Метаданни
Данни
- Включено в книгите:
-
Война и мир
Първи и втори том
Война и мир
Трети и четвърти том - Оригинално заглавие
- Война и мир, 1865–1869 (Обществено достояние)
- Превод от руски
- Константин Константинов, 1957 (Пълни авторски права)
- Форма
- Роман
- Жанр
- Характеристика
- Оценка
- 5,8 (× 81 гласа)
- Вашата оценка:
Информация
- Сканиране
- Диан Жон (2011)
- Разпознаване и корекция
- NomaD (2011-2012)
- Корекция
- sir_Ivanhoe (2012)
Издание:
Лев Николаевич Толстой
Война и мир
Първи и втори том
Пето издание
Народна култура, София, 1970
Лев Николаевич Толстой
Война и мир
Издательство „Художественная литература“
Москва, 1968
Тираж 300 000
Превел от руски: Константин Константинов
Редактори: Милка Минева и Зорка Иванова
Редактор на френските текстове: Георги Куфов
Художник: Иван Кьосев
Худ. редактор: Васил Йончев
Техн. редактор: Радка Пеловска
Коректори: Лиляна Малякова, Евгения Кръстанова
Дадена за печат на 10.III.1970 г. Печатни коли 51¾
Издателски коли 39,33. Формат 84×108/32
Издат. №41 (2616)
Поръчка на печатницата №1265
ЛГ IV
Цена 3,40 лв.
ДПК Димитър Благоев — София
Народна култура — София
Издание:
Лев Николаевич Толстой
Война и мир
Трети и четвърти том
Пето издание
Народна култура, 1970
Лев Николаевич Толстой
Война и мир
Тома третий и четвертый
Издателство „Художественная литература“
Москва, 1969
Тираж 300 000
Превел от руски: Константин Константинов
Редактори: Милка Минева и Зорка Иванова
Редактор на френските текстове: Георги Куфов
Художник: Иван Кьосев
Худ. редактор: Васил Йончев
Техн. редактор: Радка Пеловска
Коректори: Лидия Стоянова, Христина Киркова
Дадена за печат на 10.III.1970 г. Печатни коли 51
Издателски коли 38,76. Формат 84X108/3.2
Издат. №42 (2617)
Поръчка на печатницата №1268
ЛГ IV
Цена 3,38 лв.
ДПК Димитър Благоев — София, ул. Ракитин 2
Народна култура — София, ул. Гр. Игнатиев 2-а
История
- — Добавяне
Метаданни
Данни
- Година
- 1865–1869 (Обществено достояние)
- Език
- руски
- Форма
- Роман
- Жанр
- Характеристика
- Оценка
- 6 (× 2 гласа)
- Вашата оценка:
История
- — Добавяне
IV
На 13 юни в два часа през нощта царят повика Балашов, прочете му писмото си до Наполеон и му заповяда да занесе това писмо и да го предаде лично на френския император. Изпращайки Балашов, царят отново му повтори думите, че няма да се помири, докато има макар и един въоръжен неприятел на руска земя, и му заповяда да предаде без друго тия думи на Наполеон. Царят не бе писал тия думи в писмото си, защото със своя такт чувствуваше, че тия думи са неудобни, за да бъдат предадени в мига, когато се прави последен опит за помирение; но той заповяда на Балашов без друго да ги предаде лично на Наполеон.
Тръгнал през нощта на 13-и срещу 14-и, Балашов, придружен от тръбач и двама казаци, стигна призори в село Риконти, при френските аванпостове на отсамната страна на Неман. Той биде спрян от френските конни часовои.
Един френски хусарски унтерофицер в малинов мундир и рунтав калпак извика на приближаващия се Балашов да спре. Балашов не спря веднага, а продължи да язди ходом по пътя.
Унтерофицерът, намръщен, измърмори някаква ругатня, изпречи коня си срещу Балашов, хвана сабята си и викна грубо на руския генерал, питайки го глух ли е, че не чува какво му казват. Балашов каза кой е. Унтерофицерът прати един войник да повика офицера.
Без да обръща внимание на Балашов, унтерофицерът заговори с другарите си за полковите им работи и не поглеждаше руския генерал.
Необикновено странно бе за Балашов, след близостта си с най-висшата власт и могъщество, след разговора, който бе имал преди три часа с царя, и изобщо свикнал поради службата си с почести, да вижда тук, на руска земя, това враждебно, а главно — непочтително към него отношение на грубата сила.
Слънцето току-що почваше да се издига иззад облаците; във въздуха се усещаше свежест и роса. По пътя откъм селото изкарваха стадо. В нивята една след друга, като мехурчета във вода, изпърхваха с чуруликане чучулиги.
Балашов оглеждаше наоколо си, очаквайки да дойде офицерът от селото. Руските казаци и тръбачът и френските хусари се поглеждаха мълком от време на време.
Френският хусарски полковник, когото очевидно току-що бяха дигнали от леглото, излезе от селото, яхнал хубав охранен сив кон, придружен от двама хусари. Офицерът, войниците и конете им имаха вид на доволство и напереност.
Беше в началото на кампанията, когато войските още бяха в изправност, почти както на преглед в мирно време, само с отсянка на гиздава войнственост в облеклото и с нравствена отсянка на веселие и предприемчивост, които винаги придружават началото на всяка кампания.
Френският полковник едва сдържаше прозявката си, но беше учтив и личеше, че разбира напълно значението на Балашов. Той го преведе край войниците си зад веригата и му съобщи, че желанието му да бъде представен на императора ще бъде навярно тутакси изпълнено, тъй като императорската квартира, доколкото му е известно, е наблизо.
Те минаха през село Риконти край френските хусарски коневръзи, часовои и войници, крито отдаваха чест на своя полковник и с любопитство разглеждаха руския мундир, и излязоха на другия край на селото. Според полковника на два километра оттам бил началникът на дивизията, който щял да приеме Балашов и да го заведе до целта му.
Слънцето се бе издигнало вече и блестеше весело по ярката зеленина.
Тъкмо бяха отминали кръчмата и поеха нагоре и насреща им, от надолнището, се появи групичка конници, начело на която на вран кон с блеснали на слънцето такъми яздеше висок на ръст човек с шапка, окичена с пера, с черни къдрици до раменете, с червена мантия и дълги нозе, издадени напред, както яздят французите. Тоя човек подкара галоп срещу Балашов, като блестеше и развяваше под яркото юнско слънце своите пера, скъпоценни камъни й златни галуни.
Балашов беше вече на разстояние два коня от препускащия насреща му конник с тържествено-театрално лице, с гривни, пера, огърлици и злато, когато Юлнер, френският полковник, пошепна почтително: „Le roi de Naples“[1]. Наистина той беше Мюра, наричан сега неаполитански крал. Макар че съвсем, не можеше да се разбере защо беше неаполитански крал — наричаха го така и той сам бе убеден в това и затуй имаше по-тържествен и по-важен вид от по-рано. Той беше толкова уверен, че е наистина неаполитански крал, че в навечерието на заминаването си от Неапол, при една разходка с жена си из улиците, когато няколко италианци му извикали: „Viva il re!“[2], той се обърнал с тъжна усмивка към съпругата си и казал: „Les malheureux, ils ne savent pas que je les quitte demain!“[3]
Но макар да вярваше твърдо, че е неаполитански крал, и да съжаляваше за скръбта на поданиците си, които напуска, напоследък, след като му бе заповядано да постъпи наново на служба и особено след срещата си с Наполеон в Данциг, когато августейшият му шурей му каза: „Je vous ai fait roi pour regner a ma maniere, mais pas a la votre“[4], той весело започна познатата си работа и като кон, охранен, но не затлъстял, щом се усети впрегнат, разигра се между оковете, премени се колкото може по-пъстро и по-скъпо и весел и доволен, препускаше по пътищата на Полша, без сам да знае накъде и защо.
Когато видя руския генерал, той тържествено, по кралски, отметна назад глава с къдрици до раменете и погледна въпросително френския полковник. Полковникът почтително обясни на негово величество какво представлява Балашов, чието име не можа да произнесе.
— De Bal-macheve — каза кралят (като преодоля с решителността си мъчнотията, пред която се бе намерил полковникът), — charme de faire votre connaissance, general![5] — добави той с кралски-милостив жест. Щом кралят заговори високо и бързо, всичкото му кралско достойнство изчезна мигновено и той, без сам да забелязва това, мина в присъщия му тон на добродушна фамилиарност. Сложи ръка върху гривата на Балашовия кон.
— Eh bien, general, tout est a la guerre, a ce qu’il parait[6] — каза той, сякаш съжаляваше за обстоятелството, за което не можеше да съди.
— Sire — отговори Балашов, — l’Empereur, mon maitre, ne desire point la guerre, comme Votre Majeste le voit[7] — рече Балашов, употребявайки Votre Majeste с неизбежната афектация при честото употребяване на титлата, когато човек се обръща към лице, за което тая титла е още ново нещо.
Когато слушаше monsieur de Balachoff, лицето на Мюра сияеше от глупаво доволство. Но royaute oblige[8]: той чувствуваше, че му е необходимо да поговори с пратеника на Александър за държавни работи като крал и съюзник. Той слезе от коня, хвана под ръка Балашов и като се отдалечи на няколко крачки от почтително чакащата свита, почна да се разхожда с него назад-напред, като се мъчеше да говори многозначително. Той спомена, че император Наполеон е оскърбен от искането да се изтеглят войските от Прусия, особено сега, когато това искане е станало известно на всички и когато с това е оскърбено достойнството на Франция. Балашов каза, че в това искане няма нищо оскърбително, защото… Мюра го прекъсна:
— Значи, вие смятате, че не император Александър почва войната? — каза той неочаквано с добродушно глупава усмивка.
Балашов каза защо наистина смята, че Наполеон е почнал войната.
— Eh, mon cher general — пак го прекъсна Мюра, — je desire, de tout mon coeur que les Empereurs s’arrangent entre eux et que la guerre commencee malgre moi se termine le plus tot possible[9] — каза той с тона на слугите, които искат да си останат добри приятели въпреки караницата между господарите. И мина към въпроси за великия княз, за здравето му и към спомените от веселото и забавно прекарано с него време в Неапол. След това, сякаш изведнъж си спомни за кралското си достойнство, Мюра тържествено се изправи, застана в същата поза, в която бе на коронацията, замаха с дясната си ръка, рече: — Je ne vous retiens plus, general, je souhaite le succes de votre mission[10] — и като развя червената си извезана мантия и перата, блеснал със скъпоценностите си, отиде при свитата, която го чакаше почтително.
Балашов продължи по-нататък, предполагайки, според думите на Мюра, че скоро ще бъде представен лично на, Наполеон. Но вместо скорошна среща с Наполеон часовоите от пехотния корпус на Даву отново го задържаха край следващото селище, както и на предната верига, и извиканият адютант на командира на корпуса го заведе в селото при маршал Даву.
Глава IV
13-го июня, в два часа ночи, государь, призвав к себе Балашева и прочтя ему свое письмо к Наполеону, приказал ему отвезти это письмо и лично передать французскому императору. Отправляя Балашева, государь вновь повторил ему слова о том, что он не помирится до тех пор, пока останется хотя один вооруженный неприятель на русской земле, и приказал непременно передать эти слова Наполеону. Государь не написал этих слов в письме, потому что он чувствовал с своим тактом, что слова эти неудобны для передачи в ту минуту, когда делается последняя попытка примирения; но он непременно приказал Балашеву передать их лично Наполеону.
Выехав в ночь с 13-го на 14-е июня, Балашев, сопутствуемый трубачом и двумя казаками, к рассвету приехал в деревню Рыконты, на французские аванпосты по сю сторону Немана. Он был остановлен французскими кавалерийскими часовыми.
Французский гусарский унтер-офицер, в малиновом мундире и мохнатой шапке, крикнул на подъезжавшего Балашева, приказывая ему остановиться. Балашев не тотчас остановился, а продолжал шагом подвигаться по дороге.
Унтер-офицер, нахмурившись и проворчав какое-то ругательство, надвинулся грудью лошади на Балашева, взялся за саблю и грубо крикнул на русского генерала, спрашивая его: глух ли он, что не слышит того, что ему говорят. Балашев назвал себя. Унтер-офицер послал солдата к офицеру.
Не обращая на Балашева внимания, унтер-офицер стал говорить с товарищами о своем полковом деле и не глядел на русского генерала.
Необычайно странно было Балашеву, после близости к высшей власти и могуществу, после разговора три часа тому назад с государем и вообще привыкшему по своей службе к почестям, видеть тут, на русской земле, это враждебное и главное — непочтительное отношение к себе грубой силы.
Солнце только начинало подниматься из-за туч; в воздухе было свежо и росисто. По дороге из деревни выгоняли стадо. В полях один за одним, как пузырьки в воде, вспырскивали с чувыканьем жаворонки.
Балашев оглядывался вокруг себя, ожидая приезда офицера из деревни. Русские казаки, и трубач, и французские гусары молча изредка глядели друг на друга.
Французский гусарский полковник, видимо, только что с постели, выехал из деревни на красивой сытой серой лошади, сопутствуемый двумя гусарами. На офицере, на солдатах и на их лошадях был вид довольства и щегольства.
Это было то первое время кампании, когда войска еще находились в исправности, почти равной смотровой, мирной деятельности, только с оттенком нарядной воинственности в одежде и с нравственным оттенком того веселья и предприимчивости, которые всегда сопутствуют началам кампаний.
Французский полковник с трудом удерживал зевоту, но был учтив и, видимо, понимал все значение Балашева. Он провел его мимо своих солдат за цепь и сообщил, что желание его быть представленну императору будет, вероятно, тотчас же исполнено, так как императорская квартира, сколько он знает, находится недалеко.
Они проехали деревню Рыконты, мимо французских гусарских коновязей, часовых и солдат, отдававших честь своему полковнику и с любопытством осматривавших русский мундир, и выехали на другую сторону села. По словам полковника, в двух километрах был начальник дивизии, который примет Балашева и проводит его по назначению.
Солнце уже поднялось и весело блестело на яркой зелени.
Только что они выехали за корчму на гору, как навстречу им из-под горы показалась кучка всадников, впереди которой на вороной лошади с блестящею на солнце сбруей ехал высокий ростом человек в шляпе с перьями и черными, завитыми по плечи волосами, в красной мантии и с длинными ногами, выпяченными вперед, как ездят французы. Человек этот поехал галопом навстречу Балашеву, блестя и развеваясь на ярком июньском солнце своими перьями, каменьями и золотыми галунами.
Балашев уже был на расстоянии двух лошадей от скачущего ему навстречу с торжественно-театральным лицом всадника в браслетах, перьях, ожерельях и золоте, когда Юльнер, французский полковник, почтительно прошептал: «Le roi de Naples». Действительно, это был Мюрат, называемый теперь неаполитанским королем. Хотя и было совершенно непонятно, почему он был неаполитанский король, но его называли так, и он сам был убежден в этом и потому имел более торжественный и важный вид, чем прежде. Он так был уверен в том, что он действительно неаполитанский король, что, когда накануне отъезда из Неаполя, во время его прогулки с женою по улицам Неаполя, несколько итальянцев прокричали ему: «Viva il re!»,[1] он с грустной улыбкой повернулся к супруге и сказал: «Les malheureux, ils ne savent pas que je les quitte demain!»[2]
Но несмотря на то, что он твердо верил в то, что он был неаполитанский король, и что он сожалел о горести своих покидаемых им подданных, в последнее время, после того как ему велено было опять поступить на службу, и особенно после свидания с Наполеоном в Данциге, когда августейший шурин сказал ему: «Je vous ai fait Roi pour régner à ma manière, mais pas à la vôtre»,[3] — он весело принялся за знакомое ему дело и, как разъевшийся, но не зажиревший, годный на службу конь, почуяв себя в упряжке, заиграл в оглоблях и, разрядившись как можно пестрее и дороже, веселый и довольный, скакал, сам не зная куда и зачем, по дорогам Польши.
Увидав русского генерала, он по-королевски, торжественно, откинул назад голову с завитыми по плечи волосами и вопросительно поглядел на французского полковника. Полковник почтительно передал его величеству значение Балашева, фамилию которого он не мог выговорить.
— De Bal-macheve! — сказал король (своей решительностью превозмогая трудность, представлявшуюся полковнику), — charmé de faire votre connaissance, général,[4] — прибавил он с королевски-милостивым жестом. Как только король начал говорить громко и быстро, все королевское достоинство мгновенно оставило его, и он, сам не замечая, перешел в свойственный ему тон добродушной фамильярности. Он положил свою руку на холку лошади Балашева.
— Eh, bien, général, tout est à la guerre, à ce qu’il paraît,[5] — сказал он, как будто сожалея об обстоятельстве, о котором он не мог судить.
— Sire, — отвечал Балашев. — l’Empereur mon maître ne désire point la guerre, et comme Votre Majesté le voit, — говорил Балашев, во всех падежах употребляя Votre Majesté,[6] с неизбежной аффектацией учащения титула, обращаясь к лицу, для которого титул этот еще новость.
Лицо Мюрата сияло глупым довольством в то время, как он слушал monsieur de Balachoff. Но royauté oblige:[7] он чувствовал необходимость переговорить с посланником Александра о государственных делах, как король и союзник. Он слез с лошади и, взяв под руку Балашева и отойдя на несколько шагов от почтительно дожидавшейся свиты, стал ходить с ним взад и вперед, стараясь говорить значительно. Он упомянул о том, что император Наполеон оскорблен требованиями вывода войск из Пруссии, в особенности теперь, когда это требование сделалось всем известно и когда этим оскорблено достоинство Франции. Балашев сказал, что в требовании этом нет ничего оскорбительного, потому что… Мюрат перебил его:
— Так вы считаете зачинщиком не императора Александра? — сказал он неожиданно с добродушно-глупой улыбкой.
Балашев сказал, почему он действительно полагал, что начинателем войны был Наполеон.
— Eh, mon cher général, — опять перебил его Мюрат, — je désire de tout mon cœur que les Empereurs s’arrangent entre eux, et que la guerre commencée malgré moi se termine le plutôt possible,[8] — сказал он тоном разговора слуг, которые желают остаться добрыми приятелями, несмотря на ссору между господами. И он перешел к расспросам о великом князе, о его здоровье и о воспоминаниях весело и забавно проведенного с ним времени в Неаполе. Потом, как будто вдруг вспомнив о своем королевском достоинстве, Мюрат торжественно выпрямился, стал в ту же позу, в которой он стоял на коронации, и, помахивая правой рукой, сказал: — Je ne vous retiens plus, général; je souhaite le succès de vorte mission,[9] — и, развеваясь красной шитой мантией и перьями и блестя драгоценностями, он пошел к свите, почтительно ожидавшей его.
Балашев поехал дальше, по словам Мюрата предполагая весьма скоро быть представленным самому Наполеону. Но вместо скорой встречи с Наполеоном, часовые пехотного корпуса Даву опять так же задержали его у следующего селения, как и в передовой цепи, и вызванный адъютант командира корпуса проводил его в деревню к маршалу Даву.