Метаданни
Данни
- Включено в книгите:
-
Война и мир
Първи и втори том
Война и мир
Трети и четвърти том - Оригинално заглавие
- Война и мир, 1865–1869 (Обществено достояние)
- Превод от руски
- Константин Константинов, 1957 (Пълни авторски права)
- Форма
- Роман
- Жанр
- Характеристика
- Оценка
- 5,8 (× 81 гласа)
- Вашата оценка:
Информация
- Сканиране
- Диан Жон (2011)
- Разпознаване и корекция
- NomaD (2011-2012)
- Корекция
- sir_Ivanhoe (2012)
Издание:
Лев Николаевич Толстой
Война и мир
Първи и втори том
Пето издание
Народна култура, София, 1970
Лев Николаевич Толстой
Война и мир
Издательство „Художественная литература“
Москва, 1968
Тираж 300 000
Превел от руски: Константин Константинов
Редактори: Милка Минева и Зорка Иванова
Редактор на френските текстове: Георги Куфов
Художник: Иван Кьосев
Худ. редактор: Васил Йончев
Техн. редактор: Радка Пеловска
Коректори: Лиляна Малякова, Евгения Кръстанова
Дадена за печат на 10.III.1970 г. Печатни коли 51¾
Издателски коли 39,33. Формат 84×108/32
Издат. №41 (2616)
Поръчка на печатницата №1265
ЛГ IV
Цена 3,40 лв.
ДПК Димитър Благоев — София
Народна култура — София
Издание:
Лев Николаевич Толстой
Война и мир
Трети и четвърти том
Пето издание
Народна култура, 1970
Лев Николаевич Толстой
Война и мир
Тома третий и четвертый
Издателство „Художественная литература“
Москва, 1969
Тираж 300 000
Превел от руски: Константин Константинов
Редактори: Милка Минева и Зорка Иванова
Редактор на френските текстове: Георги Куфов
Художник: Иван Кьосев
Худ. редактор: Васил Йончев
Техн. редактор: Радка Пеловска
Коректори: Лидия Стоянова, Христина Киркова
Дадена за печат на 10.III.1970 г. Печатни коли 51
Издателски коли 38,76. Формат 84X108/3.2
Издат. №42 (2617)
Поръчка на печатницата №1268
ЛГ IV
Цена 3,38 лв.
ДПК Димитър Благоев — София, ул. Ракитин 2
Народна култура — София, ул. Гр. Игнатиев 2-а
История
- — Добавяне
Метаданни
Данни
- Година
- 1865–1869 (Обществено достояние)
- Език
- руски
- Форма
- Роман
- Жанр
- Характеристика
- Оценка
- 6 (× 2 гласа)
- Вашата оценка:
История
- — Добавяне
XII
Наташа беше на шестнадесет години, а сега бе 1809 година, същата, за която преди четири години Наташа беше смятала на пръсти заедно с Борис, след като се бе целунала с него. Оттогава тя ни веднъж не бе виждала Борис. Пред Соня и пред майка си, когато ставаше дума за Борис, тя казваше съвсем спокойно, като за нещо решено, че всичко предишно е било детинщина, за която не си струва и да се приказва и която отдавна е забравена. Но в най-скритата глъбина на душата й въпросът, дали задължението към Борис беше шега или важно, свързващо я обещание, я измъчваше.
Още от 1805 година, когато замина от Москва за армията, Борис не бе се виждал с Ростови. Няколко пъти той биваше в Москва, минаваше недалеч от Отрадное, но ни веднъж не бе ходил у Ростови.
Понякога на Наташа й минаваше през ума, че той не иска да я види и тия съмнения се потвърждаваха от тъжния тон, с който възрастните говореха за него.
— В сегашно време старите приятели се забравят — казваше графинята, след като се споменеше за Борис.
Ана Михайловна, която напоследък рядко биваше у Ростови, също така се държеше някак особено достойно и всеки път възторжено и благодарно говореше за достойнствата на сина си и за бляскавата кариера, която той имаше. Когато Ростови пристигнаха в Петербург, Борис отиде да ги посети.
Той отиваше към тях с известно вълнение. Споменът за Наташа беше най-поетичният спомен на Борис. Но в същото време отиваше с твърдото намерение да даде на нея и на близките й да почувствуват ясно, че детинските отношения между него и Наташа не могат да обвързват нито нея, нито него. Той имаше бляскаво положение в обществото — благодарение на интимността си с графиня Безухова, бляскаво положение в службата — благодарение покровителството на едно важно лице, с чието доверие се ползуваше напълно, и имаше зараждащи се планове за женитба с една от най-богатите моми в Петербург, които много лесно можеха да се осъществят. Когато Борис влезе в салона на Ростови, Наташа беше в стаята си. Като узна, че е пристигнал, тя се изчерви и почти тичешком влезе в салона, сияеща от усмивка, която беше много повече от любезна.
Борис помнеше оная Наташа в къса рокличка, с черни, блеснали изпод къдриците очи и с неудържим детски смях, която познаваше от преди четири години, и затуй, когато влезе една съвсем друга Наташа, той се смути и лицето му изрази възторжено учудване. Това изражение на лицето му зарадва Наташа.
— Е, познаваш ли старата си приятелка, немирницата? — рече графинята. Борис целуна ръка на Наташа и каза, че е учуден от станалата с нея промяна.
— Колко сте се разхубавили!
„То се знае!“ — отговориха сияещите очи на Наташа.
— А татко остарял ли е? — попита тя. Наташа седна и без да се намесва в разговора на Борис с графинята, разглеждаше мълчаливо своя детски годеник до най-малките подробности. Той чувствуваше върху си тежестта на тоя упорит и ласкав поглед и от време на време я поглеждаше.
Мундирът, шпорите, връзката, прическата на Борис — всичко беше най-модно и comme il faut[1]. Наташа веднага забеляза това. Той седеше малко на една страна в кресло до графинята, оправяйки с дясната си ръка съвсем чистата си, като че излята ръкавица на лявата, говореше с особено, изтънчено свиване на устните за увеселенията на висшето петербургско общество и с лека насмешка си спомняше за предишните московски времена и московски познати. Когато говореше за висшата аристокрация, Наташа почувствува, че умишлено, а не без да ще, спомена за бала у един посланик, на който е бил, и за поканите, които получил от N.N. и S.S.
През всичкото време Наташа седеше мълчалива и го гледаше изпод вежди. Тоя поглед все повече и повече безпокоеше и смущаваше Борис. Той по-често поглеждаше Наташа и прекъсваше думите си. Седя не повече от десет минути и стана да се сбогува. Гледаха го същите любопитни, предизвикателни и малко присмехулни очи. След първото посещение Борис си каза, че Наташа го привлича точно толкова, колкото по-рано, но че той не трябва да се отдава на това чувство, защото женитбата с нея — девойка почти без състояние — би била гибел за кариерата му, а възобновяването, на предишните отношения без цел за женитба би било неблагородна постъпка. Борис сам си реши да избягва срещите с Наташа, но въпреки това решение дойде след няколко дни и почна да идва често и да прекарва по цели дни у Ростови. Той си мислеше, че му е необходимо да се обясни с Наташа, да й каже, че всичко минало трябва да се забрави, че въпреки всичко… тя не може да бъде негова жена, че той няма състояние и че никога няма да му я дадат. Но все не сполучваше и му беше неловко да пристъпи към това обяснение. От ден на ден той все повече и повече се оплиташе. Наташа, според майка й и Соня, изглеждаше влюбена в Борис както по-рано. Тя му пееше неговите любими песни, показваше му албума си, караше го да пише в него, не му позволяваше да приказва за миналото, като му даваше да разбере колко прекрасно е новото; и всеки ден той си заминаваше като в мъгла, без да каже онова, което смяташе да каже, като не знаеше сам какво върши, за какво е дошъл и как ще се свърши това. Борис престана да ходи у Елен, всеки ден получаваше укорителни писъмца от нея, но все пак по цели дни прекарваше у Ростови.
Глава XII
Наташе было 16 лет, и был 1809 год, тот самый, до которого она четыре года тому назад по пальцам считала с Борисом после того, как она с ним поцеловалась. С тех пор она ни разу не видала Бориса. Перед Соней и с матерью, когда разговор заходил о Борисе, она совершенно свободно говорила, как о деле решенном, что всё, что было прежде, — было ребячество, про которое не стоило и говорить, и которое давно было забыто. Но в самой тайной глубине ее души, вопрос о том, было ли обязательство к Борису шуткой или важным, связывающим обещанием, мучил ее.
С самых тех пор, как Борис в 1805 году из Москвы уехал в армию, он не видался с Ростовыми. Несколько раз он бывал в Москве, проезжал недалеко от Отрадного, но ни разу не был у Ростовых.
Наташе приходило иногда к голову, что он не хотел видеть ее, и эти догадки ее подтверждались тем грустным тоном, которым говаривали о нем старшие:
— В нынешнем веке не помнят старых друзей, — говорила графиня вслед за упоминанием о Борисе.
Анна Михайловна, в последнее время реже бывавшая у Ростовых, тоже держала себя как-то особенно достойно, и всякий раз восторженно и благодарно говорила о достоинствах своего сына и о блестящей карьере, на которой он находился. Когда Ростовы приехали в Петербург, Борис приехал к ним с визитом.
Он ехал к ним не без волнения. Воспоминание о Наташе было самым поэтическим воспоминанием Бориса. Но вместе с тем он ехал с твердым намерением ясно дать почувствовать и ей, и родным ее, что детские отношения между ним и Наташей не могут быть обязательством ни для нее, ни для него. У него было блестящее положение в обществе, благодаря интимности с графиней Безуховой, блестящее положение на службе, благодаря покровительству важного лица, доверием которого он вполне пользовался, и у него были зарождающиеся планы женитьбы на одной из самых богатых невест Петербурга, которые очень легко могли осуществиться. Когда Борис вошел в гостиную Ростовых, Наташа была в своей комнате. Узнав о его приезде, она раскрасневшись почти вбежала в гостиную, сияя более чем ласковой улыбкой.
Борис помнил ту Наташу в коротеньком платье, с черными, блестящими из под локон глазами и с отчаянным, детским смехом, которую он знал 4 года тому назад, и потому, когда вошла совсем другая Наташа, он смутился, и лицо его выразило восторженное удивление. Это выражение его лица обрадовало Наташу.
— Что, узнаешь свою маленькую приятельницу-шалунью? — сказала графиня. Борис поцеловал руку Наташи и сказал, что он удивлен происшедшей в ней переменой.
— Как вы похорошели!
«Еще бы!», отвечали смеющиеся глаза Наташи.
— А папа постарел? — спросила она. Наташа села и, не вступая в разговор Бориса с графиней, молча рассматривала своего детского жениха до малейших подробностей. Он чувствовал на себе тяжесть этого упорного, ласкового взгляда и изредка взглядывал на нее.
Мундир, шпоры, галстук, прическа Бориса, всё это было самое модное и сomme il faut.[1] Это сейчас заметила Наташа. Он сидел немножко боком на кресле подле графини, поправляя правой рукой чистейшую, облитую перчатку на левой, говорил с особенным, утонченным поджатием губ об увеселениях высшего петербургского света и с кроткой насмешливостью вспоминал о прежних московских временах и московских знакомых. Не нечаянно, как это чувствовала Наташа, он упомянул, называя высшую аристократию, о бале посланника, на котором он был, о приглашениях к NN и к SS.
Наташа сидела всё время молча, исподлобья глядя на него. Взгляд этот всё больше и больше, и беспокоил, и смущал Бориса. Он чаще оглядывался на Наташу и прерывался в рассказах. Он просидел не больше 10 минут и встал, раскланиваясь. Всё те же любопытные, вызывающие и несколько насмешливые глаза смотрели на него. После первого своего посещения, Борис сказал себе, что Наташа для него точно так же привлекательна, как и прежде, но что он не должен отдаваться этому чувству, потому что женитьба на ней — девушке почти без состояния, — была бы гибелью его карьеры, а возобновление прежних отношений без цели женитьбы было бы неблагородным поступком. Борис решил сам с собою избегать встреч с Наташей, нo, несмотря на это решение, приехал через несколько дней и стал ездить часто и целые дни проводить у Ростовых. Ему представлялось, что ему необходимо было объясниться с Наташей, сказать ей, что всё старое должно быть забыто, что, несмотря на всё… она не может быть его женой, что у него нет состояния, и ее никогда не отдадут за него. Но ему всё не удавалось и неловко было приступить к этому объяснению. С каждым днем он более и более запутывался. Наташа, по замечанию матери и Сони, казалась по старому влюбленной в Бориса. Она пела ему его любимые песни, показывала ему свой альбом, заставляла его писать в него, не позволяла поминать ему о старом, давая понимать, как прекрасно было новое; и каждый день он уезжал в тумане, не сказав того, что намерен был сказать, сам не зная, что он делал и для чего он приезжал, и чем это кончится. Борис перестал бывать у Элен, ежедневно получал укоризненные записки от нее и всё-таки целые дни проводил у Ростовых.