Лев Толстой
Война и мир (205)

Лев Толстой
Война и мир (205)

XIX

На 24-и стана сражението при Шевардинския редут, на 25-и не се даде ни един изстрел нито от едната, нито от другата страна, а на 26-и стана Бородинското сражение.

За какво и как бяха дадени и приети сраженията при Шевардино и при Бородино? Защо се даде Бородинското сражение? То нямаше ни най-малък смисъл нито за русите, нито за французите. Като най-близък резултат беше и трябваше да бъде за русите това, че ние се приближихме до гибелта на Москва (от което се страхувахме повече от всичко в света), а за французите това, че те се приближиха към гибелта на цялата си армия (от което те също се страхуваха повече от всичко в света). Тоя резултат още тогава е бил съвсем очевиден и все пак Наполеон даде, а Кутузов прие това сражение.

Ако пълководците се ръководеха от разумни причини, за Наполеон, изглежда, е трябвало да бъде много ясно, че като е навлязъл на две хиляди версти и приема сражение с вероятност да загуби четвърт от армията си, отива към сигурна гибел; и също тъй ясно е трябвало да изглежда и на Кутузов, че като приема сражението и също тъй рискува да загуби четвърт от армията си, той сигурно загубва Москва. За Кутузов това беше математически ясно, както е ясно, че ако в игра на дама аз имам една фигура по-малко и искам да сменявам фигури с противника си, сигурно ще загубя играта и затова не бива да сменявам.

Когато противникът ми има шестнадесет фигури, а аз — четиринадесет, аз съм по-слаб от него само с една осма; но когато аз сменя тринадесет фигури, той ще бъде три пъти по-силен от мене.

Преди Бородинското сражение нашите сили се отнасяха към френските приблизително както пет към шест, а след сражението — както едно към две, тоест — до сражението — сто хиляди към сто и двадесет, а след сражението — петдесет към сто. Но в същото време умният и опитен Кутузов прие сражението. А Наполеон, гениалният, както го наричат, пълководец, даде сражение, като загуби четвъртината от армията си и разтегна още повече линията си. Ако кажат, че след завземането на Москва той е смятал, както при завземането на Виена, да завърши кампанията, против това има много доказателства. Самите историци на Наполеон разказват, че още от Смоленск той искал да спре, знаел опасността от разтегнатата си линия и знаел, че заемането на Москва няма да бъде край на кампанията, защото от Смоленск той бе видял в какво положение му се оставяха руските градове и не бе получил ни един отговор на нееднократните си заявления, че желае да води преговори.

Давайки и приемайки Бородинското сражение, Кутузов и Наполеон постъпиха против волята си и безсмислено. А историците вече към свършените факти приспособиха хитро сплетени доказателства за предвидливостта и гениалността на пълководците, които измежду всичките безволеви оръдия на световните събития бяха най-робските и безволеви дейци.

Древните са ни оставили образци на героични поеми, в които целият интерес на историята е съсредоточен в героите, и ние все още не можем да свикнем с това, че за нашето човешко време история от тоя род няма смисъл.

На другия въпрос: как са станали Бородинското и предходното му Шевардинско сражение — съществува също тъй твърде определена и на всички известна, съвсем лъжлива представа. Всички историци описват сражението по следния начин:

При отстъплението си от Смоленск руската армия уж била търсела позиция за генералното сражение, която да бъде най-изгодна за нея, и такава позиция била уж намерена при Бородино.

Русите уж предварително били укрепили тая позиция, вляво от пътя (от Москва за Смоленск), почти под прав ъгъл с него, от Бородино до Утица, точно на мястото, дето стана сражението.

Пред тая позиция уж бил оставен за наблюдаване на неприятеля укрепен преден пост на Шевардинската могила. На 24-и Наполеон уж бил атакувал предния пост и го превзел; а на 26-и атакувал цялата руска армия, която заемала позиция на Бородинското Поле.

Тъй се разправя в историите и всичко това е съвсем невярно и всеки, който иска да вникне в същността на работата, лесно ще се убеди в това.

Русите не търсеха по-добра позиция, а, напротив, при отстъплението си отминаха много позиции, които бяха по-добри от Бородинската. Те не се спряха ни на една от тия позиции: и затуй, че Кутузов не искаше да заеме позиция, която не той е избрал, и затуй, че искането за народно сражение още не бе проявено достатъчно силно, и затуй, че Милорадович с опълчението не се бе още приближил, и по други още причини, които са неизброими. Факт е, че предишните позиции бяха по-силни и че Бородинската (на която бе дадено сражението) не само не е силна, но съвсем с нищо не представлява изобщо някаква по-хубава позиция от всяко друго място в Руската империя, което човек, ако рече да избира, може да посочи с карфица върху картата.

Русите не само че не укрепиха позициите на Бородинското поле вляво под прав ъгъл с пътя (Тоест мястото, дето стана сражението), но и никога до 25 август 1812 година не бяха мислили, че сражението може да стане на това място. Доказателство за това е, че не само на 25-и на това място нямаше укрепления, но че започнати на 25-и, укрепленията не бяха довършени и на 26-и, като второ доказателство служи и положението на Шевардинския редут: Шевардинският редут няма никакъв смисъл, щом е пред оная позиция, на която бе прието сражението. За какво тоя редут бе укрепен по-силно от всички други пунктове? И за какво, защищавайки го 24 часа, до късна нощ, бяха изчерпани всички усилия и загубени шест хиляди души? За наблюдаване на неприятеля бе достатъчен само един казашки разезд. На трето място доказателство, че позицията, на която стана сражението, не е била предвидена и че Шевардинският редут не е бил преден пункт на тая позиция, е това, че Барклай де Толи и Багратион до 25 число бяха убедени, че Шевардинският редут е левият фланг на позицията и че самият Кутузов в донесението си, писано набързо след сражението, нарича Шевардинския редут ляв фланг на позицията. Много по-късно вече, когато донесенията за Бородинското сражение се пишеха спокойно (навярно за да се оправдаят грешките на главнокомандуващия, който трябва да бъде непогрешим), се измисли онова невярно и странно, твърдение, че уж Шевардинският редут служел за преден пост (когато той беше само укрепен пункт на левия фланг) и че уж Бородинското сражение било прието от нас на укрепена и предварително избрана позиция, когато то стана на съвсем неочаквано и почти неукрепено място.

Очевидно работата е била така: позицията е била избрана по река Колоча, която пресича шосето не под прав, а под остър ъгъл, тъй че левият фланг е бил в Шевардино, десният към селището Ковое и центърът — в Бородино, при сливането на реките Колоча и Война. За една армия, целта на която е да спре неприятеля, тръгнал по Смоленския път към Москва, тая позиция, под прикритието на река Колоча, е очевидна за всекиго, който погледне Бородинското поле, като забрави как бе станало сражението.

Наполеон, който на 24-и бе тръгнал за Валуево, не видял (както се разправя в историите) позицията на русите от Утица до Бородино (той не можеше да види тая позиция, защото тя не съществуваше) и не видял предния пост на руската армия, а преследвайки руския ариергард, се натъкнал на левия фланг на руската позиция, на Шевардинския редут, и неочаквано за русите прекарал войските си през Колоча. И русите, преди да успеят да влязат в генералното сражение, отстъпиха с лявото си крило от позицията, която смятаха да заемат, и заеха нова позиция, която не беше предвидена и укрепена. Като мина на лявата страна на Колоча, вляво от пътя, Наполеон придвижи цялото бъдещо сражение отдясно наляво (откъм страната на русите) и го премести в полето между Утица, Семьоновское и Бородино (в това поле, което с нищо не е по-изгодно за позиция от всяко друго поле В Русия) и в това поле стана на 26-и цялото сражение. В груб вид планът на предполагаемото и станалото сражение ще бъде такъв:

Ако вечерта на 24-и Наполеон не бе тръгнал за Колоча и не бе заповядал да атакуват още същата вечер редута, а би почнал атаката сутринта на следния ден, никой не би се усъмнил, че Шевардинският редут беше левият фланг на нашата позиция; и сражението би станало така, както го очаквахме. В такъв случай ние навярно още по-упорито бихме бранили Шевардинския редут, нашия ляв фланг; бихме атакували Наполеон в центъра или вдясно и на 24-и генералното сражение би станало на позицията, която беше укрепена и предвидена. Но тъй като атаката срещу нашия ляв фланг стана вечерта, след отстъплението на нашия ариергард, тоест непосредствено след сражението при Гридньова, и тъй като руските военачалници не искаха или не успяха да почнат генералното сражение още тогава, на 24-и вечерта, първото и главно действие на Бородинското сражение беше загубено още на 24-и и очевидно доведе до загубване и на онова, което стана на 26-и.

След загубването на Шевардинския редут към сутринта на 25-и ние се намерихме без позиция на левия фланг и бяхме поставени пред необходимостта да завием с лявото си крило и бързо да го укрепваме — дето и да се случеше:

Но не стигаше, че на 26 август руските войски се намираха под защитата на слаби, недовършени укрепления — неизгодата на това положение се увеличи още с туй, че руските военачалници, като не признаваха свършения вече факт (загубата на позицията на левия фланг и пренасянето на цялото бъдещо сражение отдясно наляво), оставаха в разтегнатата си позиция от село Новое до Утица и поради това трябваше през време на сражението да придвижват войските си отдясно наляво. По тоя начин през всичкото време на сражението русите имаха срещу цялата френска армия, насочена към нашето ляво крило, двойно по-слаби сили. (Действията на Понятовски срещу Утица и Уваров на десния фланг на французите бяха действия, отделни от общия ход на сражението.)

Та Бородинското сражение стана съвсем не така, както (мъчейки се да скрият грешките на нашите военачалници и поради това намалявайки славата на руската войска и народ) го описват, Бородинското сражение не стана на избрана и укрепена позиция — с донякъде само по-слаби руски сили, а Бородинското сражение, поради загубването на Шевардинския редут, беше прието от русите в открита, почти неукрепена местност, със сили, двойно по-слаби от френските, тоест в такива условия, при които не само бе немислимо да се бият десет часа и да оставят сражението нерешено, но бе немислимо и в продължение на три часа да се задържи армията от пълен разгром и бягство.

Глава XIX

24-го было сражение при Шевардинском редуте, 25-го не было пущено ни одного выстрела ни с той, ни с другой стороны, 26-го произошло Бородинское сражение.

Для чего и как были даны и приняты сражения при Шевардине и при Бородине? Для чего было дано Бородинское сражение? Ни для французов, ни для русских оно не имело ни малейшего смысла. Результатом ближайшим было и должно было быть — для русских то, что мы приблизились к погибели Москвы (чего мы боялись больше всего в мире), а для французов то, что они приблизились к погибели всей армии (чего они тоже боялись больше всего в мире). Результат этот был тогда же совершенно очевиден, а между тем Наполеон дал, а Кутузов принял это сражение.

Ежели бы полководцы руководились разумными причинами, казалось, как ясно должно было быть для Наполеона, что, зайдя за две тысячи верст и принимая сражение с вероятной случайностью потери четверти армии, он шел на верную погибель; и столь же ясно бы должно было казаться Кутузову, что, принимая сражение и тоже рискуя потерять четверть армии, он наверное теряет Москву. Для Кутузова это было математически ясно, как ясно то, что ежели в шашках у меня меньше одной шашкой и я буду меняться, я наверное проиграю и потому не должен меняться.

Когда у противника шестнадцать шашек, а у меня четырнадцать, то я только на одну восьмую слабее его; а когда я поменяюсь тринадцатью шашками, то он будет втрое сильнее меня.

До Бородинского сражения наши силы приблизительно относились к французским как пять к шести, а после сражения как один к двум, то есть до сражения сто тысяч к ста двадцати, а после сражения пятьдесят к ста. А вместе с тем умный и опытный Кутузов принял сражение. Наполеон же, гениальный полководец, как его называют, дал сражение, теряя четверть армии и еще более растягивая свою линию. Ежели скажут, что, заняв Москву, он думал, как занятием Вены, кончить кампанию, то против этого есть много доказательств. Сами историки Наполеона рассказывают, что еще от Смоленска он хотел остановиться, знал опасность своего растянутого положения, и знал, что занятие Москвы не будет концом кампании, потому что от Смоленска он видел, в каком положении оставлялись ему русские города, и не получал ни одного ответа на свои неоднократные заявления о желании вести переговоры.

Давая и принимая Бородинское сражение, Кутузов и Наполеон поступили непроизвольно и бессмысленно. А историки под совершившиеся факты уже потом подвели хитросплетенные доказательства предвидения и гениальности полководцев, которые из всех непроизвольных орудий мировых событий были самыми рабскими и непроизвольными деятелями.

Древние оставили нам образцы героических поэм, в которых герои составляют весь интерес истории, и мы все еще не можем привыкнуть к тому, что для нашего человеческого времени история такого рода не имеет смысла.

На другой вопрос: как даны были Бородинское и предшествующее ему Шевардинское сражения — существует точно так же весьма определенное и всем известное, совершенно ложное представление. Все историки описывают дело следующим образом:

Русская армия будто бы в отступлении своем от Смоленска отыскивала себе наилучшую позицию для генерального сражения, и таковая позиция была найдена будто бы у Бородина.

Русские будто бы укрепили вперед эту позицию, влево от дороги (из Москвы в Смоленск), под прямым почти углом к ней, от Бородина к Утице, на том самом месте, где произошло сражение.

Впереди этой позиции будто бы был выставлен для наблюдения за неприятелем укрепленный передовой пост на Шевардинском кургане. 24-го будто бы Наполеон атаковал передовой пост и взял его; 26-го же атаковал всю русскую армию, стоявшую на позиции на Бородинском поле.

Так говорится в историях, и все это совершенно несправедливо, в чем легко убедится всякий, кто захочет вникнуть в сущность дела.

Русские не отыскивали лучшей позиции; а, напротив, в отступлении своем прошли много позиций, которые были лучше Бородинской. Они не остановились ни на одной из этих позиций: и потому, что Кутузов не хотел принять позицию, избранную не им, и потому, что требованье народного сражения еще недостаточно сильно высказалось, и потому, что не подошел еще Милорадович с ополчением, и еще по другим причинам, которые неисчислимы. Факт тот — что прежние позиции были сильнее и что Бородинская позиция (та, на которой дано сражение) не только не сильна, но вовсе не есть почему-нибудь позиция более, чем всякое другое место в Российской империи, на которое, гадая, указать бы булавкой на карте.

Русские не только не укрепляли позицию Бородинского поля влево под прямым углом от дороги (то есть места, на котором произошло сражение), но и никогда до 25-го августа 1812 года не думали о том, чтобы сражение могло произойти на этом месте. Этому служит доказательством, во-первых, то, что не только 25-го не было на этом месте укреплений, но что, начатые 25-го числа, они не были кончены и 26-го; во-вторых, доказательством служит положение Шевардинского редута: Шевардинский редут, впереди той позиции, на которой принято сражение, не имеет никакого смысла. Для чего был сильнее всех других пунктов укреплен этот редут? И для чего, защищая его 24-го числа до поздней ночи, были истощены все усилия и потеряно шесть тысяч человек? Для наблюдения за неприятелем достаточно было казачьего разъезда. В-третьих, доказательством того, что позиция, на которой произошло сражение, не была предвидена и что Шевардинский редут не был передовым пунктом этой позиции, служит то, что Барклай де Толли и Багратион до 25-го числа находились в убеждении, что Шевардинский редут есть левый фланг позиции и что сам Кутузов в донесении своем, писанном сгоряча после сражения, называет Шевардинский редут левым флангом позиции. Уже гораздо после, когда писались на просторе донесения о Бородинском сражении, было (вероятно, для оправдания ошибок главнокомандующего, имеющего быть непогрешимым) выдумано то несправедливое и странное показание, будто Шевардинский редут служил передовым постом (тогда как это был только укрепленный пункт левого фланга) и будто Бородинское сражение было принято нами на укрепленной и наперед избранной позиции, тогда как оно произошло на совершенно неожиданном и почти не укрепленном месте.

Дело же, очевидно, было так: позиция была избрана по реке Колоче, пересекающей большую дорогу не под прямым, а под острым углом, так что левый фланг был в Шевардине, правый около селения Нового и центр в Бородине, при слиянии рек Колочи и Войны. Позиция эта, под прикрытием реки Колочи, для армии, имеющей целью остановить неприятеля, движущегося по Смоленской дороге к Москве, очевидна для всякого, кто посмотрит на Бородинское поле, забыв о том, как произошло сражение.

Наполеон, выехав 24-го к Валуеву, не увидал (как говорится в историях) позицию русских от Утицы к Бородину (он не мог увидать эту позицию, потому что ее не было) и не увидал передового поста русской армии, а наткнулся в преследовании русского арьергарда на левый фланг позиции русских, на Шевардинский редут, и неожиданно для русских перевел войска через Колочу. И русские, не успев вступить в генеральное сражение, отступили своим левым крылом из позиции, которую они намеревались занять, и заняли новую позицию, которая была не предвидена и не укреплена. Перейдя на левую сторону Колочи, влево от дороги, Наполеон передвинул все будущее сражение справа налево (со стороны русских) и перенес его в поле между Утицей, Семеновским и Бородиным (в это поле, не имеющее в себе ничего более выгодного для позиции, чем всякое другое поле в России), и на этом поле произошло все сражение 26-го числа. В грубой форме план предполагаемого сражения и происшедшего сражения будет следующий:

Ежели бы Наполеон не выехал вечером 24-го числа на Колочу и не велел бы тотчас же вечером атаковать редут, а начал бы атаку на другой день утром, то никто бы не усомнился в том, что Шевардинский редут был левый фланг нашей позиции; и сражение произошло бы так, как мы его ожидали. В таком случае мы, вероятно, еще упорнее бы защищали Шевардинский редут, наш левый фланг; атаковали бы Наполеона в центре или справа, и 24-го произошло бы генеральное сражение на той позиции, которая была укреплена и предвидена. Но так как атака на наш левый фланг произошла вечером, вслед за отступлением нашего арьергарда, то есть непосредственно после сражения при Гридневой, и так как русские военачальники не хотели или не успели начать тогда же 24-го вечером генерального сражения, то первое и главное действие Бородинского сражения было проиграно еще 24-го числа и, очевидно, вело к проигрышу и того, которое было дано 26-го числа.

После потери Шевардинского редута к утру 25-го числа мы оказались без позиции на левом фланге и были поставлены в необходимость отогнуть наше левое крыло и поспешно укреплять его где ни попало.

Но мало того, что 26-го августа русские войска стояли только под защитой слабых, неконченных укреплений, — невыгода этого положения увеличилась еще тем, что русские военачальники, не признав вполне совершившегося факта (потери позиции на левом фланге и перенесения всего будущего поля сражения справа налево), оставались в своей растянутой позиции от села Нового до Утицы и вследствие того должны были передвигать свои войска во время сражения справа налево. Таким образом, во все время сражения русские имели против всей французской армии, направленной на наше левое крыло, вдвое слабейшие силы. (Действия Понятовского против Утицы и Уварова на правом фланге французов составляли отдельные от хода сражения действия.)

Итак, Бородинское сражение произошло совсем не так, как (стараясь скрыть ошибки наших военачальников и вследствие того умаляя славу русского войска и народа) описывают его. Бородинское сражение не произошло на избранной и укрепленной позиции с несколько только слабейшими со стороны русских силами, а Бородинское сражение, вследствие потери Шевардинского редута, принято было русскими на открытой, почти не укрепленной местности с вдвое слабейшими силами против французов, то есть в таких условиях, в которых не только немыслимо было драться десять часов и сделать сражение нерешительным, но немыслимо было удержать в продолжение трех часов армию от совершенного разгрома и бегства.