Метаданни

Данни

Включено в книгите:
Оригинално заглавие
Война и мир, –1869 (Обществено достояние)
Превод от
, (Пълни авторски права)
Форма
Роман
Жанр
Характеристика
Оценка
5,8 (× 81 гласа)

Информация

Сканиране
Диан Жон (2011)
Разпознаване и корекция
NomaD (2011-2012)
Корекция
sir_Ivanhoe (2012)

Издание:

Лев Николаевич Толстой

Война и мир

Първи и втори том

 

Пето издание

Народна култура, София, 1970

 

Лев Николаевич Толстой

Война и мир

Издательство „Художественная литература“

Москва, 1968

Тираж 300 000

 

Превел от руски: Константин Константинов

 

Редактори: Милка Минева и Зорка Иванова

Редактор на френските текстове: Георги Куфов

Художник: Иван Кьосев

Худ. редактор: Васил Йончев

Техн. редактор: Радка Пеловска

 

Коректори: Лиляна Малякова, Евгения Кръстанова

Дадена за печат на 10.III.1970 г. Печатни коли 51¾

Издателски коли 39,33. Формат 84×108/32

Издат. №41 (2616)

Поръчка на печатницата №1265

ЛГ IV

Цена 3,40 лв.

 

ДПК Димитър Благоев — София

Народна култура — София

 

 

Издание:

Лев Николаевич Толстой

Война и мир

Трети и четвърти том

 

Пето издание

Народна култура, 1970

 

Лев Николаевич Толстой

Война и мир

Тома третий и четвертый

Издателство „Художественная литература“

Москва, 1969

Тираж 300 000

 

Превел от руски: Константин Константинов

 

Редактори: Милка Минева и Зорка Иванова

Редактор на френските текстове: Георги Куфов

Художник: Иван Кьосев

Худ. редактор: Васил Йончев

Техн. редактор: Радка Пеловска

Коректори: Лидия Стоянова, Христина Киркова

 

Дадена за печат на 10.III.1970 г. Печатни коли 51

Издателски коли 38,76. Формат 84X108/3.2

Издат. №42 (2617)

Поръчка на печатницата №1268

ЛГ IV

 

Цена 3,38 лв.

 

ДПК Димитър Благоев — София, ул. Ракитин 2

Народна култура — София, ул. Гр. Игнатиев 2-а

История

  1. — Добавяне

Метаданни

Данни

Година
–1869 (Обществено достояние)
Език
Форма
Роман
Жанр
Характеристика
Оценка
6 (× 2 гласа)

История

  1. — Добавяне

XXX

Бягащите по разните пътища жители, пеши и с коли, както и отстъпващите войски гледаха с различни чувства заревото на първия пламнал на 2 септември пожар.

Керванът на Ростови беше тая нощ в Митишчи, двадесет версти далеч от Москва. На 1 септември те тръгнаха толкова късно, пътят беше толкова задръстен с товарни коли и войски, толкова неща бяха забравени и трябваше да изпращат хора да ги донесат, че решиха тая нощ да нощуват на пет версти зад Москва. На другата сутрин се събудиха късно и толкова пъти спираха, че стигнаха само до Големите Митишчи. В десет часа господа Ростови и ранените, които пътуваха с тях, се настаниха из дворовете и къщите на голямото село. Прислугата, кочияшите на Ростови и вестовоите на ранените, след като нагласиха господарите, вечеряха, нахраниха конете и излязоха на входната площадка.

В съседната къща лежеше раненият адютант на Раевски със счупена китка на ръката и страшната болка, която усещаше, го караше да стене жално и непрекъснато и тия стенания звучаха страшно в есенната тъмнина на нощта. През първата нощ адютантът нощува в същия двор, дето бяха Ростови. Графинята каза, че не е мигнала от тия стенания, и в Митишчи отиде в по-лошата къща само за да бъде по-далеч от тоя ранен.

Един от прислугата съзря в нощната тъмнина зад високата каросерия на една карета при входа второ малко зарево на пожара. Едно зарево се виждаше вече отдавна и всички знаеха, че там горяха Малките Митишчи, подпалени от казаците на Мамонов.

— Ами че това, братчета, е друг пожар — каза някакъв вестовой.

Всички обърнаха внимание на заревото.

— Та нали разправяха, Мамоновите казаци са подпалили Малки Митишчи.

— Те са! Не, туй не е Митишчи, туй е по-далече.

— Я поглеж, май че в Москва.

Двама слуги слязоха от площадката, отидоха зад каретата и приседнаха на стъпалцето.

— Туй е по-вляво! Тъй ами, ей го де е Митишчи, а пък туй е на съвсем друга страна.

Няколко души се присъединиха към първите.

— Гледай, пламти — рече един, — това, господа, е пожар в Москва: или в Сушчовска, или в Рогожка.

Никой не се обади на тая бележка. И доста дълго време всички тия хора гледаха мълчаливо далечния разгорял се пламък на новия пожар.

Старецът, графският камердинер (както го наричаха) Данило Терентич, се приближи до събралите се и повика Мишка.

— Ти като че не си виждал, немирнико… Графът ще повика, а няма никого; върви да прибереш дрехите.

— Ами че аз само за вода ходих — рече Мишка.

— Вие какво ще речете, Данило Терентич, май това зарево като че е в Москва? — каза един лакей.

Данило Терентич не отговори нищо и отново всички дълго мълчаха. Заревото се разпростираше и пламтеше все по-нататък и по-нататък.

— Бог да пази!… Вятър и суша… — обади се пак някой.

— Я поглеж как порасна! О, Господи! Чак гаргите се виждат. Господи, помилуй нас, грешните!

— Май ще го угасят.

— Че кой ще гаси? — чу се гласът на Данило Терентич, който бе мълчал досега. Гласът му беше спокоен и бавен. — Москва е това, братя — рече той, — тя, майчицата белока… — Гласът му се пресече и той изведнъж изхлипа старчески. И сякаш всички бяха чакали само това, за да проумеят значението — и то за тях — на това зарево, което се виждаше. Чуха се въздишки, думи на молитва и хлипанията на стария графски камердинер.

Глава XXX

На зарево первого занявшегося 2-го сентября пожара с разных дорог с разными чувствами смотрели убегавшие и уезжавшие жители и отступавшие войска.

Поезд Ростовых в эту ночь стоял в Мытищах, в двадцати верстах от Москвы. 1-го сентября они выехали так поздно, дорога так была загромождена повозками и войсками, столько вещей было забыто, за которыми были посылаемы люди, что в эту ночь было решено ночевать в пяти верстах за Москвою. На другое утро тронулись поздно, и опять было столько остановок, что доехали только до Больших Мытищ. В десять часов господа Ростовы и раненые, ехавшие с ними, все разместились по дворам и избам большого села. Люди, кучера Ростовых и денщики раненых, убрав господ, поужинали, задали корму лошадям и вышли на крыльцо.

В соседней избе лежал раненый адъютант Раевского, с разбитой кистью руки, и страшная боль, которую он чувствовал, заставляла его жалобно, не переставая, стонать, и стоны эти страшно звучали в осенней темноте ночи. В первую ночь адъютант этот ночевал на том же дворе, на котором стояли Ростовы. Графиня говорила, что она не могла сомкнуть глаз от этого стона, и в Мытищах перешла в худшую избу только для того, чтобы быть подальше от этого раненого.

Один из людей в темноте ночи, из-за высокого кузова стоявшей у подъезда кареты, заметил другое небольшое зарево пожара. Одно зарево давно уже видно было, и все знали, что это горели Малые Мытищи, зажженные мамоновскими казаками.

— А ведь это, братцы, другой пожар, — сказал денщик.

Все обратили внимание на зарево.

— Да ведь, сказывали, Малые Мытищи мамоновские казаки зажгли.

— Они! Нет, это не Мытищи, это дале.

— Глянь-ка, точно в Москве.

Двое из людей сошли с крыльца, зашли за карету и присели на подножку.

— Это левей! Как же, Мытищи вон где, а это вовсе в другой стороне.

Несколько людей присоединились к первым.

— Вишь, полыхает, — сказал один, — это, господа, в Москве пожар: либо в Сущевской, либо в Рогожской.

Никто не ответил на это замечание. И довольно долго все эти люди молча смотрели на далекое разгоравшееся пламя нового пожара.

Старик, графский камердинер (как его называли), Данило Терентьич подошел к толпе и крикнул Мишку.

— Ты чего не видал, шалава… Граф спросит, а никого нет; иди платье собери.

— Да я только за водой бежал, — сказал Мишка.

— А вы как думаете, Данило Терентьич, ведь это будто в Москве зарево? — сказал один из лакеев.

Данило Терентьич ничего не отвечал, и долго опять все молчали. Зарево расходилось и колыхалось дальше и дальше.

— Помилуй бог!… ветер да сушь… — опять сказал голос.

— Глянь-ко, как пошло. О господи! аж галки видно. Господи, помилуй нас грешных!

— Потушат небось.

— Кому тушить-то? — послышался голос Данилы Терентьича, молчавшего до сих пор. Голос его был спокоен и медлителен. — Москва и есть, братцы, — сказал он, — она матушка белока… — Голос его оборвался, и он вдруг старчески всхлипнул. И как будто только этого ждали все, чтобы понять то значение, которое имело для них это видневшееся зарево. Послышались вздохи, слова молитвы и всхлипывание старого графского камердинера.