурно глупав, — но весел и щастлив живот. „На какво толкова се радва? За какво ли мисли? Не за военния устав, не за уреждане положението на рязанските оброчни селяни^[1]. За какво мисли тя? И от какво е щастлива?“ — неволно и с любопитство се питаше княз Андрей.

В 1809 година граф Иля Андреич живееше в Отрадное все тъй, както и по-рано, тоест приемайки в къщата си почти цялата губерния, с ходене на лов, с театри, обеди и музиканти. Както на всеки нов гост той се зарадва на княз Андрей и почти насила го остави да нощува.

През отегчителния ден, в който княз Андрей беше занимаван от по-старите домакини и от най-почетните гости, с които по случай наближаващия имен ден беше пълна къщата на стария граф, Болконски, на няколко пъти поглеждайки Наташа, която се смееше на нещо си и се веселеше сред другата, младата половина на компанията, непрестанно се питаше: „За какво мисли тя? На какво толкоз се радва?“

Вечерта, останал сам на ново място, той дълго не можа да заспи. Чете, след това угаси свещта и пак я запали. В стаята със затворени отвътре капаци беше горещо. Яд го беше и на тоя глупав старец (тъй наричаше той Ростов), който го бе задържал, уверявайки го, че необходимите книжа са в града и не са още донесени, и на себе си, че е останал.

Княз Андрей стана и се приближи до прозореца, за да го разтвори. Щом разтвори капаците, лунната светлина, която сякаш бе дебнала до прозореца и отдавна чакала това, нахлу в стаята. Той отвори прозореца. Нощта беше хладна и неподвижно светла. Току пред прозореца имаше редица окастрени дървеса, черни от едната и сребристо осветени от другата страна. Под дървесата имаше някаква сочна, мокра, кичеста растителност, тук-там със сребристи листа и стъбла. По-нататък, зад черните дървета, имаше някакъв блеснал от роса покрив, по-вдясно голямо кичесто дърво с яркобял ствол и клони и над него почти пълна луна на светлото, почти беззвездно пролетно небе. Княз Андрей се облакъти на прозореца и очите му спряха на това небе.

Стаята на княз Андрей беше на средния етаж; в стаите над него също имаше хора и те също не спяха. Той чу отгоре женски гласове.

— Още веднъж само — рече женски глас, който княз Андрей веднага позна.

— Но кога ще спиш? — отговори друг глас.

— Няма, не мога да спя, какво да правя! Хайде, за последен път…

Двата женски гласа запяха някаква музикална фраза, която беше краят на нещо.

— Ах, каква прелест! Е, сега да спим и край.

— Ти спи, аз не мога — отговори първият глас, който се бе приближил до прозореца. Личеше, че тя съвсем се бе подала навън, защото се чуваше шумоленето на роклята й и дори дишането. Всичко бе затихнало и вкаменено, както луната и нейната светлина и сенки. И княз Андрей се боеше да помръдне, за да не издаде своето неволно присъствие.

— Соня! Соня! — чу се пак първият глас. — Но как може да се спи! Я погледни каква прелест! Ах, каква прелест! Но събуди се де, Соня — каза тя почти със сълзи в гласа. — Ами че такава прелестна нощ никога, никога не е имало.

Соня неохотно отговори нещо.

— Не, погледни каква луна!… Ах, каква прелест! Ела тука. Душичко, гълъбче, ела тука. Е, виждаш ли? Да клекна така, ей така на, да прегърна нозе под коленете си — силно, колкото може по-силно — човек трябва да се стегне — и бих хвръкнала. Ей така!

— Стига, ще паднеш.

Чу се боричкане и недоволният глас на Соня:

— Минава вече един часът.

— Ах, ти всичко ми разваляш. Хайде, върви си, върви.

Пак всичко се смълча, но княз Андрей знаеше, че тя все още седи там, чуваше от време на време тихо движение, а от време на време и въздишки.

— Ах, Боже мой! Боже мой! Какво е това! — извика неочаквано тя. — Е, хайде, да спим! — И затръшна прозореца.

„Не ще и да знае за моето съществуване!“ — помисли княз Андрей, като се вслушваше в думите й и, кой знае защо, очакваше и се страхуваше, че тя може да каже нещо за него. „Пак тя! Сякаш нарочно!“ — помисли той. В душата му изведнъж кипна такава неочаквана бъркотия от младежки мисли и надежди, противоречащи на целия му живот, че като се почувствува безсилен да уясни състоянието си, тутакси заспа.

Глава II

По опекунским делам рязанского именья, князю Андрею надо было видеться с уездным предводителем. Предводителем был граф Илья Андреич Ростов, и князь Андрей в середине мая поехал к нему.

Был уже жаркий период весны. Лес уже весь оделся, была пыль и было так жарко, что проезжая мимо воды, хотелось купаться.

Князь Андрей, невеселый и озабоченный соображениями о том, что и что ему нужно о делах спросить у предводителя, подъезжал по аллее сада к отрадненскому дому Ростовых. Вправо из за деревьев он услыхал женский, веселый крик, и увидал бегущую на перерез его коляски толпу девушек. Впереди других ближе, подбегала к коляске черноволосая, очень тоненькая, странно-тоненькая, черноглазая девушка в желтом ситцевом платье, повязанная белым носовым платком, из под которого выбивались пряди расчесавшихся волос. Девушка что-то кричала, но узнав чужого, не взглянув на него, со смехом побежала назад.

Князю Андрею вдруг стало от чего-то больно. День был так хорош, солнце так ярко, кругом всё так весело; а эта тоненькая и хорошенькая девушка не знала и не хотела знать про его существование и была довольна, и счастлива какой-то своей отдельной, — верно глупой — но веселой и счастливой жизнию. «Чему она так рада? о чем она думает! Не об уставе военном, не об устройстве рязанских оброчных. О чем она думает? И чем она счастлива?» невольно с любопытством спрашивал себя князь Андрей.

Граф Илья Андреич в 1809-м году жил в Отрадном всё так же как и прежде, то есть принимая почти всю губернию, с охотами, театрами, обедами и музыкантами. Он, как всякому новому гостю, был рад князю Андрею, и почти насильно оставил его ночевать.

В продолжение скучного дня, во время которого князя Андрея занимали старшие хозяева и почетнейшие из гостей, которыми по случаю приближающихся именин был полон дом старого графа, Болконский несколько раз взглядывая на Наташу чему-то смеявшуюся и веселившуюся между другой молодой половиной общества, всё спрашивал себя: «о чем она думает? Чему она так рада!».

Вечером оставшись один на новом месте, он долго не мог заснуть. Он читал, потом потушил свечу и опять зажег ее. В комнате с закрытыми изнутри ставнями было жарко. Он досадовал на этого глупого старика (так он называл Ростова), который задержал его, уверяя, что нужные бумаги в городе, не доставлены еще, досадовал на себя за то, что остался.

Князь Андрей встал и подошел к окну, чтобы отворить его. Как только он открыл ставни, лунный свет, как будто он настороже у окна давно ждал этого, ворвался в комнату. Он отворил окно. Ночь была свежая и неподвижно-светлая. Перед самым окном был ряд подстриженных дерев, черных с одной и серебристо-освещенных с другой стороны. Под деревами была какая-то сочная, мокрая, кудрявая растительность с серебристыми кое-где листьями и стеблями. Далее за черными деревами была какая-то блестящая росой крыша, правее большое кудрявое дерево, с ярко-белым стволом и сучьями, и выше его почти полная луна на светлом, почти беззвездном, весеннем небе. Князь Андрей облокотился на окно и глаза его остановились на этом небе.

Комната князя Андрея была в среднем этаже; в комнатах над ним тоже жили и не спали. Он услыхал сверху женский говор.

— Только еще один раз, — сказал сверху женский голос, который сейчас узнал князь Андрей.

— Да когда же ты спать будешь? — отвечал другой голос.

— Я не буду, я не могу спать, что ж мне делать! Ну, последний раз…

Два женские голоса запели какую-то музыкальную фразу, составлявшую конец чего-то.

— Ах какая прелесть! Ну теперь спать, и конец.

— Ты спи, а я не могу, — отвечал первый голос, приблизившийся к окну. Она видимо совсем высунулась в окно, потому что слышно было шуршанье ее платья и даже дыханье. Всё затихло и окаменело, как и луна и ее свет и тени. Князь Андрей тоже боялся пошевелиться, чтобы не выдать своего невольного присутствия.

— Соня! Соня! — послышался опять первый голос. — Ну как можно спать! Да ты посмотри, что за прелесть! Ах, какая прелесть! Да проснись же, Соня, — сказала она почти со слезами в голосе. — Ведь этакой прелестной ночи никогда, никогда не бывало.

Соня неохотно что-то отвечала.

— Нет, ты посмотри, что за луна!… Ах, какая прелесть! Ты поди сюда. Душенька, голубушка, поди сюда. Ну, видишь? Так бы вот села на корточки, вот так, подхватила бы себя под коленки, — туже, как можно туже — натужиться надо. Вот так!

— Полно, ты упадешь.

Послышалась борьба и недовольный голос Сони: «Ведь второй час».

— Ах, ты только всё портишь мне. Ну, иди, иди.

Опять всё замолкло, но князь Андрей знал, что она всё еще сидит тут, он слышал иногда тихое шевеленье, иногда вздохи.

— Ах… Боже мой! Боже мой! что ж это такое! — вдруг вскрикнула она. — Спать так спать! — и захлопнула окно.

«И дела нет до моего существования!» подумал князь Андрей в то время, как он прислушивался к ее говору, почему-то ожидая и боясь, что она скажет что-нибудь про него. — «И опять она! И как нарочно!» думал он. В душе его вдруг поднялась такая неожиданная путаница молодых мыслей и надежд, противоречащих всей его жизни, что он, чувствуя себя не в силах уяснить себе свое состояние, тотчас же заснул.