Лев Толстой
Война и мир (192)

Лев Толстой
Война и мир (192)

VI

Всички безброй подразделения, които могат да се направят в жизнените явления, могат да се разпределят на едни, в които преобладава съдържанието, и други, в които преобладава формата. Между последните, в противоположност на селския, губернския и дори московския живот, може да се постави петербургският живот, особено салонният живот. Тоя живот е неизменен.

От 1805 година ние се помирявахме и скарвахме с Бонапарт, правехме конституции и ги премахвахме, а салонът на Ана Павловна и салонът на Елен бяха точно същите, каквито бяха — единият преди седем, другият преди, пет години. Все така с недоумение говореха у Ана Павловна за успехите на Наполеон и виждаха както, в успехите му, така и в това, че европейските монарси търпяха действията му, злоумишлен заговор, който има за единствена цел да причинява неприятност и безпокойство на придворния кръжок, представителка на който беше Ана Павловна. Все така у Елен, която самият Румянцев удостояваше с посещения и я смяташе за забележително умна жена, също както в: 1808 така и в 1812 година говореха с възторг за великата нация и за великия човек и гледаха със съжаление на скъсването с Франция, което, по мнението на хората от салона на Елен, трябваше да свърши с мир.

Напоследък, след пристигането на царя от армията, в тия противоположни кръжоци-салони стана известно вълнение и бяха направени някои демонстрации — едни срещу други, но насоката на кръжоците остана същата. В кръжока на Ана Павловна приемаха от французите само закоренели легитимисти и тук се изказваше патриотичната мисъл, че не бива да се ходи във френския театър и че издръжката на трупата струва колкото издръжката на цял корпус. Военните събития се следяха жадно и се пускаха най-изгодни слухове за нашата армия. В кръжока на Елен, румянцевския, френския се опровергаваха слуховете за жестокостите на врага и на войната и се обсъждаха всички опити на Наполеон за помирение. В тоя кръжок укоряваха ония, които съветваха да се направят твърде прибързани разпореждания за преместване в Казан на придворните и девическите учебни заведения, които бяха под покровителството на императрицата-майка. Изобщо в кръжока на Елен цялата работа по войната бе смятана като празни демонстрации, които много скоро ще свършат с мир, и господствуваше мнението на Билибин, който сега, в Петербург, беше свой човек у Елен (всеки умен човек трябваше да ходи у нея), че не барутът, а ония, които са го измислили, решават нещата. В тоя кръжок иронично и твърде умно, макар и твърде предпазливо, осмиваха московския възторг, известието за който стигна в Петербург заедно с царя.

В кръжока на Ана Павловна, напротив, се възхищаваха от тия възторзи и говореха за тях тъй, както Плутарх говори за древните: Княз Василий, който заемаше все същите важни длъжности, бе съединителното звено между двата кръжока. Той ходеше y ma bonne amie^[1] Ана Павловна, ходеше и dans le salon diplomatique de ma fille^[2] и често в непрестанните преминавания от единия лагер в другия се объркваше и у Елен приказваше онова, което трябваше да приказва у Ана Павловна, и обратното.

Наскоро след пристигането на царя княз Василий се разприказва у Ана Павловна за военните работи, като осъждаше жестоко Барклай де Толи и не можеше да реши кой би трябвало да бъде назначен за главнокомандуващ. Един от гостите, известен като un homme de beaucoup de merite^[3], когато разказа, че видял избрания днес началник на петербургското опълчение Кутузов как заседава във финансовата палата за приемане на опълченците, предпазливо си позволи да изкаже предположението, че Кутузов би бил човекът, който може да задоволи всички изисквания.

Ана Павловна се усмихна тъжно и каза, че освен неприятности Кутузов нищо друго не е правил на царя.

— Аз казах и повторих в дворянското събрание пресече я княз Василий, — но не ме послушаха. Казах, че избирането му за началник на опълчението няма да се хареса на царя. Не ме послушаха.

— Все някаква мания за фрондиране — продължи той. — И пред кого? И все защото искаме да маймунствуваме на глупавите московски възторзи — каза княз Василий, като се обърка за миг, забравил, че у Елен човек трябва да се подиграва на московските възторзи, а у Ана Павловна — да се възхищава от тях. Но веднага се оправи. — Е, прилично ли е за граф Кутузов, най-стария генерал в Русия, да заседава в палатата, et il en restera pour sa peine^[4]! Нима е възможно да се назначи за главнокомандуващ човек, който не може да яхне кон, на съвещание заспива, един най-покварен човек! Хубаво се е препоръчал той в Букурещ! Оставям настрана качествата му като генерал, но нима може в такъв миг да се назначава немощен и сляп човек, просто сляп? Добър ще бъде тоя сляп генерал! Той нищо не вижда. Да играе на криеница… съвсем нищо не вижда!

Никой не възрази на това.

На 24 юли това беше съвсем право. Но на 29 юли Кутузов беше удостоен с княжеско достойнство. Княжеското достойнство можеше да значи, че искаха да се отърват, от него и затуй преценката на княз Василий продължаваше да е права, макар че сега той не бързаше да я изказва. Но на 8 август бе свикан комитет от генерал-фелдмаршала Салтиков, Аракчеев, Вязмитинов, Лопухин и Кочубей за обсъждане на военните работи. Комитетът реши, че неуспехите произлизат от многото началници и макар че хората от комитета знаеха неразположението на царя към Кутузов, след кратко съвещание комитетът предложи да се назначи Кутузов за главнокомандуващ. И същия ден Кутузов бе назначен за пълномощен главнокомандуващ на армиите и на целия край, заеман от войските.

На 9 август княз Василий се срещна пак у Ана Павловна с l’homme de beaucoup de merite^[5]. L’homme de beaucoup de merite угодничеше пред Ана Павловна поради желанието си да бъде назначен за управител на едно девическо учебно заведение на императрица Мария Фьодоровна. Княз Василий влезе в стаята като щастлив победител, като човек, постигнал целта на желанията си.

— Eh bien, vous savez la grande nouvelle? Le prince Koutouzoff est marechal!^[6] Всички разногласия свършиха. Толкова съм щастлив, толкова ми е драго! — каза княз Василий. — Enfin voila un homme^[7] — рече той многозначително и строго, като изгледа всички, които бяха в салона. L’homme de beaucoup de merite, въпреки желанието си да получи мястото, не можа да се сдържи да не напомни на княз Василий неговата по-раншна преценка. (Това беше неучтиво и по отношение на княз Василий, и по отношение на Ана Павловна, която също тъй радостно посрещна тая новина; но той не можа да се сдържи.)

— Mais on dit qu’il est aveugle, mon prince?^[8] — каза той, напомняйки на княз Василий собствените му думи.

— Allez donc, il y voit assez^[9] — каза княз Василий с басовия си припрян глас и покашлюване, с оня глас и с онова покашлюване, с които разрешаваше всички мъчнотии. — Allez, il y voit assez; — повтори той. — И което ми е драго — продължи той, — че царят му е дал пълна власт над всички армии, над целия край, власт, каквато никой главнокомандуващ никога не е имал. Това е втори самодържец — завърши той с победоносна усмивка.

— Дай Боже, дай Боже — каза Ана Павловна.

L’homme de beaucoup de merite, още новак в придворното общество, поиска да поласкае Ана Павловна, оправдавайки нейното по-раншно мнение по тая преценка, и каза:

— Разправят, че царят неохотно дал на Кутузов тая власт. On dit qu’il rougit comme une demoiselle a laquelle on lirait Joconde, en lui disant: „Le souverain et la patrie vous decernent cet honneur.“^[10]

— Peut-etre que le coeur n’etait pas de la partie^[11] — каза Ана Павловна.

— О, не, не — застъпи се разпалено княз Василий. Сега той вече никому не можеше да отстъпи Кутузов. Според княз Василий не само че Кутузов беше добър, но и всички го обожаваха. — Не, това не може да бъде, защото царят тъй знаеше да го цени по-рано — рече той.

— Да даде Бог само княз Кутузов — каза Ана Павловна — да вземе наистина властта и да не позволи никому да пъха тояги в колелата му — des batons dans le roues.

Княз Василий веднага разбра кой беше тоя никому. Той каза шепнешком:

— Аз зная сигурно, че Кутузов е поставил задължително условие престолонаследникът да не бъде, при армията. Vous savez ce qu’il a dit a l’Empereur?^[12] — Княз Василий повтори думите, които Кутузов уж бил казал на царя: „Ако той направи нещо лошо — не мога да го накажа, а ако направи нещо хубаво — не мога да го наградя.“ О, княз Кутузов, та той е най-умният човек, je le connais de longue date^[13].

— Разправят дори — каза l’homme de beaucoup de merite, който нямаше още придворен такт, — че светлейшият поставил като условие и самият цар да не отива при армията.

В същия миг, когато той каза това, княз Василий и Ана Павловна се извърнаха от него и се спогледаха тъжно, с въздишка, за наивността му.

Глава VI

В числе бесчисленных подразделений, которые можно сделать в явлениях жизни, можно подразделить их все на такие, в которых преобладает содержание, другие — в которых преобладает форма. К числу таковых, в противоположность деревенской, земской, губернской, даже московской жизни, можно отнести жизнь петербургскую, в особенности салонную. Эта жизнь неизменна.

С 1805 года мы мирились и ссорились с Бонапартом, мы делали конституции и разделывали их, а салон Анны Павловны и салон Элен были точно такие же, какие они были один семь лет, другой пять лет тому назад. Точно так же у Анны Павловны говорили с недоумением об успехах Бонапарта и видели, как в его успехах, так и в потакании ему европейских государей, злостный заговор, имеющий единственной целью неприятность и беспокойство того придворного кружка, которого представительницей была Анна Павловна. Точно так же у Элен, которую сам Румянцев удостоивал своим посещением и считал замечательно умной женщиной, точно так же как в 1808, так и в 1812 году с восторгом говорили о великой нации и великом человеке и с сожалением смотрели на разрыв с Францией, который, по мнению людей, собиравшихся в салоне Элен, должен был кончиться миром.

В последнее время, после приезда государя из армии, произошло некоторое волнение в этих противоположных кружках-салонах и произведены были некоторые демонстрации друг против друга, но направление кружков осталось то же. В кружок Анны Павловны принимались из французов только закоренелые легитимисты, и здесь выражалась патриотическая мысль о том, что не надо ездить во французский театр и что содержание труппы стоит столько же, сколько содержание целого корпуса. За военными событиями следилось жадно, и распускались самые выгодные для нашей армии слухи. В кружке Элен, румянцевском, французском, опровергались слухи о жестокости врага и войны и обсуживались все попытки Наполеона к примирению. В этом кружке упрекали тех, кто присоветывал слишком поспешные распоряжения о том, чтобы приготавливаться к отъезду в Казань придворным и женским учебным заведениям, находящимся под покровительством императрицы-матери. Вообще все дело войны представлялось в салоне Элен пустыми демонстрациями, которые весьма скоро кончатся миром, и царствовало мнение Билибина, бывшего теперь в Петербурге и домашним у Элен (всякий умный человек должен был быть у нее), что не порох, а те, кто его выдумали, решат дело. В этом кружке иронически и весьма умно, хотя весьма осторожно, осмеивали московский восторг, известие о котором прибыло вместе с государем в Петербург.

В кружке Анны Павловны, напротив, восхищались этими восторгами и говорили о них, как говорит Плутарх о древних. Князь Василий, занимавший все те же важные должности, составлял звено соединения между двумя кружками. Он ездил к ma bonne amie^[1] Анне Павловне и ездил dans le salon diplomatique de ma fille^[2] и часто, при беспрестанных переездах из одного лагеря в другой, путался и говорил у Анны Павловны то, что надо было говорить у Элен, и наоборот.

Вскоре после приезда государя князь Василий разговорился у Анны Павловны о делах войны, жестоко осуждая Барклая де Толли и находясь в нерешительности, кого бы назначить главнокомандующим. Один из гостей, известный под именем un homme de beaucoup de mérite,^[3] рассказав о том, что он видел нынче выбранного начальником петербургского ополчения Кутузова, заседающего в казенной палате для приема ратников, позволил себе осторожно выразить предположение о том, что Кутузов был бы тот человек, который удовлетворил бы всем требованиям.

Анна Павловна грустно улыбнулась и заметила, что Кутузов, кроме неприятностей, ничего не дал государю.

— Я говорил и говорил в Дворянском собрании, — перебил князь Василий, — но меня не послушали. Я говорил, что избрание его в начальники ополчения не понравится государю. Они меня не послушали.

— Все какая-то мания фрондировать, — продолжал он. — И пред кем? И все оттого, что мы хотим обезьянничать глупым московским восторгам, — сказал князь Василий, спутавшись на минуту и забыв то, что у Элен надо было подсмеиваться над московскими восторгами, а у Анны Павловны восхищаться ими. Но он тотчас же поправился. — Ну прилично ли графу Кутузову, самому старому генералу в России, заседать в палате, et il en restera pour sa peine!^[4] Разве возможно назначить главнокомандующим человека, который не может верхом сесть, засыпает на совете, человека самых дурных нравов! Хорошо он себя зарекомендовал в Букарещте! Я уже не говорю о его качествах как генерала, но разве можно в такую минуту назначать человека дряхлого и слепого, просто слепого? Хорош будет генерал слепой! Он ничего не видит. В жмурки играть… ровно ничего не видит!

Никто не возражал на это.

24-го июля это было совершенно справедливо. Но 29 июля Кутузову пожаловано княжеское достоинство. Княжеское достоинство могло означать и то, что от него хотели отделаться, — и потому суждение князя Василья продолжало быть справедливо, хотя он и не торопился его высказывать теперь. Но 8 августа был собран комитет из генерал-фельдмаршала Салтыкова, Аракчеева, Вязьмитинова, Лопухина и Кочубея для обсуждения дел войны. Комитет решил, что неудачи происходили от разноначалий, и, несмотря на то, что лица, составлявшие комитет, знали нерасположение государя к Кутузову, комитет, после короткого совещания, предложил назначить Кутузова главнокомандующим. И в тот же день Кутузов был назначен полномочным главнокомандующим армий и всего края, занимаемого войсками.

9-го августа князь Василий встретился опять у Анны Павловны с l’homme de beaucoup de mérite.^[5] L’homme de beaucoup de mérite ухаживал за Анной Павловной по случаю желания назначения попечителем женского учебного заведения императрицы Марии Федоровны. Князь Василий вошел в комнату с видом счастливого победителя, человека, достигшего цели своих желаний.

— Eh bien, vous savez la grande nouvelle? Le prince Koutouzoff est maréchal.^[6] Все разногласия кончены. Я так счастлив, так рад! — говорил князь Василий. — Enfin voilà un homme,^[7] — проговорил он, значительно и строго оглядывая всех находившихся в гостиной. L’homme de beaucoup de mérite, несмотря на свое желание получить место, не мог удержаться, чтобы не напомнить князю Василью его прежнее суждение. (Это было неучтиво и перед князем Василием в гостиной Анны Павловны, и перед Анной Павловной, которая так же радостно приняла эту весть; но он не мог удержаться.)

— Mais on dit qu’il est aveugle, mon prince?^[8] — сказал он, напоминая князю Василью его же слова.

— Allez donc, il y voit assez,^[9] — сказал князь Василий своим басистым, быстрым голосом с покашливанием, тем голосом и с покашливанием, которым он разрешал все трудности. — Allez, il y voit assez, — повторил он. — И чему я рад, — продолжал он, — это то, что государь дал ему полную власть над всеми армиями, над всем краем, — власть, которой никогда не было ни у какого главнокомандующего. Это другой самодержец, — заключил он с победоносной улыбкой.

— Дай бог, дай бог, — сказала Анна Павловна. L’homme de beaucoup de mérite, еще новичок в придворном обществе, желая польстить Анне Павловне, выгораживая ее прежнее мнение из этого суждения, сказал.

— Говорят, что государь неохотно передал эту власть Кутузову. On dit qu’il rougit comme une demoiselle à laquelle on lirait Joconde, en lui disant: «Le souverain et la patrie vous décernent cet honneur».^[10]

— Peut-être que la cœur n'était pas de la partie,^[11] — сказала Анна Павловна.

— О нет, нет, — горячо заступился князь Василий. Теперь уже он не мог никому уступить Кутузова. По мнению князя Василья, не только Кутузов был сам хорош, но и все обожали его. — Нет, это не может быть, потому что государь так умел прежде ценить его, — сказал он.

— Дай бог только, чтобы князь Кутузов, — сказала Анна Павловна, — взял действительную власть и не позволял бы никому вставлять себе палки в колеса — des bâtons dans les roues.

Князь Василий тотчас понял, кто был этот никому. Он шепотом сказал:

— Я верно знаю, что Кутузов, как непременное условие, выговорил, чтобы наследник-цесаревич не был при армии: Vous savez ce qu’il a dit à l’Empereur?^[12] — И князь Василий повторил слова, будто бы сказанные Кутузовым государю: «Я не могу наказать его, ежели он сделает дурно, и наградить, ежели он сделает хорошо». О! это умнейший человек, князь Кутузов, et quel caractère. Oh je le connais de longue date.^[13]

— Говорят даже, — сказал l’homme de beaucoup de mérite, не имевший еще придворного такта, — что светлейший непременным условием поставил, чтобы сам государь не приезжал к армии.

Как только он сказал это, в одно мгновение князь Василий и Анна Павловна отвернулись от него и грустно, со вздохом о его наивности, посмотрели друг на друга.