Лев Толстой
Война и мир (278)

Лев Толстой
Война и мир (278)

III

Руската армия се управляваше от Кутузов с неговия щаб и от царя в Петербург. В Петербург, още преди да се получи съобщението за изоставянето на Москва, бе изработен подробен план за цялата война и изпратен на Кутузов за ръководство. Макар да бе изработен при предположението, че Москва още е в наши ръце, тоя план е одобрен от щаба и приет за изпълнение. Кутузов писа само, че по-далечните диверсии винаги са мъчно изпълними. И за разрешаване на трудностите, които се срещаха, изпращаха се нови наставления и лица, които да следят неговите действия и да донасят за тях.

Освен това сега целият щаб на руската армия се преобразуваше. Заемаха се местата на убития Багратион и на обидения и отдръпнал се Барклай. Много сериозно обсъждаха кое ще бъде по-добре: А. да се постави на мястото на Б., а Б. на мястото на Д. или, напротив — Д. на мястото на А. и т.н., като че освен удоволствието за А. и за Б. нещо друго можеше да зависи от това.

В щаба на армията поради враждебните отношения на Кутузов с началник-щаба Бенигсен, поради присъствието на доверените царски хора и поради тия промени ставаше една по-сложна, отколкото обикновено, игра между партиите: А. се мъчеше да подхлъзне Б., Д. — С. и т.н. във всички възможни премествания и съчетания. При всички тия подхлъзвания обект на интригите в повечето случаи беше военното дело, което всички тия хора смятаха да ръководят; но това военно дело си вървеше независимо от тях, тъкмо тъй, както трябваше да върви, тоест без никога да съвпада с онова, което измисляха хората, а произтичаше от същината на отношенията между масите. Всички тия неща, които се измисляха и които се кръстосваха и преплитаха, бяха само вярно отражение във висшите сфери на онова, което трябваше да стане.

„Княз Михаил Иларионович! — писа царят на 2 октомври в писмо, получено след Тарутинското сражение. — От 2 септември Москва е в неприятелски ръце. Последните ваши рапорти са от 20-и; и през всичкото това време не само че нищо не е предприето за действие срещу неприятеля и за освобождението на първопрестолната столица, но дори, според последните ваши рапорти, вие сте отстъпили още по-назад. Серпухов е вече зает от неприятелски отряд и Тула, със знаменития и толкова необходим за армията завод, е в опасност. Според рапортите на генерал Винцингероде аз виждам, че неприятелски десетхиляден корпус се движи към Петербургския път. Друг от няколко хиляди също така поема към Дмитров. Трети напредва по Владимирския път. Четвърти, доста значителен, стои между Руза и Можайск. А самият Наполеон на 25-и е бил в Москва. Според всички тия сведения, когато неприятелят е разкъсал силите си на силни отряди, когато самият Наполеон с гвардията си е още в Москва, възможно ли е неприятелските сили пред вас да са толкова значителни, че не ви дават възможност да действувате настъпателно? Напротив, може да се предполага, че той вероятно ви преследва с отряди или най-малкото с корпус, много по-слаб от армията, която ви е поверена. Струва ми се, че използувайки тия обстоятелства, вие можехте изгодно да атакувате по-слабия от вас неприятел и да го унищожите или най-малкото, като го принудите да отстъпи, да запазите в наши ръце голяма част от губерниите, заети сега от неприятеля, и с това да отклоните опасността от Тула и други вътрешни наши градове. Вие ще носите отговорността, ако неприятелят бъде в състояние да отдели значителен корпус за действие срещу Петербург и да заплаши тая столица, в която не можеше да остане много войска, тъй като с поверената ви армия и като действувате решително и живо, вие имате всички средства да попречите на това ново нещастие. Спомнете си, че вие още сте длъжен да отговаряте пред оскърбеното отечество за загубата на Москва. Вие знаете от опит моята готовност да ви награждавам. Тая готовност няма да се намали, но аз и Русия имаме правото да очакваме от ваша страна всичкото усърдие, твърдост и успехи, за които вашият ум, военните ви таланти и храбростта на предвожданите от вас войски са залог.“

Но докато това писмо, което доказваше, че същественото съотношение на силите се отразяваше вече и в Петербург, още пътуваше, Кутузов не можа вече да сдържа командуваната от него армия да не настъпи и сражението вече бе станало.

На 2 октомври казакът Шаповалов, който беше в разезд, уби с пушка един заек и нарани друг. Като гонеше ударения заек, Шаповалов навлезе дълбоко в гората и се натъкна на левия фланг от армията на Мюра, който стоеше без всякакви предпазителни мерки. Казакът със смях разправи на другарите си как насмалко щял да падне в плен на французите. Казашкият подпоручик, който го чу, съобщи това на командира.

Извикаха казака, разпитаха го; казашките командири искаха да се възползуват от случая да отмъкнат коне, но един от началниците, познат с висшите чинове в армията, съобщи тоя факт на един щабен генерал. Напоследък положението в щаба на армията беше обтегнато до крайна степен. Няколко дни преди това Ермолов, който бе отишъл при Бенигсен, го помоли да употреби влиянието си пред главнокомандуващия, за да се извърши настъпление.

— Ако не ви познавах, щях да помисля, че не желаете онова, за което молите. Кажа ли аз нещо, светлейшият веднага прави противното — отговори Бенигсен.

Известието от казаците, потвърдено от изпратените разезди, доказа окончателното узряване на събитието. Изпънатата струна отскочи, часовникът засъска и музиката в него засвири. Въпреки всичката си мнима власт, въпреки ума си, опитността и познаването на хората, Кутузов, като взе под внимание записката на Бенигсен, който лично изпращаше донесения на царя, изразеното от всички генерали едно и също желание, както и предполаганото от него желание на царя, и сведенията на казаците, не можеше вече да възпира неизбежното движение и като даде заповед за онова, което смяташе безполезно и вредно — благослови станалия факт.

Глава III

Русская армия управлялась Кутузовым с его штабом и государем из Петербурга. В Петербурге, еще до получения известия об оставлении Москвы, был составлен подробный план всей войны и прислан Кутузову для руководства. Несмотря на то, что план этот был составлен в предположении того, что Москва еще в наших руках, план этот был одобрен штабом и принят к исполнению. Кутузов писал только, что дальние диверсии всегда трудно исполнимы. И для разрешения встречавшихся трудностей присылались новые наставления и лица, долженствовавшие следить за его действиями и доносить о них.

Кроме того, теперь в русской армии преобразовался весь штаб. Замещались места убитого Багратиона и обиженного, удалившегося Барклая. Весьма серьезно обдумывали, что будет лучше: А. поместить на место Б., а Б. на место Д., или, напротив, Д. на место А. и т. д., как будто что-нибудь, кроме удовольствия А. и Б., могло зависеть от этого.

В штабе армии, по случаю враждебности Кутузова с своим начальником штаба, Бенигсеном, и присутствия доверенных лиц государя и этих перемещений, шла более, чем обыкновенно, сложная игра партий: А. подкапывался под Б., Д. под С. и т. д., во всех возможных перемещениях и сочетаниях. При всех этих подкапываниях предметом интриг большей частью было то военное дело, которым думали руководить все эти люди; но это военное дело шло независимо от них, именно так, как оно должно было идти, то есть никогда не совпадая с тем, что придумывали люди, а вытекая из сущности отношения масс. Все эти придумыванья, скрещиваясь, перепутываясь, представляли в высших сферах только верное отражение того, что должно было совершиться.

«Князь Михаил Иларионович! — писал государь от 2-го октября в письме, полученном после Тарутинского сражения. — С 2-го сентября Москва в руках неприятельских. Последние ваши рапорты от 20-го; и в течение всего сего времени не только что ничего не предпринято для действия противу неприятеля и освобождения первопрестольной столицы, но даже, по последним рапортам вашим, вы еще отступили назад. Серпухов уже занят отрядом неприятельским, и Тула, с знаменитым и столь для армии необходимым своим заводом, в опасности. По рапортам от генерала Винцингероде вижу я, что неприятельский 10000-й корпус подвигается по Петербургской дороге. Другой, в нескольких тысячах, также подается к Дмитрову. Третий подвинулся вперед по Владимирской дороге. Четвертый, довольно значительный, стоит между Рузою и Можайском. Наполеон же сам по 25-е число находился в Москве. По всем сим сведениям, когда неприятель сильными отрядами раздробил свои силы, когда Наполеон еще в Москве сам, с своею гвардией, возможно ли, чтобы силы неприятельские, находящиеся перед вами, были значительны и не позволяли вам действовать наступательно? С вероятностию, напротив того, должно полагать, что он вас преследует отрядами или, по крайней мере, корпусом, гораздо слабее армии, вам вверенной. Казалось, что, пользуясь сими обстоятельствами, могли бы вы с выгодою атаковать неприятеля слабее вас и истребить оного или, по меньшей мере, заставя его отступить, сохранить в наших руках знатную часть губерний, ныне неприятелем занимаемых, и тем самым отвратить опасность от Тулы и прочих внутренних наших городов. На вашей ответственности останется, если неприятель в состоянии будет отрядить значительный корпус на Петербург для угрожания сей столице, в которой не могло остаться много войска, ибо с вверенною вам армиею, действуя с решительностию и деятельностию, вы имеете все средства отвратить сие новое несчастие. Вспомните, что вы еще обязаны ответом оскорбленному отечеству в потере Москвы. Вы имели опыты моей готовности вас награждать. Сия готовность не ослабнет во мне, но я и Россия вправе ожидать с вашей стороны всего усердия, твердости и успехов, которые ум ваш, воинские таланты ваши и храбрость войск, вами предводительствуемых, нам предвещают».

Но в то время как письмо это, доказывающее то, что существенное отношение сил уже отражалось и в Петербурге, было в дороге, Кутузов не мог уже удержать командуемую им армию от наступления, и сражение уже было дано.

2-го октября казак Шаповалов, находясь в разъезде, убил из ружья одного и подстрелил другого зайца. Гоняясь за подстреленным зайцем, Шаповалов забрел далеко в лес и наткнулся на левый фланг армии Мюрата, стоящий без всяких предосторожностей. Казак, смеясь, рассказал товарищам, как он чуть не попался французам. Хорунжий, услыхав этот рассказ, сообщил его командиру.

Казака призвали, расспросили; казачьи командиры хотели воспользоваться этим случаем, чтобы отбить лошадей, но один из начальников, знакомый с высшими чинами армии, сообщил этот факт штабному генералу. В последнее время в штабе армии положение было в высшей степени натянутое. Ермолов, за несколько дней перед этим, придя к Бенигсену, умолял его употребить свое влияние на главнокомандующего, для того чтобы сделано было наступление.

— Ежели бы я не знал вас, я подумал бы, что вы не хотите того, о чем вы просите. Стоит мне посоветовать одно, чтобы светлейший наверное сделал противоположное, — отвечал Бенигсен.

Известие казаков, подтвержденное посланными разъездами, доказало окончательную зрелость события. Натянутая струна соскочила, и зашипели часы, и заиграли куранты. Несмотря на всю свою мнимую власть, на свой ум, опытность, знание людей, Кутузов, приняв во внимание записку Бенигсена, посылавшего лично донесения государю, выражаемое всеми генералами одно и то же желание, предполагаемое им желание государя и сведение казаков, уже не мог удержать неизбежного движения и отдал приказание на то, что он считал бесполезным и вредным, — благословил совершившийся факт.