Лев Толстой
Война и мир (298)

Лев Толстой
Война и мир (298)

IV

Беше есенен топъл дъждовен ден. Небето и кръгозорът бяха с еднакъв цвят на мътна вода. Ту като че мъгла падаше, ту изведнъж се изсипваше полегат едър дъжд.

Яхнал породист, слаб и с прибрани хълбоци кон, Денисов се движеше, наметнат с кебе и с висок казашки калпак, от които течеше вода.

И той като коня си, който кривеше глава и събираше уши, се мръщеше от полегатия дъжд и загрижено се вглеждаше напред. Отслабналото му лице, обрасло с къса черна брада, изглеждаше сърдито.

Редом с Денисов, също с кебе и калпак, караше охранен донски кон казашки есаул, сътрудник на Денисов.

Есаулът Ловайски — трети, също тъй с кебе и калпак, беше дълъг плосък като дъска, белолик рус човек с тесни светли очички и с изражение на спокойствие и самодоволство, което лъхаше от лицето му и от начина, по който се държеше на седлото. Макар да не можеше да се каже какво беше особеното и на коня, и на ездача, но още щом човек погледнеше есуала и Денисов, личеше, че Денисов е и мокър, и му е неудобно, че Денисов е човек, който е яхнал кон; а като погледнеше есаула, личеше, че нему както винаги му е удобно, и спокойно и че той не е човек, яхнал кон, а човек, който заедно с коня съставлява едно същество с двойно увеличена сила.

Малко пред тях вървеше измокрен до кости селянин водач в сив кафтан и бяла гугла.

Малко по-отзад млад офицер в син френски шинел яздеше слабо киргизко конче с грамадна опашка и грива и с раздрани до кръв устни.

До него яздеше един хусар, като караше със себе си върху задницата на коня едно момче в окъсан френски шинел и синя качулка. С посинели от студ ръце момчето се бе хванало за хусаря, мърдаше босите си нозе, като се мъчеше да ги стопли, и дигнало вежди, учудено гледаше наоколо си. То беше заловеният заранта френски барабанчик.

Отзаде, по трима, по четирима, се точеха из тесния размекнат и утъпкан горски път хусари, след тях казаци, кой с кебе, кой с френски шинел, кой с метната на главата попона. Конете, и алестите, и дорестите, всички изглеждаха черни от дъжда, който се струеше от тях. От сплъстените измокрени гриви шиите на конете изглеждаха странно тънки. Пара се дигаше от конете. И дрехите, и седлата, и поводите — всичко беше мокро, плъзгаво и размекнало както пръста и падналите листа, с които бе застлан пътят. Хората седяха настръхнали, мъчеха се да не мърдат, за да стоплят водата, която се бе просмукала до тялото, и да не пропускат нова, студена, която се оттичаше по седлата, коленете и врата. По средата на проточената редица казаци двете обозни каруци, запрегнати с френски и с оседлани казашки коне, гърмоляха по пъновете и клонищата и разплискваха водата, изпълнила коловозите по пътя.

Конят на Денисов избиколи една локва на пътя, дръпна се встрани и блъсна коляното му в едно дърво.

— И-и, дяволе! — извика злобно Денисов, озъби се и три пъти шибна с камшик коня, като опръска себе си и другарите си с кал. Денисов беше в лошо настроение: и от дъжда и от глада (от заранта никой нищо не бе ял) и, главно, защото досега нямаше известия от Долохов, а човекът изпратен да хване език, не се бе върнал.

„Едва ли ще имаме друг такъв случай като днешния да нападнем транспорта. Да нападна сам, е много рисковано, а да отложа до други ден, някой от по-големите партизани ще грабне под носа ми плячката“ — мислеше Денисов, като непрестанно поглеждаше напреде, смятайки, че ще види очаквания пратеник от Долохов.

Когато стигна до една просека, отдето се виждаше далеч вдясно, Денисов спря.

— Иде някой — рече той.

Есаулът погледна в посоката, показана от Денисов.

— Идат двама души — офицер и казак. Само не е предположително, че е самият подполковник — каза есаулът, който обичаше да употребява непознати на казаците думи.

Ездачите, които идеха, се спуснаха под възвишението и се скриха от очи, но след няколко минути пак се показаха. Пръв, шибайки коня си с камшик, караше в уморен галоп офицерът — раздърпан, измокрен до кости и с набрани над коленете панталони. След него, изправен на стремената, караше тръс казакът. Тоя офицер — съвсем младо момче с широко румено лице и живи весели очи, препусна до Денисов и му подаде измокрен плик.

— От генерала — каза офицерът. — Извинете, че не е съвсем сухо…

Денисов се намръщи, взе плика и почна да го разпечатва.

— На, все разправяха, че е опасно, опасно — рече офицерът, обръщайки се към есаула, докато Денисов четеше донесеното му писмо. — Всъщност ние с Комаров — той посочи казака — се приготвихме. Имаме по два писто… А този какъв е — попита той, като видя френския барабанчик, — пленник ли? Вие вече сте били в сражение? Мога ли да поговоря с него?

— Ростов! Петя! — извика в това време Денисов, след като погледна набързо писмото. — Ами защо не ми каза, че си ти? — И Денисов се обърна усмихнат и подаде ръка на офицера.

Тоя офицер беше Петя Ростов.

През целия път Петя се приготвяше да се държи с Денисов, както се полага на възрастен и на офицер, без да загатва за предишното им познанство. Но щом Денисов му се усмихна, Петя веднага просия, изчерви се от радост и забравяйки приготвената официалност, почна да разказва как е минал край французите и колко се радва, че са му дали такова поръчение, че е бил вече в сражението при Вязма и че там се отличил един хусар.

— Е, дг’аго ми е, че те виждам — прекъсна го Денисов и лицето му отново стана угрижено.

— Михаил Феоклитич — обърна се той към есаула, — това е пак от немеца. Той служи пг’и него. И Денисов каза на есаула, че току-що донесеното писмо съдържа повторно искане от генерала немец да се присъединят към него, за да нападнат транспорта. — Ако утг’е ние не го заловим, той ще ни го отмъкне под носа — завърши той.

Докато Денисов приказваше с есаула, Петя, сконфузен от хладния тон на Денисов и като помисли, че причината за тоя тон е състоянието на панталоните му, почна да оправя под шинела събралите се панталони, тъй че никой да не види, и се опита да си придаде колкото може по-войнствен вид.

— Ще има ли някаква заповед от ваше високоблагородие? — каза той на Денисов, като дигна ръка до козирката, подхващайки наново играта на адютант и генерал, за която се бе приготвил. — Или трябва да остана при ваше високоблагородие?

— Заповед ли?… — рече замислено Денисов. — Ами можеш ли да останеш до утг’е?

— Ах, моля ви се… Мога ли да остана при вас? — възкликна Петя.

— Но какво точно ти заповядва генералът, веднага да се въг’неш ли? — попита Денисов. Петя се изчерви.

— Той нищо не ми заповяда. Мисля, че може? — каза въпросително той.

— Е, добг’е — рече Денисов. После се обърна към подчинените си и нареди — отрядът да върви към определеното за почивка място до къщичката на пазача в гората, а офицерът с киргизкия кон (този офицер изпълняваше длъжността на адютант) да отиде да търси Долохов, за да разбере дали ще дойде вечерта. Самият Денисов смяташе да отиде с есаула и Петя до окрайнината на гората срещу Шамшево, за да види мястото, дето ще се разположат французите и дето трябва да се извърши утрешното нападение.

— Хайде, байно — рече той на селянина водач, — води ни към Шамшево.

Денисов, Петя и есаулът, придружени от неколцина казаци и хусаря, при когото яздеше пленникът, препуснаха вляво през дола към окрайнината на гората.

Глава IV

Был осенний, теплый, дождливый день. Небо и горизонт были одного и того же цвета мутной воды. То падал как будто туман, то вдруг припускал косой, крупный дождь.

На породистой, худой, с подтянутыми боками лошади, в бурке и папахе, с которых струилась вода, ехал Денисов. Он, так же как и его лошадь, косившая голову и поджимавшая уши, морщился от косого дождя и озабоченно присматривался вперед. Исхудавшее и обросшее густой, короткой, черной бородой лицо его казалось сердито.

Рядом с Денисовым, также в бурке и папахе, на сытом, крупном донце ехал казачий эсаул — сотрудник Денисова.

Эсаул Ловайский — третий, также в бурке и папахе, был длинный, плоский, как доска, белолицый, белокурый человек, с узкими светлыми глазками и спокойно-самодовольным выражением и в лице и в посадке. Хотя и нельзя было сказать, в чем состояла особенность лошади и седока, но при первом взгляде на эсаула и Денисова видно было, что Денисову и мокро и неловко, — что Денисов человек, который сел на лошадь; тогда как, глядя на эсаула, видно было, что ему так же удобно и покойно, как и всегда, и что он не человек, который сел на лошадь, а человек вместе с лошадью одно, увеличенное двойною силою, существо.

Немного впереди их шел насквозь промокший мужичок-проводник, в сером кафтане и белом колпаке.

Немного сзади, на худой, тонкой киргизской лошаденке с огромным хвостом и гривой и с продранными в кровь губами, ехал молодой офицер в синей французской шинели.

Рядом с ним ехал гусар, везя за собой на крупе лошади мальчика в французском оборванном мундире и синем колпаке. Мальчик держался красными от холода руками за гусара, пошевеливал, стараясь согреть их, свои босые ноги, и, подняв брови, удивленно оглядывался вокруг себя. Это был взятый утром французский барабанщик.

Сзади, по три, по четыре, по узкой, раскиснувшей и изъезженной лесной дороге, тянулись гусары, потом казаки, кто в бурке, кто во французской шинели, кто в попоне, накинутой на голову. Лошади, и рыжие и гнедые, все казались вороными от струившегося с них дождя. Шеи лошадей казались странно тонкими от смокшихся грив. От лошадей поднимался пар. И одежды, и седла, и поводья — все было мокро, склизко и раскисло, так же как и земля, и опавшие листья, которыми была уложена дорога. Люди сидели нахохлившись, стараясь не шевелиться, чтобы отогревать ту воду, которая пролилась до тела, и не пропускать новую холодную, подтекавшую под сиденья, колени и за шеи. В середине вытянувшихся казаков две фуры на французских и подпряженных в седлах казачьих лошадях громыхали по пням и сучьям и бурчали по наполненным водою колеям дороги.

Лошадь Денисова, обходя лужу, которая была на дороге, потянулась в сторону и толканула его коленкой о дерево.

— Э, чег’т! — злобно вскрикнул Денисов и, оскаливая зубы, плетью раза три ударил лошадь, забрызгав себя и товарищей грязью. Денисов был не в духе: и от дождя и от голода (с утра никто ничего не ел), и главное оттого, что от Долохова до сих пор не было известий и посланный взять языка не возвращался.

«Едва ли выйдет другой такой случай, как нынче, напасть на транспорт. Одному нападать слишком рискованно, а отложить до другого дня — из-под носа захватит добычу кто-нибудь из больших партизанов», — думал Денисов, беспрестанно взглядывая вперед, думая увидать ожидаемого посланного от Долохова.

Выехав на просеку, по которой видно было далеко направо, Денисов остановился.

— Едет кто-то, — сказал он.

Эсаул посмотрел по направлению, указываемому Денисовым.

— Едут двое — офицер и казак. Только не предположительно, чтобы был сам подполковник, — сказал эсаул, любивший употреблять неизвестные казакам слова.

Ехавшие, спустившись под гору, скрылись из вида и через несколько минут опять показались. Впереди усталым галопом, погоняя нагайкой, ехал офицер — растрепанный, насквозь промокший и с взбившимися выше колен панталонами. За ним, стоя на стременах, рысил казак. Офицер этот, очень молоденький мальчик, с широким румяным лицом и быстрыми, веселыми глазами, подскакал к Денисову и подал ему промокший конверт.

— От генерала, — сказал офицер, — извините, что не совсем сухо…

Денисов, нахмурившись, взял конверт и стал распечатывать.

— Вот говорили всё, что опасно, опасно, — сказал офицер, обращаясь к эсаулу, в то время как Денисов читал поданный ему конверт. — Впрочем, мы с Комаровым, — он указал на казака, — приготовились. У нас по два писто… А это что ж? — спросил он, увидав французского барабанщика, — пленный? Вы уже в сраженье были? Можно с ним поговорить?

— Ростов! Петя! — крикнул в это время Денисов, пробежав поданный ему конверт. — Да как же ты не сказал, кто ты? — И Денисов с улыбкой, обернувшись, протянул руку офицеру.

Офицер этот был Петя Ростов.

Во всю дорогу Петя приготавливался к тому, как он, как следует большому и офицеру, не намекая на прежнее знакомство, будет держать себя с Денисовым. Но как только Денисов улыбнулся ему, Петя тотчас же просиял, покраснел от радости и, забыв приготовленную официальность, начал рассказывать о том, как он проехал мимо французов, и как он рад, что ему дано такое поручение, и что он был уже в сражении под Вязьмой, и что там отличился один гусар.

— Ну, я г’ад тебя видеть, — перебил его Денисов, и лицо его приняло опять озабоченное выражение.

— Михаил Феоклитыч, — обратился он к эсаулу, — ведь это опять от немца. Он пг’и нем состоит. — И Денисов рассказал эсаулу, что содержание бумаги, привезенной сейчас, состояло в повторенном требовании от генерала-немца присоединиться для нападения на транспорт. — Ежели мы его завтг’а не возьмем, они у нас из-под носа выг’вут, — заключил он.

В то время как Денисов говорил с эсаулом, Петя, сконфуженный холодным тоном Денисова и предполагая, что причиной этого тона было положение его панталон, так, чтобы никто этого не заметил, под шинелью поправлял взбившиеся панталоны, стараясь иметь вид как можно воинственнее.

— Будет какое-нибудь приказание от вашего высокоблагородия? — сказал он Денисову, приставляя руку к козырьку и опять возвращаясь к игре в адъютанта и генерала, к которой он приготовился, — или должен я оставаться при вашем высокоблагородии?

— Приказания?… — задумчиво сказал Денисов. — Да ты можешь ли остаться до завтрашнего дня?

— Ах, пожалуйста… Можно мне при вас остаться? — вскрикнул Петя.

— Да как тебе именно велено от генег’ала — сейчас вег’нуться? — спросил Денисов. Петя покраснел.

— Да он ничего не велел. Я думаю, можно? — сказал он вопросительно.

— Ну, ладно, — сказал Денисов. И, обратившись к своим подчиненным, он сделал распоряжения о том, чтоб партия шла к назначенному у караулки в лесу месту отдыха и чтобы офицер на киргизской лошади (офицер этот исполнял должность адъютанта) ехал отыскивать Долохова, узнать, где он и придет ли он вечером. Сам же Денисов с эсаулом и Петей намеревался подъехать к опушке леса, выходившей к Шамшеву, с тем, чтобы взглянуть на то место расположения французов, на которое должно было быть направлено завтрашнее нападение.

— Ну, бог’ода, — обратился он к мужику-проводнику, — веди к Шамшеву.

Денисов, Петя и эсаул, сопутствуемые несколькими казаками и гусаром, который вез пленного, поехали влево через овраг, к опушке леса.