Метаданни
Данни
- Включено в книгите:
-
Война и мир
Първи и втори том
Война и мир
Трети и четвърти том - Оригинално заглавие
- Война и мир, 1865–1869 (Обществено достояние)
- Превод от руски
- Константин Константинов, 1957 (Пълни авторски права)
- Форма
- Роман
- Жанр
- Характеристика
- Оценка
- 5,8 (× 81 гласа)
- Вашата оценка:
Информация
- Сканиране
- Диан Жон (2011)
- Разпознаване и корекция
- NomaD (2011-2012)
- Корекция
- sir_Ivanhoe (2012)
Издание:
Лев Николаевич Толстой
Война и мир
Първи и втори том
Пето издание
Народна култура, София, 1970
Лев Николаевич Толстой
Война и мир
Издательство „Художественная литература“
Москва, 1968
Тираж 300 000
Превел от руски: Константин Константинов
Редактори: Милка Минева и Зорка Иванова
Редактор на френските текстове: Георги Куфов
Художник: Иван Кьосев
Худ. редактор: Васил Йончев
Техн. редактор: Радка Пеловска
Коректори: Лиляна Малякова, Евгения Кръстанова
Дадена за печат на 10.III.1970 г. Печатни коли 51¾
Издателски коли 39,33. Формат 84×108/32
Издат. №41 (2616)
Поръчка на печатницата №1265
ЛГ IV
Цена 3,40 лв.
ДПК Димитър Благоев — София
Народна култура — София
Издание:
Лев Николаевич Толстой
Война и мир
Трети и четвърти том
Пето издание
Народна култура, 1970
Лев Николаевич Толстой
Война и мир
Тома третий и четвертый
Издателство „Художественная литература“
Москва, 1969
Тираж 300 000
Превел от руски: Константин Константинов
Редактори: Милка Минева и Зорка Иванова
Редактор на френските текстове: Георги Куфов
Художник: Иван Кьосев
Худ. редактор: Васил Йончев
Техн. редактор: Радка Пеловска
Коректори: Лидия Стоянова, Христина Киркова
Дадена за печат на 10.III.1970 г. Печатни коли 51
Издателски коли 38,76. Формат 84X108/3.2
Издат. №42 (2617)
Поръчка на печатницата №1268
ЛГ IV
Цена 3,38 лв.
ДПК Димитър Благоев — София, ул. Ракитин 2
Народна култура — София, ул. Гр. Игнатиев 2-а
История
- — Добавяне
Метаданни
Данни
- Година
- 1865–1869 (Обществено достояние)
- Език
- руски
- Форма
- Роман
- Жанр
- Характеристика
- Оценка
- 6 (× 2 гласа)
- Вашата оценка:
История
- — Добавяне
XI
Паричните работи на Ростови не се подобриха през двете години, които прекараха на село.
Макар че Николай Ростов, изпълнявайки строго намерението си, продължи да служи все така в един затънтен полк, като харчеше сравнително малко пари, вървежът на живота в Отрадное бе такъв и специално Митенка тъй водеше работите, че всяка година дълговете неудържимо се увеличаваха. Единствената помощ, на която старият граф очевидно се надяваше, беше някаква държавна длъжност и той се премести в Петербург да търси служба; да търси служба и едновременно с това, както казваше той, за последен път да поразвлече девойчетата.
Наскоро след пристигането на Ростови в Петербург Берг направи предложение, на Вера и предложението бе прието.
… Макар че в Москва Ростови принадлежаха към висшето общество, без самите те да знаеха и да мислеха към кое общество принадлежаха, в Петербург тяхното общество беше смесено и неопределено. В Петербург те бяха провинциалисти, до които не слизаха същите хора, които Ростови хранеха в Москва, без да ги питат от кое общество са.
В Петербург Ростови живееха също тъй гостоприемно, както в Москва, и на вечерите им се събираха най-различни хора: съседът от Отрадное, стар, не богат помешчик с дъщери и фрейлината Перонска, Пиер Безухов и синът на един околийски пощенски началник, на служба в Петербург. От мъжете в къщата на Ростови в Петербург много скоро станаха домашни хора Борис, Пиер, когото старият граф бе срещнал на улицата и замъкнал в къщи, и Берг, който по цели дни прекарваше у Ростови и проявяваше към най-голямата графиня Вера такова внимание, каквото може да проявява един млад човек, който се готви да прави предложение.
Берг не току-тъй показваше на всички ранената си в Аустерлицкото сражение дясна ръка и държеше съвсем непотребната шпага в лявата. Той тъй упорито и тъй многозначително разказваше на всички за това събитие, че всички повярваха в целесъобразността и достойнството на тая постъпка — и за Аустерлиц Берг получи две награди.
Той успя да се отличи и във Финландската война. Дигна парчето граната, с което, близо до главнокомандуващия, бе убит един адютант, и поднесе това парче на началника си. Също както след Аустерлиц той тъй дълго и упорито разправя на всички за това събитие, че всички повярваха също така, че е трябвало да се направи това — и за Финландската война Берг получи две награди. В 1809 година той беше капитан от гвардията с ордени и заемаше в Петербург някакви особено изгодни служби.
Макар някои свободомислещи да се усмихваха, когато им разправяха за достойнствата на Берг, човек не можеше да не се съгласи, че Берг е изпълнителен и храбър офицер, гледан с много добро око от началството, и скромен нравствен момък с бляскава кариера пред себе си и дори със здраво положение в обществото.
Преди четири години, когато се срещна в партера на Московския театър с един свой приятел, немец, Берг му посочи Вера Ростова и каза на немски: „Das soll mein Weib werden“[1] и в същия миг реши да се ожени за нея. Сега, в Петербург, като прецени положението на Ростови и своето, той реши, че е дошло времето, и направи предложение. Отначало предложението на Берг бе посрещнато с малко обидно за него недоумение. Отначало изглеждаше странно, че синът на някакъв неизвестен лифландски дворянин прави предложение на графиня Ростова; но главното качество в характера на Берг беше един такъв наивен и добродушен егоизъм, че Ростови неволно помислиха: щом той сам е толкова твърдо убеден, че това е хубаво и дори много хубаво — то ще бъде хубаво. Освен туй работите на Ростови бяха много разстроени, което кандидатът не можеше да не знае, а най-важното, Вера беше на двадесет и четири години, ходеше по балове и приеми, но макар че беше безспорно хубава и разсъдлива, досега никой и никога не беше й правил предложение. Дадоха съгласието си.
— Ето, виждате ли — каза Берг на другаря си, когото наричаше приятел само защото знаеше, че всички имат приятели. — Ето, виждате ли, аз съобразих всичко това и не бих се женил, ако не бях обмислил всичко и ако то беше някак неудобно. Но сега, напротив, моите татко и мама са осигурени, аз им наредих арендата в Остзейския край, а в Петербург ще мога да живея със заплатата си при нейното състояние и моята грижливост. Добре може да се живее. Не се женя за пари, аз смятам това за неблагородно, но жената трябва да донесе нещо и мъжът — нещо. Аз имам службата, тя — връзки и малко пари. Това в наше време значи нещо, нали? А най-главното, тя е прекрасна, почтена девойка и ме обича…
Берг се изчерви и усмихна.
— И аз я обичам, защото има разсъдлив характер — много добър. Виж, другата й сестра — от същото семейство, но е съвсем друго нещо, и неприятен характер, и няма нейния ум, и нещо такова, нали знаете?… Неприятно… А моята годеница… Но вие ще идвате у нас… — продължи Берг и искаше да каже „да обядваме“, но се размисли и рече „да пием чай“ и пусна едно малко колелце дим, като го продупчи бързо с език в средата, което напълно олицетворяваше неговите мечти за щастие.
След първото чувство на недоумение в родителите, предизвикано от предложението на Берг, в семейството се възцари обикновеното в такива случаи чувство на празничност и радост, но радостта беше не искрена, а външна. В чувствата на близките около тая сватба се забелязваше обърканост и стеснение. Сякаш им беше срамно, че малко са обичали Вера и сега тъй драговолно са се отървали от нея. Най-много бе смутен старият граф. Той навярно не би могъл да каже коя е причината на смущението му, а причината бе — неговите парични сметки. Той наистина не знаеше какво има, колко му са дълговете и каква зестра може да даде на Вера. Когато се родиха дъщерите, на всяка от тях бяха определени за зестра по триста души; но едно от селата беше вече продадено, а друго — заложено и дългът толкова просрочен, че имението трябваше да се продаде, затова и не можеше да се даде. Пари също нямаше.
Повечето от месец вече Берг беше годеник и до сватбата оставаше само една седмица, а графът още не бе решил за себе си въпроса за зестрата й не бе говорил за това с жена си. Графът ту искаше да отдели за Вера рязанското имение, ту да продаде гора, ту да вземе пари срещу полица. Няколко дни преди сватбата Берг влезе рано сутринта при графа в кабинета му и с приятна усмивка помоли почтително бъдещия си тъст да му каже какво ще дадат на графиня Вера. При тоя отдавна предчувствуван въпрос графът толкова се смути, че каза необмислено първото, което му хрумна.
— Драго ми е, че си се загрижил, драго ми е, ще останеш доволен…
И като потупа Берг по рамото, стана с намерение да прекрати разговора. Но Берг, усмихвайки се приятно, обясни, че ако не знае сигурно какво ще бъде дадено за Вера и не получи предварително поне една част от онова, което е определено за нея, ще бъде принуден да е откаже.
— Защото, помислете, графе, че ако сега бих си позволил да се оженя, без да имам определени средства за издръжка на жена си, бих постъпил подло…
Разговорът се свърши с това, че графът, в желанието си да бъде великодушен и да не се излага на нови молби, каза, че ще даде полица за осемдесет хиляди. Берг се усмихна кротко, целуна графа по рамото и каза, че е много благодарен, но че съвсем не ще може да нареди новия си живот, ако не получи тридесет хиляди налични пари.
— Поне двадесет хиляди, графе — добави той, — а полицата ще бъде тогава само за шестдесет хиляди.
— Да, да, добре — отговори бързореко графът, — само че ще ме извиниш, миличък, ще ти дам двадесет хиляди, но освен това ще ти дам и полица за осемдесет хиляди. Та така, целуни ме.
Глава XI
Денежные дела Ростовых не поправились в продолжение двух лет, которые они пробыли в деревне.
Несмотря на то, что Николай Ростов, твердо держась своего намерения, продолжал темно служить в глухом полку, расходуя сравнительно мало денег, ход жизни в Отрадном был таков, и в особенности Митенька так вел дела, что долги неудержимо росли с каждым годом. Единственная помощь, которая очевидно представлялась старому графу, это была служба, и он приехал в Петербург искать места; искать места и вместе с тем, как он говорил, в последний раз потешить девчат.
Вскоре после приезда Ростовых в Петербург, Берг сделал предложение Вере, и предложение его было принято.
Несмотря на то, что в Москве Ростовы принадлежали к высшему обществу, сами того не зная и не думая о том, к какому они принадлежали обществу, в Петербурге общество их было смешанное и неопределенное. В Петербурге они были провинциалы, до которых не спускались те самые люди, которых, не спрашивая их к какому они принадлежат обществу, в Москве кормили Ростовы.
Ростовы в Петербурге жили так же гостеприимно, как и в Москве, и на их ужинах сходились самые разнообразные лица: соседи по Отрадному, старые небогатые помещики с дочерьми и фрейлина Перонская, Пьер Безухов и сын уездного почтмейстера, служивший в Петербурге. Из мужчин домашними людьми в доме Ростовых в Петербурге очень скоро сделались Борис, Пьер, которого, встретив на улице, затащил к себе старый граф, и Берг, который целые дни проводил у Ростовых и оказывал старшей графине Вере такое внимание, которое может оказывать молодой человек, намеревающийся сделать предложение.
Берг недаром показывал всем свою раненную в Аустерлицком сражении правую руку и держал совершенно не нужную шпагу в левой. Он так упорно и с такою значительностью рассказывал всем это событие, что все поверили в целесообразность и достоинство этого поступка, и Берг получил за Аустерлиц две награды.
В Финляндской войне ему удалось также отличиться. Он поднял осколок гранаты, которым был убит адъютант подле главнокомандующего и поднес начальнику этот осколок. Так же как и после Аустерлица, он так долго и упорно рассказывал всем про это событие, что все поверили тоже, что надо было это сделать, и за Финляндскую войну Берг получил две награды. В 1809-м году он был капитан гвардии с орденами и занимал в Петербурге какие-то особенные выгодные места.
Хотя некоторые вольнодумцы и улыбались, когда им говорили про достоинства Берга, нельзя было не согласиться, что Берг был исправный, храбрый офицер, на отличном счету у начальства, и нравственный молодой человек с блестящей карьерой впереди и даже прочным положением в обществе.
Четыре года тому назад, встретившись в партере московского театра с товарищем-немцем, Берг указал ему на Веру Ростову и по-немецки сказал: «Das soll mein Weib werden»,[1] и с той минуты решил жениться на ней. Теперь, в Петербурге, сообразив положение Ростовых и свое, он решил, что пришло время, и сделал предложение.
Предложение Берга было принято сначала с нелестным для него недоумением. Сначала представилось странно, что сын темного, лифляндского дворянина делает предложение графине Ростовой; но главное свойство характера Берга состояло в таком наивном и добродушном эгоизме, что невольно Ростовы подумали, что это будет хорошо, ежели он сам так твердо убежден, что это хорошо и даже очень хорошо. Притом же дела Ростовых были очень расстроены, чего не мог не знать жених, а главное, Вере было 24 года, она выезжала везде, и, несмотря на то, что она несомненно была хороша и рассудительна, до сих пор никто никогда ей не сделал предложения. Согласие было дано.
— Вот видите ли, — говорил Берг своему товарищу, которого он называл другом только потому, что он знал, что у всех людей бывают друзья. — Вот видите ли, я всё это сообразил, и я бы не женился, ежели бы не обдумал всего, и это почему-нибудь было бы неудобно. А теперь напротив, папенька и маменька мои теперь обеспечены, я им устроил эту аренду в Остзейском крае, а мне прожить можно в Петербурге при моем жалованьи, при ее состоянии и при моей аккуратности. Прожить можно хорошо. Я не из-за денег женюсь, я считаю это неблагородно, но надо, чтоб жена принесла свое, а муж свое. У меня служба — у нее связи и маленькие средства. Это в наше время что-нибудь такое значит, не так ли? А главное она прекрасная, почтенная девушка и любит меня…
Берг покраснел и улыбнулся.
— И я люблю ее, потому что у нее характер рассудительный — очень хороший. Вот другая ее сестра — одной фамилии, а совсем другое, и неприятный характер, и ума нет того, и эдакое, знаете?… Неприятно… А моя невеста… Вот будете приходить к нам… — продолжал Берг, он хотел сказать обедать, но раздумал и сказал: «чай пить», и, проткнув его быстро языком, выпустил круглое, маленькое колечко табачного дыма, олицетворявшее вполне его мечты о счастьи.
После первого чувства недоуменья, возбужденного в родителях предложением Берга, в семействе водворилась обычная в таких случаях праздничность и радость, но радость была не искренняя, а внешняя. В чувствах родных относительно этой свадьбы были заметны замешательство и стыдливость. Как будто им совестно было теперь за то, что они мало любили Веру, и теперь так охотно сбывали ее с рук. Больше всех смущен был старый граф. Он вероятно не умел бы назвать того, что было причиной его смущенья, а причина эта была его денежные дела. Он решительно не знал, что у него есть, сколько у него долгов и что он в состоянии будет дать в приданое Вере. Когда родились дочери, каждой было назначено по 300 душ в приданое; но одна из этих деревень была уж продана, другая заложена и так просрочена, что должна была продаваться, поэтому отдать имение было невозможно. Денег тоже не было.
Берг уже более месяца был женихом и только неделя оставалась до свадьбы, а граф еще не решил с собой вопроса о приданом и не говорил об этом с женою. Граф то хотел отделить Вере рязанское именье, то хотел продать лес, то занять денег под вексель. За несколько дней до свадьбы Берг вошел рано утром в кабинет к графу и с приятной улыбкой почтительно попросил будущего тестя объявить ему, что будет дано за графиней Верой. Граф так смутился при этом давно предчувствуемом вопросе, что сказал необдуманно первое, что пришло ему в голову.
— Люблю, что позаботился, люблю, останешься доволен…
И он, похлопав Берга по плечу, встал, желая прекратить разговор. Но Берг, приятно улыбаясь, объяснил, что, ежели он не будет знать верно, что будет дано за Верой, и не получит вперед хотя части того, что назначено ей, то он принужден будет отказаться.
— Потому что рассудите, граф, ежели бы я теперь позволил себе жениться, не имея определенных средств для поддержания своей жены, я поступил бы подло…
Разговор кончился тем, что граф, желая быть великодушным и не подвергаться новым просьбам, сказал, что он выдает вексель в 80 тысяч. Берг кротко улыбнулся, поцеловал графа в плечо и сказал, что он очень благодарен, но никак не может теперь устроиться в новой жизни, не получив чистыми деньгами 30 тысяч. — Хотя бы 20 тысяч, граф, — прибавил он; — а вексель тогда только в 60 тысяч.
— Да, да, хорошо, — скороговоркой заговорил граф, — только уж извини, дружок, 20 тысяч я дам, а вексель кроме того на 80 тысяч дам. Так-то, поцелуй меня.