Метаданни
Данни
- Година
- 1865–1869 (Обществено достояние)
- Език
- руски
- Форма
- Роман
- Жанр
- Характеристика
- Оценка
- 6 (× 2 гласа)
- Вашата оценка:
История
- — Добавяне
Метаданни
Данни
- Включено в книгите:
-
Война и мир
Първи и втори том
Война и мир
Трети и четвърти том - Оригинално заглавие
- Война и мир, 1865–1869 (Обществено достояние)
- Превод от руски
- Константин Константинов, 1957 (Пълни авторски права)
- Форма
- Роман
- Жанр
- Характеристика
- Оценка
- 5,8 (× 81 гласа)
- Вашата оценка:
Информация
- Сканиране
- Диан Жон (2011)
- Разпознаване и корекция
- NomaD (2011-2012)
- Корекция
- sir_Ivanhoe (2012)
Издание:
Лев Николаевич Толстой
Война и мир
Първи и втори том
Пето издание
Народна култура, София, 1970
Лев Николаевич Толстой
Война и мир
Издательство „Художественная литература“
Москва, 1968
Тираж 300 000
Превел от руски: Константин Константинов
Редактори: Милка Минева и Зорка Иванова
Редактор на френските текстове: Георги Куфов
Художник: Иван Кьосев
Худ. редактор: Васил Йончев
Техн. редактор: Радка Пеловска
Коректори: Лиляна Малякова, Евгения Кръстанова
Дадена за печат на 10.III.1970 г. Печатни коли 51¾
Издателски коли 39,33. Формат 84×108/32
Издат. №41 (2616)
Поръчка на печатницата №1265
ЛГ IV
Цена 3,40 лв.
ДПК Димитър Благоев — София
Народна култура — София
Издание:
Лев Николаевич Толстой
Война и мир
Трети и четвърти том
Пето издание
Народна култура, 1970
Лев Николаевич Толстой
Война и мир
Тома третий и четвертый
Издателство „Художественная литература“
Москва, 1969
Тираж 300 000
Превел от руски: Константин Константинов
Редактори: Милка Минева и Зорка Иванова
Редактор на френските текстове: Георги Куфов
Художник: Иван Кьосев
Худ. редактор: Васил Йончев
Техн. редактор: Радка Пеловска
Коректори: Лидия Стоянова, Христина Киркова
Дадена за печат на 10.III.1970 г. Печатни коли 51
Издателски коли 38,76. Формат 84X108/3.2
Издат. №42 (2617)
Поръчка на печатницата №1268
ЛГ IV
Цена 3,38 лв.
ДПК Димитър Благоев — София, ул. Ракитин 2
Народна култура — София, ул. Гр. Игнатиев 2-а
История
- — Добавяне
Глава IX
Преследуемая стотысячною французской армией под начальством Бонапарта, встречаемая враждебно расположенными жителями, не доверяя более своим союзникам, испытывая недостаток продовольствия и принужденная действовать вне всех предвиденных условий войны, русская тридцатипятитысячная армия, под начальством Кутузова, поспешно отступала вниз по Дунаю, останавливаясь там, где она бывала настигнута неприятелем, и отбиваясь ариергардными делами, лишь насколько это было нужно для того, чтоб отступать, не теряя тяжестей. Были дела при Ламбахе, Амштетене и Мельке; но, несмотря на храбрость и стойкость, признаваемую самим неприятелем, с которою дрались русские, последствием этих дел было только еще быстрейшее отступление. Австрийские войска, избежавшие плена под Ульмом и присоединившиеся к Кутузову у Браунау, отделились теперь от русской армии, и Кутузов был предоставлен только своим слабым, истощенным силам. Защищать более Вену нельзя было и думать. Вместо наступательной, глубоко обдуманной, по законам новой науки — стратегии, войны, план которой был передан Кутузову в его бытность в Вене австрийским гофкригсратом, единственная, почти недостижимая цель, представлявшаяся теперь Кутузову, состояла в том, чтобы, не погубив армии, подобно Маку под Ульмом, соединиться с войсками, шедшими из России.
28-го октября Кутузов с армией перешел на левый берег Дуная и в первый раз остановился, положив Дунай между собой и главными силами французов. 30-го он атаковал находившуюся на левом берегу Дуная дивизию Мортье и разбил ее.[1] В этом деле в первый раз взяты трофеи: знамя, орудия и два неприятельские генерала. В первый раз после двухнедельного отступления русские войска остановились и после борьбы не только удержали поле сражения, но прогнали французов. Несмотря на то, что войска были раздеты, изнурены, на одну треть ослаблены отсталыми, ранеными, убитыми и больными; несмотря на то, что на той стороне Дуная были оставлены больные и раненые с письмом Кутузова, поручавшим их человеколюбию неприятеля; несмотря на то, что большие госпитали и дома в Кремсе, обращенные в лазареты, не могли уже вмещать в себе всех больных и раненых, — несмотря на все это, остановка при Кремсе и победа над Мортье значительно подняли дух войска. Во всей армии и в главной квартире ходили самые радостные, хотя и несправедливые слухи о мнимом приближении колонн из России, о какой-то победе, одержанной австрийцами, и об отступлении испуганного Бонапарта.
Князь Андрей находился во время сражения при убитом в этом деле австрийском генерале Шмите. Под ним была ранена лошадь, и сам он был слегка оцарапан в руку пулей. В знак особой милости главнокомандующего он был послан с известием об этой победе к австрийскому двору, находившемуся уже не в Вене, которой угрожали французские войска, а в Брюнне. В ночь сражения, взволнованный, но не усталый (несмотря на свое несильное на вид сложение, князь Андрей мог переносить физическую усталость гораздо лучше самых сильных людей), верхом приехав с донесением от Дохтурова в Кремс к Кутузову, князь Андрей был в ту же ночь отправлен курьером в Брюнн. Отправление курьером, кроме наград, означало важный шаг к повышению.
Ночь была темная, звездная; дорога чернелась между белевшим снегом, выпавшим накануне, в день сражения. То перебирая впечатления прошедшего сражения, то радостно воображая впечатление, которое он произведет известием о победе, вспоминая проводы главнокомандующего и товарищей, князь Андрей скакал в почтовой бричке, испытывая чувство человека, долго ждавшего и, наконец, достигшего начала желаемого счастия. Как скоро он закрывал глаза, в ушах его раздавалась пальба ружей и орудий, которая сливалась со стуком колес и впечатлением победы. То ему начинало представляться, что русские бегут, что он сам убит; но он поспешно просыпался, со счастием как будто вновь узнавал, что ничего этого не было и что, напротив, французы бежали. Он снова вспоминал все подробности победы, свое спокойное мужество во время сражения и, успокоившись, задремывал… После темной звездной ночи наступило яркое, веселое утро. Снег таял на солнце, лошади быстро скакали, и безразлично вправе и влеве проходили новые разнообразные леса, поля, деревни.
На одной из станций он обогнал обоз русских раненых. Русский офицер, ведший транспорт, развалясь на передней телеге, что-то кричал, ругая грубыми словами солдата. В длинных немецких форшпанах тряслось по каменистой дороге по шести и более бледных, перевязанных и грязных раненых. Некоторые из них говорили (он слышал русский говор), другие ели хлеб, самые тяжелые, молча, с кротким и болезненным детским участием, смотрели на скачущего мимо их курьера.
Князь Андрей велел остановиться и спросил у солдата, в каком деле ранены.
— Позавчера на Дунаю, — отвечал солдат. Князь Андрей достал кошелек и дал солдату три золотых.
— На всех, — прибавил он, обращаясь к подошедшему офицеру. — Поправляйтесь, ребята, — обратился он к солдатам, — еще дела много.
— Что, господин адъютант, какие новости? — спросил офицер, видимо, желая разговориться.
— Хорошие! Вперед, — крикнул он ямщику и поскакал далее.
Уже было совсем темно, когда князь Андрей въехал в Брюнн и увидал себя окруженным высокими домами, огнями лавок, окон домов и фонарей, шумящими по мостовой красивыми экипажами и всею тою атмосферой большого оживленного города, которая всегда так привлекательна для военного человека после лагеря. Князь Андрей, несмотря на быструю езду и бессонную ночь, подъезжая ко дворцу, чувствовал себя еще более оживленным, чем накануне. Только глаза блестели лихорадочным блеском и мысли сменялись с чрезвычайною быстротой и ясностью. Живо представились ему опять все подробности сражения уже не смутно, но определенно, в сжатом изложении, которое он в воображении делал императору Францу. Живо представились ему случайные вопросы, которые могли быть ему сделаны, и те ответы, которые он сделает на них. Он полагал, что его сейчас же представят императору. Но у большого подъезда дворца к нему выбежал чиновник и, узнав в нем курьера, проводил его на другой подъезд.
— Из коридора направо; там, Euer Hochgeboren[2], найдете дежурного флигель-адъютанта, — сказал ему чиновник. — Он проводит к военному министру.
Дежурный флигель-адъютант, встретивший князя Андрея, попросил его подождать и пошел к военному министру. Через пять минут флигель-адъютант вернулся и, особенно учтиво наклонясь и пропуская князя Андрея вперед себя, провел его через коридор в кабинет, где занимался военный министр. Флигель-адъютант своею изысканной учтивостью, казалось, хотел оградить себя от попыток фамильярности русского адъютанта. Радостное чувство князя Андрея значительно ослабело, когда он подходил к двери кабинета военного министра. Он почувствовал себя оскорбленным, и чувство оскорбления перешло в то же мгновение незаметно для него самого в чувство презрения, ни на чем не основанного. Находчивый же ум в то же мгновение подсказал ему ту точку зрения, с которой он имел право презирать и адъютанта, и военного министра. «Им, должно быть, очень легко покажется одерживать победы, не нюхая пороха!» — подумал он. Глаза его презрительно прищурились; он особенно медленно вошел в кабинет военного министра. Чувство это еще более усилилось, когда он увидал военного министра, сидевшего над большим столом и первые две минуты не обращавшего внимания на вошедшего. Военный министр опустил свою лысую, с седыми висками, голову между двух восковых свечей и читал, отмечая карандашом, бумаги. Он дочитывал, не поднимая головы, в то время как отворилась дверь и послышались шаги.
— Возьмите это и передайте, — сказал военный министр своему адъютанту, подавая бумаги и не обращая еще внимания на курьера.
Князь Андрей почувствовал, что либо из всех дел, занимавших военного министра, действия кутузовской армии менее всего могли его интересовать, либо нужно было это дать почувствовать русскому курьеру. «Но мне это совершенно все равно», — подумал он. Военный министр сдвинул остальные бумаги, сравнял их края с краями и поднял голову. У него была умная и характерная голова. Но в то же мгновение, как он обратился к князю Андрею, умное и твердое выражение лица военного министра, видимо, привычно и сознательно изменилось: на лице его остановилась глупая, притворная, не скрывающая своего притворства, улыбка человека, принимающего одного за другим много просителей.
— От генерал-фельдмаршала Кутузова? — спросил он. — Надеюсь, хорошие вести? Было столкновение с Мортъе? Победа? Пора!
Он взял депешу, которая была на его имя, и стал читать ее с грустным выражением.
— Ах, боже мой! Боже мой! Шмит! — сказал он по-немецки. — Какое несчастие, какое несчастие!
Пробежав депешу, он положил ее на стол и взглянул на князя Андрея, видимо, что-то соображая.
— Ах, какое несчастие! Дело, вы говорите, решительное? Мортье не взят, однако. (Он подумал.) Очень рад, что вы привезли хорошие вести, хотя смерть Шмита есть дорогая плата за победу. Его величество, верно, пожелает вас видеть, но не нынче. Благодарю вас, отдохните. Завтра будьте на выходе после парада. Впрочем, я вам дам знать.
Исчезнувшая во время разговора глупая улыбка опять явилась на лице военного министра.
— До свиданья, очень благодарю вас. Государь император, вероятно, пожелает вас видеть, — повторил он и наклонил голову.
Когда князь Андрей вышел из дворца, он почувствовал, что весь интерес и счастие, доставленные ему победой, оставлены им теперь и переданы в равнодушные руки военного министра и учтивого адъютанта. Весь склад мыслей его мгновенно изменился: сражение представилось ему давнишним, далеким воспоминанием.
IX
Преследвана от стохилядна френска армия под началството на Бонапарт, посрещана от враждебно настроени жители, без да разчита вече на своите съюзници, изпитваща недостиг от продоволствие и принудена да действува извън всички предвидени условия на войната, руската тридесет и пет хилядна армия под началството на Кутузов отстъпваше бързо надолу по течението на Дунав, спираше там, дето биваше настигната от неприятеля, и се бранеше с ариергардни боеве, и то само колкото бе потребно, за да отстъпва, без да губи обоза и артилерията си. Имаше боеве при Ламбах, Амщетен и Мелк; но въпреки храбростта и издръжливостта, с които се биеха русите и които се признаваха от самия неприятел, последица от тия боеве беше само още по-бързото отстъпление. Австрийските войски, които бяха избегнали пленяването при Улм и се бяха присъединили при Браунау към Кутузов, сега се отделиха от руската армия и Кутузов бе оставен само на своите слаби, изтощени сили. Не можеше и да се мисли да се защищава по-нататък Виена. Вместо дълбоко обмислена по законите на новата наука — стратегията, настъпателна война, планът на която бе предаден на Кутузов във Виена от австрийския хофкригсрат, единствената, почти недостижима цел, която Кутузов можеше да има сега, беше, без да погуби армията си, както Мак при Улм, да се съедини с войските, които идеха от Русия.
На двадесет и осми октомври Кутузов заедно с армията си мина на левия бряг на Дунав и за пръв път се спря, като остави Дунав между себе си и главните сили на французите. На тридесети той атакува намиращата се на левия бряг на Дунав дивизия на Мортие и я разби. В това сражение за пръв път бяха взети трофеи: едно знаме, оръдия и двама неприятелски генерали. За пръв път, след двуседмично отстъпление, руските войски се спряха и след боя не само задържаха полесражението, но и прогониха французите. Макар че войските бяха полуоблечени, изморени, намалени с една трета поради изостаналите, ранените, убитите и болните; макар че на отвъдния дунавски бряг бяха оставени болните и ранените с писмо от Кутузов, че се поверяват на човеколюбието на неприятеля; макар че големите болници и домове в Кремс, превърнати в лазарета, не можеха да побират вече всички болни и ранени — въпреки всичко това спирането при Кремс и победата над Мортие подигнаха значително духа на войската. Из цялата армия и в главната квартира се носеха най-радостни, макар и неверни слухове за мнимо приближаване на колоните от Русия, за някаква победа, спечелена от австрийците, и за отстъплението на уплашения Бонапарт.
През време на сражението княз Андрей се намираше при австрийския генерал Шмит, който бе убит в тоя бой. Конят, който яздеше, беше ранен, а самият той бе одраскан леко по ръката от куршум. В знак на особено благоволение на главнокомандуващия той бе изпратен със съобщение за тая победа в австрийския двор, който не беше вече във Виена, заплашена от французите, а в Брюн. През нощта на сражението, развълнуван, но не уморен (макар че не изглеждаше с яко телосложение, княз Андрей можеше да понася физическата умора много по-леко от най-яките хора), пристигнал на кон в Кремс с донесение от Дохтуров до Кутузов, княз Андрей през същата нощ бе изпратен като куриер в Брюн. Изпращането като куриер значеше освен награда й важна крачка към повишение.
Нощта беше тъмна, звездна; пътят се чернееше между белеещия се сняг, навалял в навечерието, в деня на сражението. Седнал в препускащата пощенска бричка, княз Андрей ту прехвърляше в паметта си впечатленията от току-що станалото сражение, ту радостно си представяше впечатлението, което ще направи със съобщението за победата, припомняше си как главнокомандуващият и другарите му го изпращаха и изпитваше чувството на човек, който дълго е чакал и най-сетне е достигнал началото на желаното щастие. Щом затвореше очи, в ушите му зазвучаваше трясъкът на пушки и оръдия, който се сливаше с тропота на колелата и с впечатлението от победата. Ту пък почваше да му се струва, че русите бягат и че самият той е убит; но бързо се пробуждаше, щастлив, сякаш наново разбираше, че нищо подобно не е имало и че, напротив, французите са избягали. Той отново си спомняше всички подробности на победата, спокойното си мъжество през сражението и след като се успокояваше, задрямваше… След тъмната звездна нощ настъпи светло, весело утро. Снегът се топеше на слънце, конете препускаха и ту вдясно, ту вляво минаваха нови разнообразни гори, поля и села.
На една станция той изпревари обоз с руски ранени. Руският офицер, който водеше транспорта, се бе изтегнал в първата каруца, викаше нещо и хокаше с груби думи един войник. В дълги немски големи каруци се тръскаха по каменистия път по шестима и повече бледи, превързани и измърсени ранени. Някои приказваха (той чуваше руски говор), други ядяха хляб, най-тежко ранените гледаха препускащия край тях куриер мълчаливо, с кротко и болезнено детско съчувствие.
Княз Андрей заповяда да спрат и попита един войник в кое сражение са ранени.
— Завчера на Дунав — отговори войникът, княз Андрей извади кесията си и даде три жълтици на войника.
— За всички — добави той, като се обърна към приближилия се офицер. — Оздравявайте, момчета — рече той на войниците, — има още много работа.
— Какви новини има, господин адютант? — попита го офицерът, който очевидно искаше да поприказва.
— Добри! Карай! — викна той на кочияша и препусна по-нататък.
Беше вече съвсем тъмно, когато княз Андрей влезе в Брюн и се видя заобиколен от високи къщя, светлини на дюкяни, прозорци на домове и фенери, от трополящи по настилката красиви каляски и от цялата атмосфера на, голям оживен град, която винаги е толкова привлекателна за всеки военен след лагера. Въпреки препускането на колата и безсънната нощ, когато приближи до двореца, княз Андрей се усети още по-оживен, отколкото предния ден. Само очите му блестяха с трескав блясък и мислите му се сменяха с извънредна бързина и яснота. Той отново си представи живо всички подробности на сражението, сега вече не смътно, но определено, в сбитото изложение, което си въобразяваше, че прави на император Франц. Представи си живо случайните въпроси, които можеха да му зададат, и отговорите, които щеше да даде на тях. Смяташе, че веднага ще го представят на императора. Но при главния вход на двореца при него дотърча един чиновник и като разбра, че е куриер — заведе го до другия вход.
— Надясно по коридора, там, Euer Hochgeboren[1], ще намерите дежурния флигеладютант — каза му чиновникът. — Той ще ви заведе при военния министър.
Дежурният флигеладютант, който посрещна княз Андрей, го помоли да почака и отиде при военния министър. След пет минути флигеладютантът се върна и като се наведе особено учтиво, пусна княз Андрей пред себе си и го заведе през коридора в кабинета, дето работеше военният министър. Със своята безукорна учтивост флигеладютантът сякаш искаше да се предпази от някакви опити на руския адютант да фамилиарничи. Когато приближаваше до вратата на кабинета на военния министър, радостното чувство на княз Андрей значително спадна. Той се почувствува оскърбен и чувството на оскърбление в същия миг се преобрази неусетно за него самия и без никакво основание в чувство на презрение. А неговият досетлив ум в същия миг му подсказа онова гледище, от което той имаше право да презира й адютанта, и военния министър. „Те не са помирисвали барут и затова ще им се стори навярно, че победите се печелят много лесно!“ — помисли той. Очите му се свиха презрително; влезе особено бавно в кабинета на военния министър. Това чувство се засили още повече, когато видя военния министър, който бе седнал до голямата маса и през първите две минути не обръщаше внимание на влезлия. Военният министър бе навел между две восъчни свещи плешивата си глава с побелели на слепите очи коси и четеше книжа, като бележеше нещо с молив. Когато вратата се отвори и се чуха стъпки, той довършваше четенето, без да дига глава.
— Вземете това и го предайте — каза военният министър на адютанта си, подавайки му книжата, все още без да обръща внимание на куриера.
Княз Андрей почувствува, че или измежду всички работи, които занимаваха военния министър, действията на Кутузовата армия най-малко го интересуваха, или пък — трябваше да се накара руският куриер да почувствува това. „Но мене ми е съвсем все едно“ — помисли той. Военният министър прибра останалите книжа, подравни краищата им и дигна глава. Той имаше умна глава с характерни черти. Но щом се обърна към княз Андрей, умният и твърд израз на лицето на военния министър очевидно по навик и съзнателно се промени: на лицето му се закрепи глупава, престорена, нескриваща, че е престорена усмивка на човек, който приема един след друг много посетители.
— От генерал-фелдмаршал Кутузов ли? — попита той. — Надявам се, че носите хубави новини? Имали сте сблъскване с Мортие? Победа? Е, време беше вече!
Той взе бързото писмо, отправено на негово име, и го зачете с тъжен израз.
— Ах, Боже мой! Боже мой! Шмит! — каза той на немски. — Какво нещастие, какво нещастие!
Той прегледа писмото набързо, сложи го на масата и погледна княз Андрей, като очевидно съобразяваше нещо.
— Ах, какво нещастие! Казвате, решителен бой? Но Мортие не е пленен. (Той помисли.) Много ми е драго, че донесохте добри новини, макар че смъртта на Шмит е скъпа цена за победата. Негово величество навярно ще пожелае да ви види, но не днес. Благодаря ви, отпочинете си. Утре бъдете на общия прием след парада. Впрочем аз ще ви съобщя.
Глупавата усмивка, която бе изчезнала през време на разговора, отново се появи по лицето на военния министър.
— Довиждане, много ви благодаря. Господарят-император навярно ще пожелае да ви види — повтори той и приведе глава.
Когато излезе от двореца, княз Андрей почувствува, че всичкият интерес и щастие, които му бе дала победата, сега са оставени и предадени от него в равнодушните ръце на военния министър и учтивия адютант. Целият му начин на мислене в миг се промени; сражението му се стори в миг отдавнашен, далечен спомен.