Метаданни
Данни
- Включено в книгите:
-
Война и мир
Първи и втори том
Война и мир
Трети и четвърти том - Оригинално заглавие
- Война и мир, 1865–1869 (Обществено достояние)
- Превод от руски
- Константин Константинов, 1957 (Пълни авторски права)
- Форма
- Роман
- Жанр
- Характеристика
- Оценка
- 5,8 (× 81 гласа)
- Вашата оценка:
Информация
- Сканиране
- Диан Жон (2011)
- Разпознаване и корекция
- NomaD (2011-2012)
- Корекция
- sir_Ivanhoe (2012)
Издание:
Лев Николаевич Толстой
Война и мир
Първи и втори том
Пето издание
Народна култура, София, 1970
Лев Николаевич Толстой
Война и мир
Издательство „Художественная литература“
Москва, 1968
Тираж 300 000
Превел от руски: Константин Константинов
Редактори: Милка Минева и Зорка Иванова
Редактор на френските текстове: Георги Куфов
Художник: Иван Кьосев
Худ. редактор: Васил Йончев
Техн. редактор: Радка Пеловска
Коректори: Лиляна Малякова, Евгения Кръстанова
Дадена за печат на 10.III.1970 г. Печатни коли 51¾
Издателски коли 39,33. Формат 84×108/32
Издат. №41 (2616)
Поръчка на печатницата №1265
ЛГ IV
Цена 3,40 лв.
ДПК Димитър Благоев — София
Народна култура — София
Издание:
Лев Николаевич Толстой
Война и мир
Трети и четвърти том
Пето издание
Народна култура, 1970
Лев Николаевич Толстой
Война и мир
Тома третий и четвертый
Издателство „Художественная литература“
Москва, 1969
Тираж 300 000
Превел от руски: Константин Константинов
Редактори: Милка Минева и Зорка Иванова
Редактор на френските текстове: Георги Куфов
Художник: Иван Кьосев
Худ. редактор: Васил Йончев
Техн. редактор: Радка Пеловска
Коректори: Лидия Стоянова, Христина Киркова
Дадена за печат на 10.III.1970 г. Печатни коли 51
Издателски коли 38,76. Формат 84X108/3.2
Издат. №42 (2617)
Поръчка на печатницата №1268
ЛГ IV
Цена 3,38 лв.
ДПК Димитър Благоев — София, ул. Ракитин 2
Народна култура — София, ул. Гр. Игнатиев 2-а
История
- — Добавяне
Метаданни
Данни
- Година
- 1865–1869 (Обществено достояние)
- Език
- руски
- Форма
- Роман
- Жанр
- Характеристика
- Оценка
- 6 (× 2 гласа)
- Вашата оценка:
История
- — Добавяне
XVI
Напоследък Анатол се премести да живее у Долохов. Планът за отвличането на Ростова беше обмислен и приготвен от Долохов още преди няколко дни и в деня, когато Соня бе подслушвала до Наташината врата и бе решила да я пази, тоя план трябваше да бъде изпълнен. Наташа бе обещала на Курагин да излезе в десет часа вечерта на задната входна площадка. Курагин трябваше да я качи на приготвената тройка и да я отведе на шестдесет версти от Москва, в село Каменка, дето беше приготвен един разпопен поп, който трябваше да ги венчае. В Каменка бе готова смяна коне, които да ги откарат до Варшавското шосе, отдето с пощата трябваше да препускат за чужбина.
Анатол имаше и паспорт, и пътен лист, и десет хиляди, взети от сестра му, и други десет хиляди, взети в заем чрез посредничеството на Долохов.
Двамата свидетели — Хвостиков, бивш дребен чиновник, когото Долохов използуваше в играта на карти, и Макарин, бивш хусар, добродушен и слаб човек, който безпределно обичаше Курагин — седяха в първата стая и пиеха чай.
В големия кабинет на Долохов, окичен по стените до тавана с персийски килими, мечи кожи и оръжия, седеше Долохов в пътен бешмет и ботуши пред разтворената писалищна маса, на която бяха сложени сметки и пачки пари. Анатол с разкопчан мундир се разхождаше от стаята, дето бяха свидетелите, през кабинета до задната стая, дето неговият лакей французин стягаше за път заедно с другите лакей последните му неща. Долохов броеше пари и записваше.
— Е — каза той, — на Хвостиков трябва да се дадат две хиляди.
— Ами че дай — рече Анатол.
— Макарка (тъй наричаха те Макарин) безкористно ще се хвърли за тебе в огън и вода. Да, свършихме сметките — рече Долохов, като му показа бележката. — Тъй ли е?
— Да, разбира се, тъй — каза Анатол, който очевидно не слушаше Долохов, и с усмивка, която не изчезваше от лицето му, гледаше пред себе си.
Долохов хлопна капака на писалищната маса и се обърна към Анатол с насмешлива усмивка.
— Знаеш ли какво — зарежи всичко това: има още време! — каза той.
— Глупак! — каза Анатол. — Стига си приказвал глупости. Да знаеш ти… Това дявол знае какво е!
— Наистина, зарежи — каза Долохов. — Аз ти говоря сериозно. Та шега ли е това, което си намислил?
— Хайде, пак, пак ли ще ме дразниш? Върви по дяволите! А?… — рече Анатол, като се намръщи. — Наистина, не ми трябват твоите глупави шеги. — И излезе от стаята.
Когато Анатол си излизаше, Долохов се усмихна презрително и снизходително.
— Чакай — каза той подире му, — аз не се шегувам, говоря сериозно, ела, ела тук!
Анатол пак влезе в стаята й мъчейки се да съсредоточи вниманието си, погледна Долохов, като, очевидно без да ще, му се покоряваше.
— Чувай, казвам ти за последен път. Защо ще се шегувам с тебе? Нима ти противоречих? Кой ти нареди всичко, кои ти намери поп, кой ти взе паспорт, кой ти набави пари? Все аз.
— Благодаря ти. Мислиш, че не съм ти благодарен ли? — Анатол въздъхна и прегърна Долохов.
— Аз ти помагах, но все пак трябва да ти кажа истината: работата е опасна и ако човек я разгледа подробно, глупава. Е, ще я отвлечеш, добре. Нима те така ще оставят това? Ще се узнае, че си женен. И ще те подведат под углавна отговорност…
— Ах! Глупости, глупости! — заговори Анатол, като се намръщи отново. — Че нали ти обясних. А? — И с особеното, присъщо на тъпите хора пристрастие към умозаключението, до което са стигнали със собствения си ум, Анатол повтори онова разсъждение, което сто пъти бе повтарял на Долохов. — Нали ти обясних, аз реших: ако тоя брак бъде недействителен — рече той и прегъна един пръст, — значи, не съм отговорен; а ако е действителен, все едно — в чужбина никой няма да знае това. Не е ли тъй? И не ми говори, не ми говори, не ми говори!
— Наистина, зарежи го! Ти само ще се обвържеш…
— Върви по дяволите! — каза Анатол, хвана се за косите, отиде в другата стая и веднага се върна и седна в нозе на креслото пред Долохов. — Това дявол знае какво е! А? Виж как тупа! — Той хвана ръката на Долохов и я сложи до сърцето си. — Ah, quel pied, mon cher, quel regard! Une déessel[1] А?
Усмихнат студено, Долохов го гледаше с блестящите си хубави и нахални очи и явно искаше още да се позабавлява с него.
— Е, ами като се свършат парите, тогава какво?
— Тогава какво? А? — повтори Анатол с искрено недоумение пред мисълта за бъдещето. — Тогава какво? Там не зная какво… Но защо ще приказваме глупости! — Той погледна часовника. — Време е!
Анатол тръгна към задната стая.
— Е, скоро ли ще свършвате? Само се бавите! — викна той на слугите.
Долохов прибра парите, повика един слуга, за да разпореди да сложат масата за ядене и пиене преди пътя, и влезе в стаята, дето бяха Хвостиков и Макарин.
В кабинета Анатол лежеше на дивана, облакътен, усмихваше се замислено и нежно си шепнеше нещо.
— Ела хапни нещо. Хайде, пийни! — извика му Долохов от другата стая.
— Не искам! — отговори Анатол, като продължаваше да се усмихва.
— Ела, пристигна Балага.
Анатол стана и отиде в трапезарията. Балага беше известен притежател на тройки, който от шест години вече познаваше Долохов и Анатол и им служеше със своите тройки. Не един път, когато полкът на Анатол беше в Твер, той го вземаше вечер от Твер, призори го докарваше в Москва и го откарваше обратно през другата нощ. Не един път откарваше Долохов, когато го преследваха, не един път ги беше разхождал из града с цигани и дамички, както ги наричаше Балага. Не един път, когато вършеше тяхна работа, бе тъпкал из Москва пешаци и файтонджии и винаги господата, както ги наричаше той, го отърваваха. Не един кон бе уморил зарад тях. Не един път беше тупан от тях, не един път го бяха напивали с шампанско и мадейра, която той обичаше, й не една история за всеки от тях знаеше той, за каквато отдавна биха изпратили в Сибир един обикновен човек. При гуляите си те често викаха Балага, караха го да пие и играе при циганите и не една хиляда техни пари бе минала през ръцете му. Служейки им, той двайсет пъти в годината рискуваше и живота си, и кожата си и като работеше за тях, беше уморил повече коне, отколкото пари му бяха платили. Но той ги обичаше, обичаше това безумно препускане по осемнадесет версти в час, обичаше да прекатурне в Москва някой файтонджия и да стъпче пешеходец, и да прелети с все сила по московските улици. Той обичаше да чува зад себе си дивия вик на пиянските гласове: „Карай! Карай!“ — макар че и без това не можеше да се кара по-бързо; обичаше да шибне силно по врата някой селянин, който и без това се дръпваше ни жив, ни мъртъв встрани. „Истински господа!“ — мислеше си той.
Анатол и Долохов също обичаха Балага за неговото майсторство да кара и за това, че той обичаше същите неща, които обичаха и те. С другите Балага се пазареше, вземаше по двадесет и пет рубли за двучасово возене, с другите рядко ходеше сам, а повече изпращаше хората си. Но със своите господа, както ги наричаше той, винаги сам караше и никога нищо не искаше за работата си. Само като научеше от камердинерите кога имаха пари, веднъж на няколко месеца дохождаше сутрин трезвен и като се кланяше ниско, молеше да му помогнат. Господата винаги го караха да седне.
— Спасете ме, уважаеми Фьодор Иванич или ваше сиятелство — казваше той. — Останах съвсем без коне, отивам на панаир, та ми дайте, каквото можете, назаем.
И Анатол, и Долохов, когато имаха пари, му даваха по хиляда и по две хиляди рубли.
Балага беше рус, с червено лице и с особено червена дебела шия, набит и чипонос селяк, около двадесет и седем годишен, с блестящи малки очички и малка брадичка. Беше облечен с тънък син кафтан, подплатен с коприна и надянат върху полушубка.
Той се прекръсти срещу предния ъгъл и се приближи до Долохов, подавайки му черната си малка ръка.
— Имам чест, Фьодор Иванич! — каза той, като се поклони.
— Здравей, драги. Ето го и него.
— Здравей, ваше сиятелство — каза той на влизащия Анатол и подаде и нему ръка.
— Питам те, Балага — рече Анатол, като сложи ръце на раменете му, — обичаш ли ме, или не? А? Сега да те видя… С какви коне пристигна? А?
— Както заповяда пратеникът, с вашите зверове — рече Балага.
— Чувай, Балага! Съсипи цялата тройка, но за три часа да стигнем. А?
— Че като ги съсипя, с какво ще караме? — рече Балага, като намигаше.
— Ще ти разбия мутрата, не се шегувай — неочаквано опули очи Анатол и кресна.
— Как ще се шегувам — усмихвайки се, рече коларят. — Мигар ще се поскъпя за моите господа? Колкото най-много могат да препускат конете, толкова и ще караме.
— А? — рече Анатол. — Е, седни.
— Хайде де, седни! — рече Долохов.
— Ще постоя прав, Фьодор Иванич.
— Глупости, седни пий — рече Анатол и му наля голяма чаша мадейра. Очите на коларя светнаха за виното. Отказвайки за приличие, той пи и се избърса с червен копринен пош, пъхнат в калпака му.
— Е, кога ще тръгнем, ваше сиятелство?
— Ами… (Анатол погледна часовника) сега ще тръгнем. Внимавай, Балага. А? Ще стигнеш ли?
— Според тръгването — ако бъде щастливо, тогава защо да не стигнем? — каза Балага. — Нали съм ви закарвал в Твер, стигали сме за седем часа. Нали помниш, ваше сиятелство.
— Знаеш ли, срещу Коледа пътувах веднъж от Твер — рече Анатол, усмихвайки се при тоя спомен, като се обърна към Макарин, който се бе опулил от умиление пред Курагин: — Вярваш ли, Макарка, дъхът ни се спираше, като хвърчахме. Настигнахме един обоз и прескочихме две каруци. А?
— Ама какви коне бяха! — продължи разказа Балага. — Аз бях впрегнал тогава два млади логоя при средния дорест — обърна се той към Долохов — и вярваш ли, Фьодор Иванич, шейсет версти хвърчаха зверовете; не можех да ги държа, ръцете ми се вкочаниха, студено беше. Хвърлих поводите — дръж, думам, ваше сиятелство, а пък аз се строполих в шейната. Та не да ги кара да препускат, ами не може да ги удържи човек, докъдето е тръгнал. За три часа ни закараха тия дяволи! Само левият логой псовиса.
Глава XVI
Анатоль последнее время переселился к Долохову. План похищения Ростовой уже несколько дней был обдуман и приготовлен Долоховым, и в тот день, когда Соня, подслушав у двери Наташу, решилась оберегать ее, план этот должен был быть приведен в исполнение. Наташа в десять часов вечера обещала выйти к Курагину на заднее крыльцо. Курагин должен был посадить ее в приготовленную тройку и везти за 60 верст от Москвы в село Каменку, где был приготовлен расстриженный поп, который должен был обвенчать их. В Каменке и была готова подстава, которая должна была вывезти их на Варшавскую дорогу и там на почтовых они должны были скакать за-границу.
У Анатоля были и паспорт, и подорожная, и десять тысяч денег, взятые у сестры, и десять тысяч, занятые через посредство Долохова.
Два свидетеля — Хвостиков, бывший приказный, которого употреблял для игры Долохов и Макарин, отставной гусар, добродушный и слабый человек, питавший беспредельную любовь к Курагину — сидели в первой комнате за чаем.
В большом кабинете Долохова, убранном от стен до потолка персидскими коврами, медвежьими шкурами и оружием, сидел Долохов в дорожном бешмете и сапогах перед раскрытым бюро, на котором лежали счеты и пачки денег. Анатоль в расстегнутом мундире ходил из той комнаты, где сидели свидетели, через кабинет в заднюю комнату, где его лакей-француз с другими укладывал последние вещи. Долохов считал деньги и записывал.
— Ну, — сказал он, — Хвостикову надо дать две тысячи.
— Ну и дай, — сказал Анатоль.
— Макарка (они так звали Макарина), этот бескорыстно за тебя в огонь и в воду. Ну вот и кончены счеты, — сказал Долохов, показывая ему записку. — Так?
— Да, разумеется, так, — сказал Анатоль, видимо не слушавший Долохова и с улыбкой, не сходившей у него с лица, смотревший вперед себя.
Долохов захлопнул бюро и обратился к Анатолю с насмешливой улыбкой.
— А знаешь что — брось всё это: еще время есть! — сказал он.
— Дурак! — сказал Анатоль. — Перестань говорить глупости. Ежели бы ты знал… Это чорт знает, что такое!
— Право брось, — сказал Долохов. — Я тебе дело говорю. Разве это шутка, что ты затеял?
— Ну, опять, опять дразнить? Пошел к чорту! А?… — сморщившись сказал Анатоль. — Право не до твоих дурацких шуток. — И он ушел из комнаты.
Долохов презрительно и снисходительно улыбался, когда Анатоль вышел.
— Ты постой, — сказал он вслед Анатолю, — я не шучу, я дело говорю, поди, поди сюда.
Анатоль опять вошел в комнату и, стараясь сосредоточить внимание, смотрел на Долохова, очевидно невольно покоряясь ему.
— Ты меня слушай, я тебе последний раз говорю. Что мне с тобой шутить? Разве я тебе перечил? Кто тебе всё устроил, кто попа нашел, кто паспорт взял, кто денег достал? Всё я.
— Ну и спасибо тебе. Ты думаешь я тебе не благодарен? — Анатоль вздохнул и обнял Долохова.
— Я тебе помогал, но всё же я тебе должен правду сказать: дело опасное и, если разобрать, глупое. Ну, ты ее увезешь, хорошо. Разве это так оставят? Узнается дело, что ты женат. Ведь тебя под уголовный суд подведут…
— Ах! глупости, глупости! — опять сморщившись заговорил Анатоль. — Ведь я тебе толковал. А? — И Анатоль с тем особенным пристрастием (которое бывает у людей тупых) к умозаключению, до которого они дойдут своим умом, повторил то рассуждение, которое он раз сто повторял Долохову. — Ведь я тебе толковал, я решил: ежели этот брак будет недействителен, — cказал он, загибая палец, — значит я не отвечаю; ну а ежели действителен, всё равно: за границей никто этого не будет знать, ну ведь так? И не говори, не говори, не говори!
— Право, брось! Ты только себя свяжешь…
— Убирайся к чорту, — сказал Анатоль и, взявшись за волосы, вышел в другую комнату и тотчас же вернулся и с ногами сел на кресло близко перед Долоховым. — Это чорт знает что такое! А? Ты посмотри, как бьется! — Он взял руку Долохова и приложил к своему сердцу. — Ah! quel pied, mon cher, quel regard! Une déesse!![1] A?
Долохов, холодно улыбаясь и блестя своими красивыми, наглыми глазами, смотрел на него, видимо желая еще повеселиться над ним.
— Ну деньги выйдут, тогда что?
— Тогда что? А? — повторил Анатоль с искренним недоумением перед мыслью о будущем. — Тогда что? Там я не знаю что… Ну что глупости говорить! — Он посмотрел на часы. — Пора!
Анатоль пошел в заднюю комнату.
— Ну скоро ли вы? Копаетесь тут! — крикнул он на слуг.
Долохов убрал деньги и крикнув человека, чтобы велеть подать поесть и выпить на дорогу, вошел в ту комнату, где сидели Хвостиков и Макарин.
Анатоль в кабинете лежал, облокотившись на руку, на диване, задумчиво улыбался и что-то нежно про себя шептал своим красивым ртом.
— Иди, съешь что-нибудь. Ну выпей! — кричал ему из другой комнаты Долохов.
— Не хочу! — ответил Анатоль, всё продолжая улыбаться.
— Иди, Балага приехал.
Анатоль встал и вошел в столовую. Балага был известный троечный ямщик, уже лет шесть знавший Долохова и Анатоля, и служивший им своими тройками. Не раз он, когда полк Анатоля стоял в Твери, с вечера увозил его из Твери, к рассвету доставлял в Москву и увозил на другой день ночью. Не раз он увозил Долохова от погони, не раз он по городу катал их с цыганами и дамочками, как называл Балага. Не раз он с их работой давил по Москве народ и извозчиков, и всегда его выручали его господа, как он называл их. Не одну лошадь он загнал под ними. Не раз он был бит ими, не раз напаивали они его шампанским и мадерой, которую он любил, и не одну штуку он знал за каждым из них, которая обыкновенному человеку давно бы заслужила Сибирь. В кутежах своих они часто зазывали Балагу, заставляли его пить и плясать у цыган, и не одна тысяча их денег перешла через его руки. Служа им, он двадцать раз в году рисковал и своей жизнью и своей шкурой, и на их работе переморил больше лошадей, чем они ему переплатили денег. Но он любил их, любил эту безумную езду, по восемнадцати верст в час, любил перекувырнуть извозчика и раздавить пешехода по Москве, и во весь скок пролететь по московским улицам. Он любил слышать за собой этот дикий крик пьяных голосов: «пошел! пошел!» тогда как уж и так нельзя было ехать шибче; любил вытянуть больно по шее мужика, который и так ни жив, ни мертв сторонился от него. «Настоящие господа!» думал он.
Анатоль и Долохов тоже любили Балагу за его мастерство езды и за то, что он любил то же, что и они. С другими Балага рядился, брал по двадцати пяти рублей за двухчасовое катанье и с другими только изредка ездил сам, а больше посылал своих молодцов. Но с своими господами, как он называл их, он всегда ехал сам и никогда ничего не требовал за свою работу. Только узнав через камердинеров время, когда были деньги, он раз в несколько месяцев приходил поутру, трезвый и, низко кланяясь, просил выручить его. Его всегда сажали господа.
— Уж вы меня вызвольте, батюшка Федор Иваныч или ваше сиятельство, — говорил он. — Обезлошадничал вовсе, на ярманку ехать уж ссудите, что можете.
И Анатоль и Долохов, когда бывали в деньгах, давали ему по тысяче и по две рублей.
Балага был русый, с красным лицом и в особенности красной, толстой шеей, приземистый, курносый мужик, лет двадцати семи, с блестящими маленькими глазами и маленькой бородкой. Он был одет в тонком синем кафтане на шелковой подкладке, надетом на полушубке.
Он перекрестился на передний угол и подошел к Долохову, протягивая черную, небольшую руку.
— Федору Ивановичу! — сказал он, кланяясь.
— Здорово, брат. — Ну вот и он.
— Здравствуй, ваше сиятельство, — сказал он входившему Анатолю и тоже протянул руку.
— Я тебе говорю, Балага, — сказал Анатоль, кладя ему руки на плечи, — любишь ты меня или нет? А? Теперь службу сослужи… На каких приехал? А?
— Как посол приказал, на ваших на зверьях, — сказал Балага.
— Ну, слышишь, Балага! Зарежь всю тройку, а чтобы в три часа приехать. А?
— Как зарежешь, на чем поедем? — сказал Балага, подмигивая.
— Ну, я тебе морду разобью, ты не шути! — вдруг, выкатив глаза, крикнул Анатоль.
— Что ж шутить, — посмеиваясь сказал ямщик. — Разве я для своих господ пожалею? Что мочи скакать будет лошадям, то и ехать будем.
— А! — сказал Анатоль. — Ну садись.
— Что ж, садись! — сказал Долохов.
— Постою, Федор Иванович.
— Садись, врешь, пей, — сказал Анатоль и налил ему большой стакан мадеры. Глаза ямщика засветились на вино. Отказываясь для приличия, он выпил и отерся шелковым красным платком, который лежал у него в шапке.
— Что ж, когда ехать-то, ваше сиятельство?
— Да вот… (Анатоль посмотрел на часы) сейчас и ехать. Смотри же, Балага. А? Поспеешь?
— Да как выезд — счастлив ли будет, а то отчего же не поспеть? — сказал Балага. — Доставляли же в Тверь, в семь часов поспевали. Помнишь небось, ваше сиятельство.
— Ты знаешь ли, на Рожество из Твери я раз ехал, — сказал Анатоль с улыбкой воспоминания, обращаясь к Макарину, который во все глаза умиленно смотрел на Курагина. — Ты веришь ли, Макарка, что дух захватывало, как мы летели. Въехали в обоз, через два воза перескочили. А?
— Уж лошади ж были! — продолжал рассказ Балага. — Я тогда молодых пристяжных к каурому запрег, — обратился он к Долохову, — так веришь ли, Федор Иваныч, 60 верст звери летели; держать нельзя, руки закоченели, мороз был. Бросил вожжи, держи, мол, ваше сиятельство, сам, так в сани и повалился. Так ведь не то что погонять, до места держать нельзя. В три часа донесли черти. Издохла левая только.