Метаданни
Данни
- Включено в книгите:
-
Война и мир
Първи и втори том
Война и мир
Трети и четвърти том - Оригинално заглавие
- Война и мир, 1865–1869 (Обществено достояние)
- Превод от руски
- Константин Константинов, 1957 (Пълни авторски права)
- Форма
- Роман
- Жанр
- Характеристика
- Оценка
- 5,8 (× 81 гласа)
- Вашата оценка:
Информация
- Сканиране
- Диан Жон (2011)
- Разпознаване и корекция
- NomaD (2011-2012)
- Корекция
- sir_Ivanhoe (2012)
Издание:
Лев Николаевич Толстой
Война и мир
Първи и втори том
Пето издание
Народна култура, София, 1970
Лев Николаевич Толстой
Война и мир
Издательство „Художественная литература“
Москва, 1968
Тираж 300 000
Превел от руски: Константин Константинов
Редактори: Милка Минева и Зорка Иванова
Редактор на френските текстове: Георги Куфов
Художник: Иван Кьосев
Худ. редактор: Васил Йончев
Техн. редактор: Радка Пеловска
Коректори: Лиляна Малякова, Евгения Кръстанова
Дадена за печат на 10.III.1970 г. Печатни коли 51¾
Издателски коли 39,33. Формат 84×108/32
Издат. №41 (2616)
Поръчка на печатницата №1265
ЛГ IV
Цена 3,40 лв.
ДПК Димитър Благоев — София
Народна култура — София
Издание:
Лев Николаевич Толстой
Война и мир
Трети и четвърти том
Пето издание
Народна култура, 1970
Лев Николаевич Толстой
Война и мир
Тома третий и четвертый
Издателство „Художественная литература“
Москва, 1969
Тираж 300 000
Превел от руски: Константин Константинов
Редактори: Милка Минева и Зорка Иванова
Редактор на френските текстове: Георги Куфов
Художник: Иван Кьосев
Худ. редактор: Васил Йончев
Техн. редактор: Радка Пеловска
Коректори: Лидия Стоянова, Христина Киркова
Дадена за печат на 10.III.1970 г. Печатни коли 51
Издателски коли 38,76. Формат 84X108/3.2
Издат. №42 (2617)
Поръчка на печатницата №1268
ЛГ IV
Цена 3,38 лв.
ДПК Димитър Благоев — София, ул. Ракитин 2
Народна култура — София, ул. Гр. Игнатиев 2-а
История
- — Добавяне
Метаданни
Данни
- Година
- 1865–1869 (Обществено достояние)
- Език
- руски
- Форма
- Роман
- Жанр
- Характеристика
- Оценка
- 6 (× 2 гласа)
- Вашата оценка:
История
- — Добавяне
VIII
Вниманието на Петя, заето от барабанчика, на когото дадоха по заповед на Денисов водка и овнешко месо и когото Денисов заповяда да облекат в руски кафтан, за да не го изпращат с другите пленници, а да остане в отряда, бе отклонено сега от него поради пристигането на Долохов. Петя бе слушал в армията много разкази за необикновената храброст и жестокост към французите на Долохов и затуй, откак Долохов бе влязъл в стаята, Петя го гледаше, без да откъсва очи, и все повече се ободряваше, като поклащаше дигнатата си глава, за да не се покаже недостоен дори за обществото на Долохов.
Външността на Долохов странно порази Петя с простотата си.
Денисов носеше казашки кафтан, имаше брада и на гърдите си иконка на Николай Чудотворец и с начина, по който говореше, и с цялото си държане изтъкваше особеното си положение. А Долохов, който по-рано в Москва носеше персийски костюм, сега, напротив, беше наглед като най-изискан гвардейски офицер. Той беше хубаво избръснат, облечен в гвардейски ватен сюртук, с Георгиевски знак в петлицата и с наложена напред обикновена фуражка. Той остави в ъгъла мокрото си кебе, приближи се до Денисов и без да се здрависва с никого, почна веднага да разпитва по работата. Денисов му разправи за намеренията, които големите отряди имаха към техния транспорт, за изпращането на Петя и как е отговорил на двамата генерали. Сетне Денисов разправи всичко, което знаеше за положението на френския отряд.
— Това е така, но трябва да се знае какви и колко са войските — каза Долохов, — трябва да се отиде. Без да знаем сигурно колко са, не бива да почваме. Аз обичам да върша работа с точност. Та не иска ли някой от господата да дойде с мене в техния лагер? Аз нося мундири.
— Аз, аз… аз ще дойда с вас! — възкликна Петя.
— Няма никаква нужда да отиваш — каза Денисов, като се обърна към Долохов, — а пък него за нищо няма да го пусна.
— И таз хубава! — извика Петя. — Защо да не отида?…
— Защото — няма за какво да отиваш.
— Не, извинявайте, моля ви се, защото… защото… ще отида и толкова. Ще ме вземете ли? — обърна се той към Долохов.
— Че защо не… — отговори разсеяно Долохов, като се загледа в лицето на френския барабанчик.
— Отдавна ли е при тебе това юначе? — попита той Денисов.
— Днес го пленили, но нищо не знае. Оставих го пг’и себе си.
— Ами останалите къде ги дяваш? — рече Долохов.
— Как къде? Изпг’ащам ги сг’ещу г’асписка! — извика неочаквано Денисов, като се изчерви. — И смело ще ти кажа, че ни един човек не тежи на съвестта ми. Мигар толкова е мъчно за тебе да изпг’атиш тридесет или четиг’идисет души под стг’ажа в гг’ада, отколкото — ще го кажа напг’аво — да петниш войнишката чест.
— Виж какво, на младото графче му прилича да говори тия любезности — каза със студен присмех Долохов, — но за тебе е време да оставиш тия работи.
— Но какво, аз не казвам нищо, казвам само, че без друго ще дойда с вас — рече боязливо Петя.
— А за нас, драги, е време вече да оставим тия любезности — продължи Долохов, сякаш му беше особено приятно да приказва по тоя въпрос, който дразнеше Денисов. — Е, защо взе тогова при себе си? — каза той, като клатеше глава. — Защото ти е жал за него ли? Та нали знаем тия твои разписки. Ти ще ги изпратиш сто, а ще пристигнат трийсет. Ще измрат от глад или ще ги избият. Та не е ли тогава все едно да не ги вземаш?
Есаулът, присвил светлите си очи, кимна одобрително.
— Все едно е, няма какво да се разсъждава. Но аз не ща да ги поемам на съвестта си. Казваш — ще измрат. Добре. Но да не е по моя вина.
Долохов се засмя.
— Та мигар на тях двадесет пъти не са им заповядвали да ме хванат? А хванат ли ни — и мене, и тебе с твоето рицарство, — направо на въжето. — Той млъкна за малко. — Но трябва да се върши работа. Нека извикат моя казак с денка! Нося два френски мундира. Е, ще вървим ли? — попита той Петя.
— Аз ли? Да, да, без друго — извика Петя, като се изчерви почти до сълзи и погледна Денисов.
Докато Долохов спореше с Денисов какво трябва да правят с пленниците, Петя пак почувствува неловкост и припряност; но пак не можа да разбере хубаво какво говореха те. „Щом големите, известните, мислят тъй, значи, тъй трябва, значи, така е хубаво — помисли той. — А главното е Денисов да не смее да мисли, че аз му се подчинявам, че може да ме командува. Без друго ще отида с Долохов във френския лагер. Щом той може, и аз мога!“
На всички увещания на Денисов да не тръгва Петя отговаряше, че той също е свикнал да прави всичко с точност, а не на приумица и че никога не мисли дали го заплашва опасност.
— Защото, съгласете се, ако не се знае сигурно колко са ония там, от това ще зависи животът може би на стотици хора, а пък ние сме само двама. А освен туй мене много ми се иска да отида и без друго, без друго ще отида, вие не можете ме задържа — каза той — и само ще стане по-лошо…
Глава VIII
От барабанщика, которому по приказанию Денисова дали водки, баранины и которого Денисов велел одеть в русский кафтан, с тем, чтобы, не отсылая с пленными, оставить его при партии, внимание Пети было отвлечено приездом Долохова. Петя в армии слышал много рассказов про необычайные храбрость и жестокость Долохова с французами, и потому с тех пор, как Долохов вошел в избу, Петя, не спуская глаз, смотрел на него и все больше подбадривался, подергивая поднятой головой, с тем чтобы не быть недостойным даже и такого общества, как Долохов.
Наружность Долохова странно поразила Петю своей простотой.
Денисов одевался в чекмень, носил бороду и на груди образ Николая-чудотворца и в манере говорить, во всех приемах выказывал особенность своего положения. Долохов же, напротив, прежде, в Москве, носивший персидский костюм, теперь имел вид самого чопорного гвардейского офицера. Лицо его было чисто выбрито, одет он был в гвардейский ваточный сюртук с Георгием в петлице и в прямо надетой простой фуражке. Он снял в углу мокрую бурку и, подойдя к Денисову, не здороваясь ни с кем, тотчас же стал расспрашивать о деле. Денисов рассказывал ему про замыслы, которые имели на их транспорт большие отряды, и про присылку Пети, и про то, как он отвечал обоим генералам. Потом Денисов рассказал все, что он знал про положение французского отряда.
— Это так, но надо знать, какие и сколько войск, — сказал Долохов, — надо будет съездить. Не зная верно, сколько их, пускаться в дело нельзя. Я люблю аккуратно дело делать. Вот, не хочет ли кто из господ съездить со мной в их лагерь. У меня мундиры с собою.
— Я, я… я поеду с вами! — вскрикнул Петя.
— Совсем и тебе не нужно ездить, — сказал Денисов, обращаясь к Долохову, — а уж его я ни за что не пущу.
— Вот прекрасно! — вскрикнул Петя, — отчего же мне не ехать?…
— Да оттого, что незачем.
— Ну, уж вы меня извините, потому что… потому что… я поеду, вот и все. Вы возьмете меня? — обратился он к Долохову.
— Отчего ж… — рассеянно отвечал Долохов, вглядываясь в лицо французского барабанщика.
— Давно у тебя молодчик этот? — спросил он у Денисова.
— Нынче взяли, да ничего не знает. Я оставил его пг’и себе.
— Ну, а остальных ты куда деваешь? — сказал Долохов.
— Как куда? Отсылаю под г’асписки! — вдруг покраснев, вскрикнул Денисов. — И смело скажу, что на моей совести нет ни одного человека. Разве тебе тг’удно отослать тг’идцать ли, тг’иста ли человек под конвоем в гог’од, чем маг’ать, я пг’ямо скажу, честь солдата.
— Вот молоденькому графчику в шестнадцать лет говорить эти любезности прилично, — с холодной усмешкой сказал Долохов, — а тебе-то уж это оставить пора.
— Что ж, я ничего не говорю, я только говорю, что я непременно поеду с вами, — робко сказал Петя.
— А нам с тобой пора, брат, бросить эти любезности, — продолжал Долохов, как будто он находил особенное удовольствие говорить об этом предмете, раздражавшем Денисова. — Ну этого ты зачем взял к себе? — сказал он, покачивая головой. — Затем, что тебе его жалко? Ведь мы знаем эти твои расписки. Ты пошлешь их сто человек, а придут тридцать. Помрут с голоду или побьют. Так не все ли равно их и не брать?
Эсаул, щуря светлые глаза, одобрительно кивал головой.
— Это все г’авно, тут г'ассуждать нечего. Я на свою душу взять не хочу. Ты говог’ишь — помг’ут. Ну, хог’ошо. Только бы не от меня.
Долохов засмеялся.
— Кто же им не велел меня двадцать раз поймать? А ведь поймают — меня и тебя, с твоим рыцарством, все равно на осинку. — Он помолчал. — Однако надо дело делать. Послать моего казака с вьюком! У меня два французских мундира. Что ж, едем со мной? — спросил он у Пети.
— Я? Да, да, непременно, — покраснев почти до слез, вскрикнул Петя, взглядывая на Денисова.
Опять в то время, как Долохов заспорил с Денисовым о том, что надо делать с пленными, Петя почувствовал неловкость и торопливость; но опять не успел понять хорошенько того, о чем они говорили. «Ежели так думают большие, известные, стало быть, так надо, стало быть, это хорошо, — думал он. — А главное, надо, чтобы Денисов не смел думать, что я послушаюсь его, что он может мной командовать. Непременно поеду с Долоховым во французский лагерь. Он может, и я могу».
На все убеждения Денисова не ездить Петя отвечал, что он тоже привык все делать аккуратно, а не наобум Лазаря, и что он об опасности себе никогда не думает.
— Потому что, — согласитесь сами, — если не знать верно, сколько там, от этого зависит жизнь, может быть, сотен, а тут мы одни, и потом мне очень этого хочется, и непременно, непременно поеду, вы уж меня не удержите, — говорил он, — только хуже будет…