Лев Толстой
Война и мир (200)

Лев Толстой
Война и мир (200)

XIV

— Е, как, хубавичка ли е? Ах, драги, моята, розовата, е прелест и я казват Дуняша… — Но като погледна лицето на Ростов, Илин млъкна. Той видя, че неговият герой и командир беше обзет от съвсем друг род мисли.

Ростов се извърна, погледна злобно Илин и без да му отговори, тръгна с бързи крачки към селото.

— Аз ще им кажа на тия разбойници! Аз ще им дам да разберат! — приказваше си сам той.

Алпатич с плъзгащ вървеж, за да не тича, едва настигна с бърз ход Ростов.

— Какво решение благоволихте да вземете? — каза той, като го настигна.

Ростов се спря, сви юмруци изведнъж и страшно се приближи до Алпатич.

— Решение ли? Какво решение? Дъртак такъв! — викна му той. — Какво си гледал ти? А? Селяните се бунтуват, а ти не можеш да се оправиш? Изменник си ти. Знам ви аз вас, на всички ви ще одера кожите… — И сякаш страхувайки се да не пропилее напразно запаса от буйността си, той остави Алпатич и тръгна бързо напред. Алпатич, като сподави чувството на оскърбление, с плъзгащ вървеж успяваше да върви след Ростов и продължаваше да му изрежда съображенията си. Той каза, че селяните са затънали в назадничавост, че сега, без да има военна команда, било неблагоразумно да им противоборствува човек и дали не е по-добре да се повика предварително военна команда.

— Ще им дам аз на тях една военна команда… Ще ги попротивоборствувам — повтаряше безсмислено Николай, задушавайки се от животинска злоба и от потребността да излее тая злоба. Без да мисли какво ще прави, несъзнателно, с бърза, решителна стъпка той се приближаваше до тълпата. И колкото по̀ наближаваше той, толкова повече Алпатич усещаше, че неговата неблагоразумна постъпка може да даде добър резултат. Същото усещаха и селяните от тълпата, като гледаха неговия бърз и твърд вървеж и решителното му, навъсено лице.

След като хусарите влязоха в селото и Ростов отиде при княжната, в тълпата настана объркване и несъгласие. Някои селяни почнаха да казват, че тия пристигнали хора са руси и да не би да се оскърбят, че не пускат госпожицата. Дрон беше на същото мнение, но щом го каза, Карп и някои други селяни се нахвърлиха върху бившия кмет.

— Ти колко години ни дра? — викна му Карп. — На тебе ти е все едно! Ти ще си изровиш сандъчето с парите, ще си го откараш и какво те е грижа ще съсипят ли нашите къщя, или не?

— Речено е да има ред, никой да не напуска дома си и трошичка да не се изнася — това ти е! — викаше друг.

— На син ти беше ред за войник, а тебе ти дожаля за твоя дебелан — изведнъж бързо заговори едно дребно старче, като се нахвърли срещу Дрон — и взе моя Ванка. Е-ех, и умирачка има!

— Тъй де, има умирачка!

— Че и аз съм с всички — рече Дрон.

— Тъй, тъй, с всички, пък си пуснал шкембе!…

Двамата дълги селяни си приказваха своето. Щом Ростов, придружен от Илин, Лаврушка и Алпатич, се приближи до тълпата, Карп пъхна пръсти в колана си и излезе напред поусмихнат. Дрон, напротив, отиде отдире и тълпата още повече се сгъсти.

— Хей! Кой ви е кметът тука? — извика Ростов, като отиде с бързи крачки до тълпата.

— Кметът ли? За какво ви е?… — попита Карп.

Но още преди той да довърши, шапката му отхвръкна и главата му се люшна встрани от силния удар.

— Долу шапките, изменници! — викна с пълногръден глас Ростов. — Де е кметът? — извика нечовешки той.

— Кмета, кмета вика… Дрон Захарич, вас — чуха се тук-там бързи и послушни гласове и шапките почнаха да се свалят.

— Ние не можем да се бунтуваме, ние спазваме реда — рече Карп и в същия миг няколко гласа отзад изведнъж заговориха:

— Както решиха старците, много сте вие, началствата…

— Ще приказвате?… Бунт!… Разбойници! Изменници! — безсмислено, с нечовешки глас крещеше Ростов, хващайки Карп за яката. — Вържете го, вържете! — викна той, макар че нямаше кой да го върже освен Лаврушка и Алпатич.

Но Лаврушка изтича до Карп и улови отзад ръцете му.

— Ще заповядате ли да повикам нашите отдолу? — извика той.

Алпатич се обърна към селяните и повика по име двамина, за да вържат Карп. Селяните послушно излязоха от тълпата и почнаха да свалят поясите си.

— Де е кметът? — викаше Ростов.

Дрон, навъсен и блед, излезе от тълпата.

— Ти ли си кметът? Лаврушка, да се върже! — извика Ростов, сякаш и за тая заповед не можеше да има пречки. И наистина още двама селяни почнаха да връзват Дрон, който, като че за да им помогне, свали пояса си и им го подаде.

— А сега чуйте всички — обърна се Ростов към селяните. — Веднага марш по домовете си и да не съм ви чул гласа.

— Ами че ние никаква пакост не сме сторили. Ние само тъй, значи, от щуротия. Само глупости направихме… Аз думах, че не е редно — чуха се гласове, които се укоряваха един друг.

— На, нали ви казвах — рече Алпатич, който встъпи отново в правата си. — Не е хубаво, момчета!

— От глупост, Яков Алпатич — отговориха разни гласове и тълпата тутакси се раздвижи и почна да се пръска из селото.

Двамата вързани селяни бяха подкарани към господарския двор. Двамата пияни вървяха подире им.

— Е-ех, ще те видя аз тебе! — рече единият, като се обърна към Карп.

— Мигар може да се приказва тъй с господата? Ти какво си мислеше?

— Глупак — потвърди другият, — истина, глупак!

След два часа каруците бяха в богучаровския двор. Селяните оживено изнасяха и нареждаха в колите господарските неща и Дрон, пуснат по желание на княжна Маря от килера, дето го бяха затворили, беше на двора и даваше нареждания на селяните.

— Ти не го слагай тъй лошо — думаше един от селяните, висок мъж с кръгло, усмихнато лице, като поемаше от горничната едно ковчеже. — Че и то пари струва. На, ако го хвърлиш тъй или пък под някое въже, ще се ожули. Аз не обичам тъй. Всичко да си бъде както трябва, по правилата. Ей така на, под рогозката, че го покрий със сенце, ей тъй на, да ти е драго!

— И-их, колко книги! — каза друг селянин, който изнасяше библиотечните шкафове на княз Андрей. — Да не ги закачиш за нещо! Тежко е, момчета, бива си ги книгите!

— Да, писали са хората, не са гуляли! — смигна многозначително високият кръглолик селянин, като сочеше речниците, сложени най-отгоре.

Ростов, който, след като се запозна с княжна Маря, не искаше да й се натрапва, не отиде при нея, а остана в селото, очаквайки тръгването й. Когато екипажите на княжната излязоха от къщата, Ростов яхна коня и я придружи така до пътя, зает от нашите войски, на дванадесетина версти от Богучарово. В Янково, в странноприемницата, той се сбогува почтително с нея и за пръв път си позволи да й целуне ръка.

— Как не ви е съвестно — отговори изчервен той на благодарностите на княжна Маря за спасяването й (както тя наричаше неговата постъпка), — всеки пристав би направил същото. Ако трябваше да воюваме само със селяни, не бихме пуснали неприятеля толкова надалеч — каза той, като се срамуваше кой знае от какво и се мъчеше да промени разговора. — Аз съм щастлив само, че имах случай да се запозная с вас. Сбогом, княжна, пожелавам ви щастие и утешение и желая да се срещнем при по-щастливи обстоятелства. А ако не искате да се червя, моля ви да не ми благодарите.

Но княжната, ако не благодареше вече с думи, благодареше с цялото изражение на своето светнало от благодарност и нежност лице. Тя не можеше да му повярва, че няма за какво да му благодари. Напротив, за нея бе несъмнено, че ако не беше той, тя навярно щеше да загине и от бунтовниците, и от французите; че за да я спаси, той се бе изложил на най-очевидни и страшни опасности; а още по-несъмнено бе, че той беше човек с възвишена и благородна душа, който бе съумял да разбере нейното положение и скръб. Неговите добри и честни очи, които се напълниха със сълзи, когато тя му разказваше, плачейки, за загубата си, не излизаха от въображението й.

Когато се сбогува с него и остана сама, княжна Маря изведнъж усети сълзи в очите си и сега не за пръв път вече изпъкна в нея странният въпрос — обича ли го?

По-нататък, по пътя за Москва, макар положението на княжната да не бе радостно, Дуняша, която пътуваше заедно с нея в каретата, неведнъж забелязваше, че когато княжната надничаше от прозореца на каретата, радостно и тъжно се усмихваше на нещо.

„Е, та що, ако пък съм го обикнала?“ — мислеше княжна Маря.

Колкото и да се срамуваше да си признае, че тя първа е обикнала човек, който може би никога няма да я обикне, тя се утешаваше с мисълта, че никой никога не ще узнае това и че тя няма да бъде виновна, ако до края на живота си, без да казва никому за това, обича оня, когото е обикнала за пръв и последен път.

Понякога си спомняше погледите и съчувствието му и й се струваше, че щастието не е невъзможно. И тъкмо тогава Дуняша забелязваше, че тя гледаше усмихнато през прозореца на каретата.

„Как пък пристигна в Богучарово тъкмо в тоя миг! — мислеше княжна Маря. — Как пък сестра му трябваше да откаже на княз Андрей!“ И във всичко това княжна Маря виждаше волята на провидението.

Впечатлението, което княжна Маря бе направила на Ростов, беше много приятно. Когато си спомняше за нея, ставаше му весело и когато другарите му, научили за приключението, което му се бе случило в Богучарово, го закачаха, че тръгнал за сено, а пипнал една от най-богатите моми за женене в Русия, Ростов се ядосваше. Той се ядосваше тъкмо защото мисълта за женитба с приятната за него, кротка княжна Маря с грамадно богатство бе минавала през главата му неведнъж въпреки волята му. Лично за себе си Николай не можеше да желае по-добра съпруга от княжна Маря: женитбата с нея би направила графинята — майка му — щастлива и би поправила работите на баща му; и дори — Николай усещаше това — би направила щастлива княжна Маря.

Но Соня? И дадената дума? И тъкмо затуй Ростов се ядосваше, когато го закачаха за княжна Болконска.

Глава XIV

— Ну что, мила? Нет, брат, розовая моя прелесть, и Дуняшей зовут… — Но, взглянув на лицо Ростова, Ильин замолк. Он видел, что его герой и командир находился совсем в другом строе мыслей.

Ростов злобно оглянулся на Ильина и, не отвечая ему, быстрыми шагами направился к деревне.

— Я им покажу, я им задам, разбойникам! — говорил он про себя.

Алпатыч плывущим шагом, чтобы только не бежать, рысью едва догнал Ростова.

— Какое решение изволили принять? — сказал он, догнав его.

Ростов остановился и, сжав кулаки, вдруг грозно подвинулся на Алпатыча.

— Решенье? Какое решенье? Старый хрыч! — крикнул он на него. — Ты чего смотрел? А? Мужики бунтуют, а ты не умеешь справиться? Ты сам изменник. Знаю я вас, шкуру спущу со всех… — И, как будто боясь растратить понапрасну запас своей горячности, он оставил Алпатыча и быстро пошел вперед. Алпатыч, подавив чувство оскорбления, плывущим шагом поспевал за Ростовым и продолжал сообщать ему свои соображения. Он говорил, что мужики находились в закоснелости, что в настоящую минуту было неблагоразумно противуборствовать им, не имея военной команды, что не лучше ли бы было послать прежде за командой.

— Я им дам воинскую команду… Я их попротивоборствую, — бессмысленно приговаривал Николай, задыхаясь от неразумной животной злобы и потребности излить эту злобу. Не соображая того, что будет делать, бессознательно, быстрым, решительным шагом он подвигался к толпе. И чем ближе он подвигался к ней, тем больше чувствовал Алпатыч, что неблагоразумный поступок его может произвести хорошие результаты. То же чувствовали и мужики толпы, глядя на его быструю и твердую походку и решительное, нахмуренное лицо.

После того как гусары въехали в деревню и Ростов прошел к княжне, в толпе произошло замешательство и раздор. Некоторые мужики стали говорить, что эти приехавшие были русские и как бы они не обиделись тем, что не выпускают барышню. Дрон был того же мнения; но как только он выразил его, так Карп и другие мужики напали на бывшего старосту.

— Ты мир-то поедом ел сколько годов? — кричал на него Карп. — Тебе все одно! Ты кубышку выроешь, увезешь, тебе что, разори наши дома али нет?

— Сказано, порядок чтоб был, не езди никто из домов, чтобы ни синь пороха не вывозить, — вот она и вся! — кричал другой.

— Очередь на твоего сына была, а ты небось гладуха своего пожалел, — вдруг быстро заговорил маленький старичок, нападая на Дрона, — а моего Ваньку забрил. Эх, умирать будем!

— То-то умирать будем!

— Я от миру не отказчик, — говорил Дрон.

— То-то не отказчик, брюхо отрастил!…

Два длинные мужика говорили свое. Как только Ростов, сопутствуемый Ильиным, Лаврушкой и Алпатычем, подошел к толпе, Карп, заложив пальцы за кушак, слегка улыбаясь, вышел вперед. Дрон, напротив, зашел в задние ряды, и толпа сдвинулась плотнее.

— Эй! кто у вас староста тут? — крикнул Ростов, быстрым шагом подойдя к толпе.

— Староста-то? На что вам?… — спросил Карп. Но не успел он договорить, как шапка слетела с него и голова мотнулась набок от сильного удара.

— Шапки долой, изменники! — крикнул полнокровный голос Ростова. — Где староста? — неистовым голосом кричал он.

— Старосту, старосту кличет… Дрон Захарыч, вас, — послышались кое-где торопливо-покорные голоса, и шапки стали сниматься с голов.

— Нам бунтовать нельзя, мы порядки блюдем, — проговорил Карп, и несколько голосов сзади в то же мгновенье заговорили вдруг:

— Как старички пороптали, много вас начальства…

— Разговаривать?… Бунт!… Разбойники! Изменники! — бессмысленно, не своим голосом завопил Ростов, хватая за ворот Карпа. — Вяжи его, вяжи! — кричал он, хотя некому было вязать его, кроме Лаврушки и Алпатыча.

Лаврушка, однако, подбежал к Карпу и схватил его сзади за руки.

— Прикажете наших из-под горы кликнуть? — крикнул он.

Алпатыч обратился к мужикам, вызывая двоих по именам, чтобы вязать Карпа. Мужики покорно вышли из толпы и стали распоясываться.

— Староста где? — кричал Ростов.

Дрон, с нахмуренным и бледным лицом, вышел из толпы.

— Ты староста? Вязать, Лаврушка! — кричал Ростов, как будто и это приказание не могло встретить препятствий. И действительно, еще два мужика стали вязать Дрона, который, как бы помогая им, снял с себя кушан и подал им.

— А вы все слушайте меня, — Ростов обратился к мужикам: — Сейчас марш по домам, и чтобы голоса вашего я не слыхал.

— Что ж, мы никакой обиды не делали. Мы только, значит, по глупости. Только вздор наделали… Я же сказывал, что непорядки, — послышались голоса, упрекавшие друг друга.

— Вот я же вам говорил, — сказал Алпатыч, вступая в свои права. — Нехорошо, ребята!

— Глупость наша, Яков Алпатыч, — отвечали голоса, и толпа тотчас же стала расходиться и рассыпаться по деревне.

Связанных двух мужиков повели на барский двор. Два пьяные мужика шли за ними.

— Эх, посмотрю я на тебя! — говорил один из них, обращаясь к Карпу.

— Разве можно так с господами говорить? Ты думал что?

— Дурак, — подтверждал другой, — право, дурак!

Через два часа подводы стояли на дворе богучаровского дома. Мужики оживленно выносили и укладывали на подводы господские вещи, и Дрон, по желанию княжны Марьи выпущенный из рундука, куда его заперли, стоя на дворе, распоряжался мужиками.

— Ты ее так дурно не клади, — говорил один из мужиков, высокий человек с круглым улыбающимся лицом, принимая из рук горничной шкатулку. — Она ведь тоже денег стоит. Что же ты ее так-то вот бросишь или под веревку — а она потрется. Я так не люблю. А чтоб все честно, по закону было. Вот так-то под рогожку, да сенцом прикрой, вот и важно. Любо!

— Ишь книг-то, книг, — сказал другой мужик, выносивший библиотечные шкафы князя Андрея. — Ты не цепляй! А грузно, ребята, книги здоровые!

— Да, писали, не гуляли! — значительно подмигнув, сказал высокий круглолицый мужик, указывая на толстые лексиконы, лежавшие сверху.

Ростов, не желая навязывать свое знакомство княжне, не пошел к ней, а остался в деревне, ожидая ее выезда. Дождавшись выезда экипажей княжны Марьи из дома, Ростов сел верхом и до пути, занятого нашими войсками, в двенадцати верстах от Богучарова, верхом провожал ее. В Янкове, на постоялом дворе, он простился с нею почтительно, в первый раз позволив себе поцеловать ее руку.

— Как вам не совестно, — краснея, отвечал он княжне Марье на выражение благодарности за ее спасенье (как она называла его поступок), — каждый становой сделал бы то же. Если бы нам только приходилось воевать с мужиками, мы бы не допустили так далеко неприятеля, — говорил он, стыдясь чего-то и стараясь переменить разговор. — Я счастлив только, что имел случай познакомиться с вами. Прощайте, княжна, желаю вам счастия и утешения и желаю встретиться с вами при более счастливых условиях. Ежели вы не хотите заставить краснеть меня, пожалуйста, не благодарите.

Но княжна, если не благодарила более словами, благодарила его всем выражением своего сиявшего благодарностью и нежностью лица. Она не могла верить ему, что ей не за что благодарить его. Напротив, для нее несомненно было то, что ежели бы его не было, то она, наверное, должна была бы погибнуть и от бунтовщиков и от французов; что он, для того чтобы спасти ее, подвергал себя самым очевидным и страшным опасностям; и еще несомненнее было то, что он был человек с высокой и благородной душой, который умел понять ее положение и горе. Его добрые и честные глаза с выступившими на них слезами, в то время как она сама, заплакав, говорила с ним о своей потере, не выходили из ее воображения.

Когда она простилась с ним и осталась одна, княжна Марья вдруг почувствовала в глазах слезы, и тут уж не в первый раз ей представился странный вопрос, любит ли она его?

По дороге дальше к Москве, несмотря на то, что положение княжны было не радостно, Дуняша, ехавшая с ней в карете, не раз замечала, что княжна, высунувшись в окно кареты, чему-то радостно и грустно улыбалась.

«Ну что же, ежели бы я и полюбила его?» — думала княжна Марья.

Как ни стыдно ей было признаться себе, что она первая полюбила человека, который, может быть, никогда не полюбит ее, она утешала себя мыслью, что никто никогда не узнает этого и что она не будет виновата, ежели будет до конца жизни, никому не говоря о том, любить того, которого она любила в первый и в последний раз.

Иногда она вспоминала его взгляды, его участие, его слова, и ей казалось счастье не невозможным. И тогда-то Дуняша замечала, что она, улыбаясь, глядела в окно кареты.

«И надо было ему приехать в Богучарово, и в эту самую минуту! — думала княжна Марья. — И надо было его сестре отказать князю Андрею!» — И во всем этом княжна Марья видела волю провиденья.

Впечатление, произведенное на Ростова княжной Марьей, было очень приятное. Когда он вспоминал про нее, ему становилось весело, и когда товарищи, узнав о бывшем с ним приключении в Богучарове, шутили ему, что он, поехав за сеном, подцепил одну из самых богатых невест в России, Ростов сердился. Он сердился именно потому, что мысль о женитьбе на приятной для него, кроткой княжне Марье с огромным состоянием не раз против его воли приходила ему в голову. Для себя лично Николай не мог желать жены лучше княжны Марьи: женитьба на ней сделала бы счастье графини — его матери, и поправила бы дела его отца; и даже — Николай чувствовал это — сделала бы счастье княжны Марьи. Но Соня? И данное слово? И от этого-то Ростов сердился, когда ему шутили о княжне Болконской.