Лев Толстой
Война и мир (99)

Лев Толстой
Война и мир (99)

Глава XVIII

Пройдя коридор, фельдшер ввел Ростова в офицерские палаты, состоявшие из трех, с растворенными дверями, комнат. В комнатах этих были кровати; раненые и больные офицеры лежали и сидели на них. Некоторые в больничных халатах ходили по комнатам. Первое лицо, встретившееся Ростову в офицерских палатах, был маленький, худой человечек без руки, в колпаке и больничном халате с закушенной трубочкой, ходивший в первой комнате. Ростов, вглядываясь в него, старался вспомнить, где он его видел.

— Вот где Бог привел свидеться, — сказал маленький человек. — Тушин, Тушин, помните довез вас под Шенграбеном? А мне кусочек отрезали, вот… — сказал он, улыбаясь, показывая на пустой рукав халата. — Василья Дмитриевича Денисова ищете? — сожитель! — сказал он, узнав, кого нужно было Ростову. — Здесь, здесь. — И Тушин повел его в другую комнату, из которой слышался хохот нескольких голосов.

«И как они могут не только хохотать, но жить тут»? думал Ростов, всё слыша еще этот запах мертвого тела, которого он набрался еще в солдатском госпитале, и всё еще видя вокруг себя эти завистливые взгляды, провожавшие его с обеих сторон, и лицо этого молодого солдата с закаченными глазами.

Денисов, закрывшись с головой одеялом, спал не постели, несмотря на то, что был 12-й час дня.

— А, Г’остов? 3дог’ово, здог’ово, — закричал он всё тем же голосом, как бывало и в полку; но Ростов с грустью заметил, как за этой привычной развязностью и оживленностью какое-то новое дурное, затаённое чувство проглядывало в выражении лица, в интонациях и словах Денисова.

Рана его, несмотря на свою ничтожность, все ещё не заживала, хотя уже прошло шесть недель, как он был ранен. В лице его была та же бледная опухлость, которая была на всех гошпитальных лицах. Но не это поразило Ростова; его поразило то, что Денисов как будто не рад был ему и неестественно ему улыбался. Денисов не расспрашивал ни про полк, ни про общий ход дела. Когда Ростов говорил про это, Денисов не слушал.

Ростов заметил даже, что Денисову неприятно было, когда ему напоминали о полке и вообще о той, другой, вольной жизни, которая шла вне госпиталя. Он, казалось, старался забыть ту прежнюю жизнь и интересовался только своим делом с провиантскими чиновниками. На вопрос Ростова, в каком положении было дело, он тотчас достал из-под подушки бумагу, полученную из комиссии, и свой черновой ответ на нее. Он оживился, начав читать свою бумагу и особенно давал заметить Ростову колкости, которые он в этой бумаге говорил своим врагам. Госпитальные товарищи Денисова, окружившие было Ростова — вновь прибывшее из вольного света лицо, — стали понемногу расходиться, как только Денисов стал читать свою бумагу. По их лицам Ростов понял, что все эти господа уже не раз слышали всю эту успевшую им надоесть историю. Только сосед на кровати, толстый улан, сидел на своей койке, мрачно нахмурившись и куря трубку, и маленький Тушин без руки продолжал слушать, неодобрительно покачивая головой. В середине чтения улан перебил Денисова.

— А по мне, — сказал он, обращаясь к Ростову, — надо просто просить государя о помиловании. Теперь, говорят, награды будут большие, и верно простят…

— Мне просить государя! — сказал Денисов голосом, которому он хотел придать прежнюю энергию и горячность, но который звучал бесполезной раздражительностью. — О чём? Ежели бы я был разбойник, я бы просил милости, а то я сужусь за то, что вывожу на чистую воду разбойников. Пускай судят, я никого не боюсь: я честно служил царю, отечеству и не крал! И меня разжаловать, и… Слушай, я так прямо и пишу им, вот я пишу: «Ежели бы я был казнокрад…»

— Ловко написано, что и говорить, — сказал Тушин. Да не в том дело, Василий Дмитрич, — он тоже обратился к Ростову, — покориться надо, а вот Василий Дмитрич не хочет. Ведь аудитор говорил вам, что дело ваше плохо.

— Ну пускай будет плохо, — сказал Денисов. — Вам написал аудитор просьбу, — продолжал Тушин, — и надо подписать, да вот с ними и отправить. У них верно (он указал на Ростова) и рука в штабе есть. Уже лучше случая не найдете.

— Да ведь я сказал, что подличать не стану, — перебил Денисов и опять продолжал чтение своей бумаги.

Ростов не смел уговаривать Денисова, хотя он инстинктом чувствовал, что путь, предлагаемый Тушиным и другими офицерами, был самый верный, и хотя он считал бы себя счастливым, ежели бы мог оказать помощь Денисову: он знал непреклонность воли Денисова и его правдивую горячность.

Когда кончилось чтение ядовитых бумаг Денисова, продолжавшееся более часа, Ростов ничего не сказал, и в самом грустном расположении духа, в обществе опять собравшихся около него госпитальных товарищей Денисова, провел остальную часть дня, рассказывая про то, что он знал, и слушая рассказы других. Денисов мрачно молчал в продолжение всего вечера.

Поздно вечером Ростов собрался уезжать и спросил Денисова, не будет ли каких поручений?

— Да, постой, — сказал Денисов, оглянулся на офицеров и, достав из-под подушки свои бумаги, пошел к окну, на котором у него стояла чернильница, и сел писать.

— Видно плетью обуха не пег’ешибешь, — сказал он, отходя от окна и подавая Ростову большой конверт. — Это была просьба на имя государя, составленная аудитором, в которой Денисов, ничего не упоминая о винах провиантского ведомства, просил только о помиловании.

— Передай, видно… — Он не договорил и улыбнулся болезненно-фальшивой улыбкой.

XVIII

Като преминаха коридора, фелдшерът въведе Ростов в офицерските помещения, състоящи се от три, с разтворени врати стаи. В тия стаи имаше кревати; ранените и болните офицери лежаха и седяха по тях. Някои, в болнични халати, се разхождаха из стаите. Първото лице, с което Ростов се срещна, беше един дребен, слаб човек без ръка, с нощна шапка и болничен халат, със захапана луличка, който се разхождаше в първата стая. Вглеждайки се в него, Ростов се мъчеше да си спомни де го е виждал.

— Виж де е рекъл Бог да се видим — каза дребният човек. — Тушин, Тушин — помните ли, аз ви закарах до Шьонграбен? А на мен ми отрязаха едно парченце, ето… — рече той, като се усмихваше и сочеше празния ръкав на халата си. — Василий Дмитрич Денисов ли търсите? Съквартирант ми е! — каза той, когато разбра кого търсеше Ростов. — Тук, тук — и Тушин го поведе към втората стая, отдето се чуваше висок смях на няколко души.

„Как могат те — не да се смеят, но да живеят тук?“ — помисли Ростов, като все още усещаше тоя мирис на труп, с, който бе изпълнен от войнишките болнични стаи, и все още виждаше около себе си тия завистливи погледи, които го придружаваха от двете страни, и лицето на оня млад войник с обърнати очи.

Покрил глава със завивката, Денисов спеше на леглото, макар че минаваше единадесет часът сутринта.

— А, Ростов? Здг’авей, здг’авей! — викна той със същия както в полка глас; но Ростов с тъга забеляза, че през тая привична разпуснатост и оживление някакво ново, лошо, затаено чувство прозираше в израза на лицето, в интонациите и в думите на Денисов.

Раната му, въпреки незначителността си, все още не зарастваше, макар че бяха минали вече шест седмици, откак беше ранен. Лицето му имаше същата бледа подпухналост, каквато имаха всички болнични лица. Но не това смая Ростов; той бе смаян от факта, че на Денисов сякаш не му беше драго, че го вижда и му се усмихваше неестествено. Денисов не разпитваше нито за полка, нито за общия вървеж на работите. Когато Ростов разправяше за това, Денисов не слушаше.

Ростов дори забеляза, че на Денисов му беше неприятно, когато му напомняха за полка и изобщо за оня, другия, свободния живот, който течеше извън болницата. Той като че се мъчеше да забрави оня предишен живот и се интересуваше само от своята разпра с интендантските чиновници. Когато Ростов го запита в какво положение е работата, той тутакси извади изпод възглавницата си някакво писмо от комисията и черновката на своя отговор. Когато зачете писмото си, той се оживи и особено обръщаше внимание на Ростов върху острите думички, които пишеше на враговете си. Болничните другари на Денисов, които бяха наобиколили Ростов — току-що дошъл от свободния свят човек, — щом Денисов зачете своето писмо, почнаха постепенно да се разотиват. Ростов разбра по лицата им, че всички тия господа бяха слушали вече неведнъж цялата тая история, която бе успяла да им омръзне. Само съседът му по легло, един дебел улан, седеше на кревата си, мрачно навъсен, пушейки лула, и дребничкият Тушин без ръка продължаваше да слуша, като поклащаше неодобрително глава. Посред четенето уланът прекъсна Денисов.

— А според мене — рече той, обръщайки се към Ростов — трябва просто да моли царя за помилване. Сега, казват, ще има големи награди и сигурно ще му простят…

— Аз да моля царя! — каза Денисов с глас, на който искаше да придаде предишната енергия и пламенност, но който звучеше с безполезна раздразнителност. — За какво? Ако бях разбойник, щях да моля за милост, а то — съдят ме, защото съм посочил кои са разбойниците. Нека ме съдят, не се боя от никого; служих честно на царя и на отечеството и не съм крал! И ще ме разжалват, и… Слушай, аз и така направо им пиша, ето какво пиша: „Ако бях крадец на държавни пари…“

— Майсторски е написано, няма какво да се каже — рече Тушин. — Но не е там работата, Василий Дмитрич. — Той също се обърна към Ростов — трябва човек да се подчини, а пък Василий Дмитрич не иска. Та нали аудиторът ви каза, че работата ви е лоша.

— Е, нека бъде лоша — каза Денисов.

— Аудиторът ви написа молба — продължи Тушин, — трябва да я подпишете и ето на, да я изпратите с него. Той сигурно (той посочи Ростов) има и свои хора в щаба. По-добър случай не ще имате.

— Но нали казах, че няма да стана подлец — прекъсна го Денисов и продължи да чете писмото си.

Ростов не се реши да увещава Денисов; макар инстинктивно да чувствуваше, че посочваният от Тушин и от другите офицери път бе най-сигурният и макар че щеше да се смята щастлив, ако можеше да помогне на Денисов — той познаваше непреклонната воля на Денисов и искрената му пламенност.

Когато Денисов свърши четенето на своите злъчни книжа, което продължи повече от час, Ростов не каза нищо и в най-тъжно настроение прекара останалата част от деня между наново събралите се болнични другари на Денисов, като им разказваше, каквото знаеше, и слушаше какво разправят другите. През цялата вечер Денисов мрачно мълча.

Късно вечерта Ростов се приготви да си върви й попита Денисов няма ли да му поръча нещо.

— Да, чакай — рече Денисов, изгледа офицерите и като извади изпод възглавницата книжата си, отиде до прозореца, дето беше мастилницата му, и седна да пише.

— Вижда се, срещу г’ъжен не се г’ита — каза той, като се дръпна от прозореца и подаде на Ростов голям плик. Това беше молбата до царя, съчинена от аудитора, в която Денисов, без да споменава нищо за виновността на интендантския отдел, молеше само за помилване.

— Пг’едай я, то се вижда… — Той не довърши и се усмихна с болезнено-фалшива усмивка.