Лев Толстой
Война и мир (317)

Лев Толстой
Война и мир (317)

IV

След сблъскването при Вязма, дето Кутузов не можа да сдържи желанието на войските си да отхвърлят, да отрежат и т.н., по-нататъшното движение на бягащите французи и на тичащите подире им руси се извърши до Красное без сражения. Бягството беше толкова бързо, че тичащата след французите руска армия не успяваше да ги настигне, че конете в кавалерията и артилерията спираха и че сведенията за движението на французите бяха винаги неверни.

Хората от руската войска бяха толкова измъчени от това непрестанно движение по четиридесет версти в денонощие, че не можеха да се движат по-бърже.

За да се разбере до каква степен бе изтощена руската армия, трябва само ясно да се разбере значението на факта, че като бе загубила през цялото си движение от Тарутино нататък не повече от пет хиляди души ранени и убити и като не загуби дори стотина души пленници, руската армия, която излезе от Тарутино с около сто хиляди на брой, пристигна в Красное с около петдесет хиляди.

Бързото движение на русите подир французите действуваше на руската армия също тъй разрушително, както и бягството на французите. Разликата беше само в това, че руската армия се движеше по своя воля, без заплаха от гибел, която висеше над френската армия, и в това, че изостаналите болни от французите оставаха в ръцете на врага, а изостаналите руси оставаха у дома си. Главната причина за намаляването на Наполеоновата армия беше бързината на движението и безспорно доказателство за това е съответното намаляване на руските войски.

Цялата дейност на Кутузов, както това бе при Тарутино и при Вязма, беше насочена само да не спира — доколкото бе във властта му — това гибелно за французите движение (както искаха в Петербург, а също така и руските генерали в армията), а да му съдействува и да облекчава движението на своите войски.

Ала освен проявените с времето умора и грамадно намаление на войските, причинени от бързината на движението, Кутузов имаше и друга причина да забавя движението на войските и да изчаква. Целта на руските войски беше — да следват французите. Пътят на французите беше неизвестен и затуй колкото по-близо до петите на французите вървяха нашите войски, толкова повече път изминаваха те. Само ако ги следваха на известно разстояние, можеше по най-кратък път да се пресичат зигзазите, които правеха французите. Всичките изкусни маньоври, предлагани от генералите, се изразяваха в придвижвания на войските и в увеличаване на преходите, единствената разумна цел бе да се намалят тия преходи. И през цялата кампания от Москва до Вилна дейността на Кутузов бе насочена към тая цел — и то не случайно, не временно, но тъй последователно, че той ни веднъж не й измени.

Не с ума си или с наука, а с цялото си руско същество Кутузов знаеше и чувствуваше онова, което чувствуваше всеки руски войник — че французите са победени, че враговете бягат и трябва да бъдат изпроводени; но заедно с войниците той чувствуваше цялата тежест на тоя поход, нечуван по бързината си и за сезона.

Ала на генералите, особено не руските, които искаха да се отличат, да учудят някого, да хванат в плен, неизвестно за какво, някой херцог или крал, на тия генерали им се струваше сега, когато всяко сражение беше и гнусно, и безсмислено, на тях им се струваше, че тъкмо сега е време да се дават сражения и да побеждават някого. Кутузов само свиваше рамене, когато му представяха един след друг проекти за маньоври с тия лошо обути, без кожухчета и полугладни войници, които за един месец, без сражения, се бяха стопили наполовина и които, при най-хубавите условия на продължаващото движение, трябваше да изминат до границата по-голямо пространство, отколкото изминатото дотогава.

Тоя стремеж да се отличат и маневрират, да отхвърлят и отрязват се проявяваше особено тогава, когато руски войски се натъкваха на френски.

Така се случи при Красное, дето мислеха, че ще намерят една от трите френски колони, а се натъкнаха на самия Наполеон с шестнадесет хиляди. Въпреки всички средства, употребени от Кутузов, за да избегне това гибелно сблъскване и да опази войските си, при Красное три дена продължи доизбиването на разбитите тълпи французи от измъчените хора на руската армия.

Тол написа диспозиция: die erste Colonne marschirt^[1] и т.н. И както винаги всичко стана не по диспозицията. Принц Евгений Вюртембергски разстрелваше от възвишението бягащите нататък тълпи французи и искаше подкрепление, което не идеше. Французите, избикаляйки нощем русите, се пръскаха, криеха се в горите и се промъкваха, кой както можеше, по-нататък.

Милорадович, който казваше, че никак не се интересува за домакинските работи на отряда, когото никога, когато беше необходим, не можеха да го намерят, „chevalier sans peur et sans reproche“^[2], както сам се наричаше, и любител на разговори с французите, изпращаше парламентьори, като искаше от французите да се предават, губеше време и правеше не онова, което му заповядваха.

— Момчета, подарявам ви тая колона — казваше той, когато отиваше при войските и сочеше на кавалеристите французите. И кавалеристите подкарваха с шпори и саби слабите, дръгливи коне, които едва се движеха, и след усилено напрежение тръгваха тръс и стигаха до подарената колона, тоест до тълпата измръзнали, вкочанени и гладни французи; и подарената колона хвърляше оръжие и се предаваше, нещо, което отдавна й се искаше.

При Красное взеха двадесет и шест хиляди пленници, стотици топове, някаква тояжка, която наричаха маршалски жезъл, и се препираха кой се е отличил там, и бяха доволни от това, но много съжаляваха, че не са заловили Наполеон или поне някой герой, маршал, и се укоряваха един друг, а особено Кутузов.

Тия хора, увлечени от страстите си, бяха само слепи изпълнители на най-тъжния закон за необходимостта; но те се смятаха герои и си въобразяваха, че онова, което вършеха, беше най-достойно и благородно дело. Те обвиняваха Кутузов и казваха, че още от началото на кампанията той им пречел да победят Наполеон, че мисли само за задоволяване на страстите си, че не искал да напусне Платнените заводи, защото там било спокойно; че при Красное спрял движението, защото, щом узнал, че там е Наполеон съвсем се объркал; че не е чудно да е в заговор с Наполеон, че е подкупен от него^[3] и т.н. и т.н. Но не стигаше, че съвременниците, увличани от страсти, приказваха така — потомството и историците признаха Наполеон grand^[4], а Кутузов: чужденците — хитър, развратен, слаб, придворен старик; русите — нещо неопределено — някаква кукла, полезна само с руското си име…

Глава IV

После столкновения при Вязьме, где Кутузов не мог удержать свои войска от желания опрокинуть, отрезать и т. д., дальнейшее движение бежавших французов и за ними бежавших русских, до Красного, происходило без сражений. Бегство было так быстро, что бежавшая за французами русская армия не могла поспевать за ними, что лошади в кавалерии и артиллерии становились и что сведения о движении французов были всегда неверны.

Люди русского войска были так измучены этим непрерывным движением по сорок верст в сутки, что не могли двигаться быстрее.

Чтобы понять степень истощения русской армии, надо только ясно понять значение того факта, что, потеряв ранеными и убитыми во все время движения от Тарутина не более пяти тысяч человек, не потеряв сотни людей пленными, армия русская, вышедшая из Тарутина в числе ста тысяч, пришла к Красному в числе пятидесяти тысяч.

Быстрое движение русских за французами действовало на русскую армию точно так же разрушительно, как и бегство французов. Разница была только в том, что русская армия двигалась произвольно, без угрозы погибели, которая висела над французской армией, и в том, что отсталые больные у французов оставались в руках врага, отсталые русские оставались у себя дома. Главная причина уменьшения армии Наполеона была быстрота движения, и несомненным доказательством тому служит соответственное уменьшение русских войск.

Вся деятельность Кутузова, как это было под Тарутиным и под Вязьмой, была направлена только к тому, чтобы, — насколько то было в его власти, — не останавливать этого гибельного для французов движения (как хотели в Петербурге и в армии русские генералы), а содействовать ему и облегчить движение своих войск.

Но, кроме того, со времени выказавшихся в войсках утомления и огромной убыли, происходивших от быстроты движения, еще другая причина представлялась Кутузову для замедления движения войск и для выжидания. Цель русских войск была — следование за французами. Путь французов был неизвестен, и потому, чем ближе следовали наши войска по пятам французов, тем больше они проходили расстояния. Только следуя в некотором расстоянии, можно было по кратчайшему пути перерезывать зигзаги, которые делали французы. Все искусные маневры, которые предлагали генералы, выражались в передвижениях войск, в увеличении переходов, а единственно разумная цель состояла в том, чтобы уменьшить эти переходы. И к этой цели во всю кампанию, от Москвы до Вильны, была направлена деятельность Кутузова — не случайно, не временно, но так последовательно, что он ни разу не изменил ей.

Кутузов знал не умом или наукой, а всем русским существом своим знал и чувствовал то, что чувствовал каждый русский солдат, что французы побеждены, что враги бегут и надо выпроводить их; но вместе с тем он чувствовал, заодно с солдатами, всю тяжесть этого, неслыханного по быстроте и времени года, похода.

Но генералам, в особенности не русским, желавшим отличиться, удивить кого-то, забрать в плен для чего-то какого-нибудь герцога или короля, — генералам этим казалось теперь, когда всякое сражение было и гадко и бессмысленно, им казалось, что теперь-то самое время давать сражения и побеждать кого-то. Кутузов только пожимал плечами, когда ему один за другим представляли проекты маневров с теми дурно обутыми, без полушубков, полуголодными солдатами, которые в один месяц, без сражений, растаяли до половины и с которыми, при наилучших условиях продолжающегося бегства, надо было пройти до границы пространство больше того, которое было пройдено.

В особенности это стремление отличиться и маневрировать, опрокидывать и отрезывать проявлялось тогда, когда русские войска наталкивались на войска французов.

Так это случилось под Красным, где думали найти одну из трех колонн французов и наткнулись на самого Наполеона с шестнадцатью тысячами. Несмотря на все средства, употребленные Кутузовым, для того чтобы избавиться от этого пагубного столкновения и чтобы сберечь свои войска, три дня у Красного продолжалось добивание разбитых сборищ французов измученными людьми русской армии.

Толь написал диспозицию: die erste Colonne marschiert^[1] и т. д. И, как всегда, сделалось все не по диспозиции. Принц Евгений Виртембергский расстреливал с горы мимо бегущие толпы французов и требовал подкрепления, которое не приходило. Французы, по ночам обегая русских, рассыпались, прятались в леса и пробирались, кто как мог, дальше.

Милорадович, который говорил, что он знать ничего не хочет о хозяйственных делах отряда, которого никогда нельзя было найти, когда его было нужно, «chevalier sans peur et sans reproche»,^[2] как он сам называл себя, и охотник до разговоров с французами, посылал парламентеров, требуя сдачи, и терял время и делал не то, что ему приказывали.

— Дарю вам, ребята, эту колонну, — говорил он, подъезжая к войскам и указывая кавалеристам на французов. И кавалеристы на худых, ободранных, еле двигающихся лошадях, подгоняя их шпорами и саблями, рысцой, после сильных напряжений, подъезжали к подаренной колонне, то есть к толпе обмороженных, закоченевших и голодных французов; и подаренная колонна кидала оружие и сдавалась, чего ей уже давно хотелось.

Под Красным взяли двадцать шесть тысяч пленных, сотни пушек, какую-то палку, которую называли маршальским жезлом, и спорили о том, кто там отличился, и были этим довольны, но очень сожалели о том, что не взяли Наполеона или хоть какого-нибудь героя, маршала, и упрекали в этом друг друга и в особенности Кутузова.

Люди эти, увлекаемые своими страстями, были слепыми исполнителями только самого печального закона необходимости; но они считали себя героями и воображали, что то, что они делали, было самое достойное и благородное дело. Они обвиняли Кутузова и говорили, что он с самого начала кампании мешал им победить Наполеона, что он думает только об удовлетворении своих страстей и не хотел выходить из Полотняных Заводов, потому что ему там было покойно; что он под Красным остановил движенье только потому, что, узнав о присутствии Наполеона, он совершенно потерялся; что можно предполагать, что он находится в заговоре с Наполеоном, что он подкуплен им,^[3] и т. д., и т. д.

Мало того, что современники, увлекаемые страстями, говорили так, — потомство и история признали Наполеона grand, a Кутузова: иностранцы — хитрым, развратным, слабым придворным стариком; русские — чем-то неопределенным — какой-то куклой, полезной только по своему русскому имени…