Метаданни
Данни
- Включено в книгите:
-
Война и мир
Първи и втори том
Война и мир
Трети и четвърти том - Оригинално заглавие
- Война и мир, 1865–1869 (Обществено достояние)
- Превод от руски
- Константин Константинов, 1957 (Пълни авторски права)
- Форма
- Роман
- Жанр
- Характеристика
- Оценка
- 5,8 (× 81 гласа)
- Вашата оценка:
Информация
- Сканиране
- Диан Жон (2011)
- Разпознаване и корекция
- NomaD (2011-2012)
- Корекция
- sir_Ivanhoe (2012)
Издание:
Лев Николаевич Толстой
Война и мир
Първи и втори том
Пето издание
Народна култура, София, 1970
Лев Николаевич Толстой
Война и мир
Издательство „Художественная литература“
Москва, 1968
Тираж 300 000
Превел от руски: Константин Константинов
Редактори: Милка Минева и Зорка Иванова
Редактор на френските текстове: Георги Куфов
Художник: Иван Кьосев
Худ. редактор: Васил Йончев
Техн. редактор: Радка Пеловска
Коректори: Лиляна Малякова, Евгения Кръстанова
Дадена за печат на 10.III.1970 г. Печатни коли 51¾
Издателски коли 39,33. Формат 84×108/32
Издат. №41 (2616)
Поръчка на печатницата №1265
ЛГ IV
Цена 3,40 лв.
ДПК Димитър Благоев — София
Народна култура — София
Издание:
Лев Николаевич Толстой
Война и мир
Трети и четвърти том
Пето издание
Народна култура, 1970
Лев Николаевич Толстой
Война и мир
Тома третий и четвертый
Издателство „Художественная литература“
Москва, 1969
Тираж 300 000
Превел от руски: Константин Константинов
Редактори: Милка Минева и Зорка Иванова
Редактор на френските текстове: Георги Куфов
Художник: Иван Кьосев
Худ. редактор: Васил Йончев
Техн. редактор: Радка Пеловска
Коректори: Лидия Стоянова, Христина Киркова
Дадена за печат на 10.III.1970 г. Печатни коли 51
Издателски коли 38,76. Формат 84X108/3.2
Издат. №42 (2617)
Поръчка на печатницата №1268
ЛГ IV
Цена 3,38 лв.
ДПК Димитър Благоев — София, ул. Ракитин 2
Народна култура — София, ул. Гр. Игнатиев 2-а
История
- — Добавяне
Метаданни
Данни
- Година
- 1865–1869 (Обществено достояние)
- Език
- руски
- Форма
- Роман
- Жанр
- Характеристика
- Оценка
- 6 (× 2 гласа)
- Вашата оценка:
История
- — Добавяне
XII
Дълго стоя тая нощ княжна Маря до отворения прозорец в стаята си, като се вслушваше в глъчката на селяните, която идеше от селото, но не мислеше за тях. Тя чувствуваше, че колкото и да мисли за тях, не би могла да ги разбере. Мислеше само за едно нещо — за своята скръб, която сега, след прекъсването, причинено от грижите за настоящето, бе станала вече за нея минало. Сега тя вече можеше да си спомня, можеше да плаче и можеше да се моли. Със залязването на слънцето вятърът затихна. Нощта беше тиха и прохладна. След единадесет часа гласовете почнаха да затихват, пропя петел и иззад липите почна да се показва пълна луна, дигна се свежа, бяла мъгла-роса и над селото, и над къщата се възцари тишина.
Една след друга пред нея изпъкваха картини от близкото минало — болестта и последните минути на баща й. И с тъжна радост тя се спираше сега на тия спомени, като отпъждаше с ужас от себе си само последната представа за неговата смърт, която — тя чувствуваше това — нямаше сили да съзерцава дори във въображението си в тоя тих и тайнствен нощен час. И тя виждаше тия картини така ясно и с такива подробности, че те й се струваха ту настояще, ту минало, ту бъдеще.
Ту пред нея живо изпъкваше минутата, когато получи удара и когато го влачеха под ръце от градината на Лѝсие Гори и той бърбореше нещо с немощен език, побелелите му вежди подскачаха и той безпокойно и плахо я гледаше.
„Той и тогава искаше да ми каже онова, което ми каза в деня на смъртта си — мислеше тя. — Той винаги е мислел онова, което ми каза.“ И ето че тя си спомни с всички подробности нощта в Лѝсие Гори, преди той да получи удара, когато, предчувствувайки бедата, въпреки волята му остана при него. Не спа и през нощта слезе на пръсти долу и като се приближи до вратата на стаята с цветята, дето баща й нощуваше тая нощ, вслуша се в гласа му. С измъчен, уморен глас той говореше нещо с Тихон. Личеше, че му се искаше да поприказва. „И защо не ме повика? Защо не ми позволи да бъда там вместо Тихон? — мислеше тогава и сега княжна Маря. — Той вече никога и никому няма да каже всичко, което е ставало в душата му. Никога вече за него и за мене няма да се върне тая минута, когато той би казал всичко, което му се е искало, и аз, а не Тихон, бих го слушала и разбирала. Защо не влязох тогава в стаята? — мислеше тя. — Може би той би ми казал тогава онова, което ми каза в деня на смъртта си. Той и тогава, в разговора си с Тихон, два пъти попита за мене. Искало му се е да ме види, а аз стоях там, зад вратата. Тъжно, тежко му е било да говори с Тихон, който не го е разбирал. Помня, че той заговори с него за Лиза като за жива — беше забравил, че тя умря и Тихон му припомни, че нея вече я няма, и той извика: «Глупак!» Тежко му е било. Аз чувах през вратата как той легна с пъшкане на кревата и извика високо: «Боже мой!» Защо не влязох тогава? Какво би ми сторил той? Какво бих загубила? Може би тогава той би се утешил и би ми казал тая дума.“ И княжна Маря произнесе гласно оная гальовна дума, която той бе й казал в деня на смъртта си. „Ду-шке!“ — повтори княжна Маря тая дума и зарида с облекчаващи душата сълзи. Сега тя виждаше лицето му пред себе си. Но не това лице, което знаеше, откак се помнеше, и което винаги виждаше отдалеч; а онова лице — плахо и слабо, което в последния ден, навеждайки се до устата му, за да чуе какво казва, за първи път видя отблизо с всичките му бръчки и подробности.
„Душке“ — повтори тя.
„Какво е мислел, когато каза тая дума? Какво мисли сега?“ — дойде й изведнъж тоя въпрос и като отговор тя го видя пред себе си с онова изражение, което той имаше в ковчега на вързаното с бяла кърпа лице. И оня ужас, който я бе обхванал тогава, когато го досегна и се убеди, че това не само не беше той, но беше нещо тайнствено и отблъскващо, я обхвана и сега. Тя искаше да мисли за друго, искаше да се моли — и не можеше да направи нищо. С големи, отворени очи тя гледаше лунната светлина и сенките, всеки миг очакваше да види неговото мъртво лице и чувствуваше, че повисналата над къщата и вътре в къщата тишина я сковава.
— Дуняша! — прошепна тя. — Дуняша! — извика с нечовешки глас и като се изскубна от тишината, изтича към стаята на прислужничките срещу тичащите към нея бавачка и момичета.
Глава XII
Долго эту ночь княжна Марья сидела у открытого окна в своей комнате, прислушиваясь к звукам говора мужиков, доносившегося с деревни, но она не думала о них. Она чувствовала, что, сколько бы она ни думала о них, она не могла бы понять их. Она думала все об одном — о своем горе, которое теперь, после перерыва, произведенного заботами о настоящем, уже сделалось для нее прошедшим. Она теперь уже могла вспоминать, могла плакать и могла молиться. С заходом солнца ветер затих. Ночь была тихая и свежая. В двенадцатом часу голоса стали затихать, пропел петух, из-за лип стала выходить полная луна, поднялся свежий, белый туман-роса, и над деревней и над домом воцарилась тишина.
Одна за другой представлялись ей картины близкого прошедшего — болезни и последних минут отца. И с грустной радостью она теперь останавливалась на этих образах, отгоняя от себя с ужасом только одно последнее представление его смерти, которое — она чувствовала — она была не в силах созерцать даже в своем воображении в этот тихий и таинственный час ночи. И картины эти представлялись ей с такой ясностью и с такими подробностями, что они казались ей то действительностью, то прошедшим, то будущим.
То ей живо представлялась та минута, когда с ним сделался удар и его из сада в Лысых Горах волокли под руки и он бормотал что-то бессильным языком, дергал седыми бровями и беспокойно и робко смотрел на нее.
«Он и тогда хотел сказать мне то, что он сказал мне в день своей смерти, — думала она. — Он всегда думал то, что он сказал мне». И вот ей со всеми подробностями вспомнилась та ночь в Лысых Горах накануне сделавшегося с ним удара, когда княжна Марья, предчувствуя беду, против его воли осталась с ним. Она не спала и ночью на цыпочках сошла вниз и, подойдя к двери в цветочную, в которой в эту ночь ночевал ее отец, прислушалась к его голосу. Он измученным, усталым голосом говорил что-то с Тихоном. Ему, видно, хотелось поговорить. «И отчего он не позвал меня? Отчего он не позволил быть мне тут на месте Тихона? — думала тогда и теперь княжна Марья. — Уж он не выскажет никогда никому теперь всего того, что было в его душе. Уж никогда не вернется для него и для меня эта минута, когда бы он говорил все, что ему хотелось высказать, а я, а не Тихон, слушала бы и понимала его. Отчего я не вошла тогда в комнату? — думала она. — Может быть, он тогда же бы сказал мне то, что он сказал в день смерти. Он и тогда в разговоре с Тихоном два раза спросил про меня. Ему хотелось меня видеть, а я стояла тут, за дверью. Ему было грустно, тяжело говорить с Тихоном, который не понимал его. Помню, как он заговорил с ним про Лизу, как живую, — он забыл, что она умерла, и Тихон напомнил ему, что ее уже нет, и он закричал: «Дурак». Ему тяжело было. Я слышала из-за двери, как он, кряхтя, лег на кровать и громко прокричал: «Бог мой!» Отчего я не взошла тогда? Что ж бы он сделал мне? Что бы я потеряла? А может быть, тогда же он утешился бы, он сказал бы мне это слово». И княжна Марья вслух произнесла то ласковое слово, которое он сказал ей в день смерти. «Ду-ше-нь-ка!» — повторила княжна Марья это слово и зарыдала облегчающими душу слезами. Она видела теперь перед собою его лицо. И не то лицо, которое она знала с тех пор, как себя помнила, и которое она всегда видела издалека; а то лицо — робкое и слабое, которое она в последний день, пригибаясь к его рту, чтобы слышать то, что он говорил, в первый раз рассмотрела вблизи со всеми его морщинами и подробностями.
«Душенька», — повторила она.
«Что он думал, когда сказал это слово? Что он думает теперь?» — вдруг пришел ей вопрос, и в ответ на это она увидала его перед собой с тем выражением лица, которое у него было в гробу на обвязанном белым платком лице. И тот ужас, который охватил ее тогда, когда она прикоснулась к нему и убедилась, что это не только не был он, но что-то таинственное и отталкивающее, охватил ее и теперь. Она хотела думать о другом, хотела молиться и ничего не могла сделать. Она большими открытыми глазами смотрела на лунный свет и тени, всякую секунду ждала увидеть его мертвое лицо и чувствовала, что тишина, стоявшая над домом и в доме, заковывала ее.
— Дуняша! — прошептала она. — Дуняша! — вскрикнула она диким голосом и, вырвавшись из тишины, побежала к девичьей, навстречу бегущим к ней няне и девушкам.