Лев Толстой
Война и мир (182)

Лев Толстой
Война и мир (182)

Глава XIX

С того дня, как Пьер, уезжая от Ростовых и вспоминая благодарный взгляд Наташи, смотрел на комету, стоявшую на небе, и почувствовал, что для него открылось что-то новое, — вечно мучивший его вопрос о тщете и безумности всего земного перестал представляться ему. Этот страшный вопрос: зачем? к чему? — который прежде представлялся ему в середине всякого занятия, теперь заменился для него не другим вопросом и не ответом на прежний вопрос, а представлением ее. Слышал ли он, и сам ли вел ничтожные разговоры, читал ли он, или узнавал про подлость и бессмысленность людскую, он не ужасался, как прежде; не спрашивал себя, из чего хлопочут люди, когда все так кратко и неизвестно, но вспоминал ее в том виде, в котором он видел ее в последний раз, и все сомнения его исчезали, не потому, что она отвечала на вопросы, которые представлялись ему, но потому, что представление о ней переносило его мгновенно в другую, светлую область душевной деятельности, в которой не могло быть правого или виноватого, в область красоты и любви, для которой стоило жить. Какая бы мерзость житейская ни представлялась ему, он говорил себе:

«Ну и пускай такой-то обокрал государство и царя, а государство и царь воздают ему почести; а она вчера улыбнулась мне и просила приехать, и я люблю ее, и никто никогда не узнает этого», — думал он.

Пьер все так же ездил в общество, так же много пил и вел ту же праздную и рассеянную жизнь, потому что, кроме тех часов, которые он проводил у Ростовых, надо было проводить и остальное время, и привычки и знакомства, сделанные им в Москве, непреодолимо влекли его к той жизни, которая захватила его. Но в последнее время, когда с театра войны приходили все более и более тревожные слухи и когда здоровье Наташи стало поправляться и она перестала возбуждать в нем прежнее чувство бережливой жалости, им стало овладевать более и более непонятное для него беспокойство. Он чувствовал, что то положение, в котором он находился, не могло продолжаться долго, что наступает катастрофа, долженствующая изменить всю его жизнь, и с нетерпением отыскивал во всем признаки этой приближающейся катастрофы. Пьеру было открыто одним из братьев-масонов следующее, выведенное из Апокалипсиса Иоанна Богослова, пророчество относительно Наполеона.

В Апокалипсисе, главе тринадцатой, стихе восемнадцатом сказано: «Зде мудрость есть; иже имать ум да почтет число зверино: число бо человеческо есть и число его шестьсот шестьдесят шесть».

И той же главы в стихе пятом: «И даны быта ему уста глаголюща велика и хульна; и дана бысть ему область творити месяц четыре — десять два».

Французские буквы, подобно еврейскому число-изображению, по которому первыми десятью буквами означаются единицы, а прочими десятки, имеют следующее значение:

Написав по этой азбуке цифрами слова L’empereur Napoléon,^[1] выходит, что сумма этих чисел равна 666-ти и что поэтому Наполеон есть тот зверь, о котором предсказано в Апокалипсисе. Кроме того, написав по этой же азбуке слова quarante deux,^[2] то есть предел, который был положен зверю глаголати велика и хульна, сумма этих чисел, изображающих quarante deux, опять равна 666-ти, из чего выходит, что предел власти Наполеона наступил в 1812-м году, в котором французскому императору минуло 42 года. Предсказание это очень поразило Пьера, и он часто задавал себе вопрос о том, что именно положит предел власти зверя, то есть Наполеона, и, на основании тех же изображений слов цифрами и вычислениями, старался найти ответ на занимавший его вопрос. Пьер написал в ответе на этот вопрос: L’empereur Alexandre? La nation Russe?^[3] Он счел буквы, но сумма цифр выходила гораздо больше или меньше 666-ти. Один раз, занимаясь этими вычислениями, он написал свое имя — Comte Pierre Besouhoff; сумма цифр тоже далеко не вышла. Он, изменив орфографию, поставив z вместо s, прибавил de, прибавил article le и все не получал желаемого результата. Тогда ему пришло в голову, что ежели бы ответ на искомый вопрос и заключался в его имени, то в ответе непременно была бы названа его национальность. Он написал Le Russe Besuhoff^[4] и, сочтя цифры, получил 671. Только 5 было лишних; 5 означает «е», то самое «е», которое было откинуто в article перед словом L’empereur. Откинув точно так же, хотя и неправильно, «е», Пьер получил искомый ответ; L’Russe Besuhof, равное 666-ти. Открытие это взволновало его. Как, какой связью был он соединен с тем великим событием, которое было предсказано в Апокалипсисе, он не знал; но он ни на минуту не усумнился в этой связи. Его любовь к Ростовой, антихрист, нашествие Наполеона, комета, 666, l’empereur Napoléon и l’Russe Besuhof — все это вместе должно было созреть, разразиться и вывести его из того заколдованного, ничтожного мира московских привычек, в которых он чувствовал себя плененным, и привести его к великому подвигу и великому счастию.

Пьер накануне того воскресенья, в которое читали молитву, обещал Ростовым привезти им от графа Растопчина, с которым он был хорошо знаком, и воззвание к России, и последние известия из армии. Поутру, заехав к графу Растопчину, Пьер у него застал только что приехавшего курьера из армии.

Курьер был один из знакомых Пьеру московских бальных танцоров.

— Ради бога, не можете ли вы меня облегчить? — сказал курьер, — у меня полна сумка писем к родителям.

В числе этих писем было письмо от Николая Ростова к отцу. Пьер взял это письмо. Кроме того, граф Растопчин дал Пьеру воззвание государя к Москве, только что отпечатанное, последние приказы по армии и свою последнюю афишу. Просмотрев приказы по армии, Пьер нашел в одном из них между известиями о раненых, убитых и награжденных имя Николая Ростова, награжденного Георгием 4-й степени за оказанную храбрость в Островненском деле, и в том же приказе назначение князя Андрея Болконского командиром егерского полка. Хотя ему и не хотелось напоминать Ростовым о Болконском, но Пьер не мог воздержаться от желания порадовать их известием о награждении сына и, оставив у себя воззвание, афишу и другие приказы, с тем чтобы самому привезти их к обеду, послал печатный приказ и письмо к Ростовым.

Разговор с графом Растопчиным, его тон озабоченности и поспешности, встреча с курьером, беззаботно рассказывавшим о том, как дурно идут дела в армии, слухи о найденных в Москве шпионах, о бумаге, ходящей по Москве, в которой сказано, что Наполеон до осени обещает быть в обеих русских столицах, разговор об ожидаемом назавтра приезде государя — все это с новой силой возбуждало в Пьере то чувство волнения и ожидания, которое не оставляло его со времени появления кометы и в особенности с начала войны.

Пьеру давно уже приходила мысль поступить в военную службу, и он бы исполнил ее, ежели бы не мешала ему, во-первых, принадлежность его к тому масонскому обществу, с которым он был связан клятвой и которое проповедывало вечный мир и уничтожение войны, и, во-вторых, то, что ему, глядя на большое количество москвичей, надевших мундиры и проповедывающих патриотизм, было почему-то совестно предпринять такой шаг. Главная же причина, по которой он не приводил в исполнение своего намерения поступить в военную службу, состояла в том неясном представлении, что он l’Russe Besuhof, имеющий значение звериного числа 666, что его участие в великом деле положения предела власти зверю, глаголящему велика и хульна, определено предвечно и что поэтому ему не должно предпринимать ничего и ждать того, что должно совершиться.

XIX

От деня, когато Пиер, след излизането си от Ростови и спомняйки си благодарния поглед на Наташа, гледа кометата на небето и почувствува, че му се е открило нещо ново, непрестанно измъчващият го въпрос за безполезността и неразумността на всичко земно престана да го занимава. Тоя страшен въпрос: защо, за какво? — който по-рано изпъкваше пред него сред всяко занимание, сега се замести не с друг въпрос и не с отговор на предишния въпрос, а с нейния образ. Слушаше ли, или сам водеше незначителни разговори, четеше ли, или узнаваше за хорската подлост и безсмислие, той не се ужасяваше както по-рано, не се питаше заради какво тичат хората, когато всичко е толкова кратко и неизвестно, но си я спомняше така, както я бе видял последния път, и всичките му съмнения изчезваха не защото тя отговаряше на въпросите, които изпъкваха пред него, но защото нейният образ мигновено го пренасяше в друга, светла област на духовна дейност, в която не можеше да има прав или виновен, в областта на красотата и любовта, за които си струваше да се живее. Каквато и житейска мръсота да изпъкваше пред него, той си казваше:

„Е, нека еди-кой си да е обрал държавата и царя, а царят и държавата да му оказват почести; а ето тя вчера ми се усмихна и ме помоли да отида и аз я обичам, и никой никога няма да узнае това“ — мислеше той.

Пиер все тъй ходеше в обществото, все тъй много пиеше и водеше същия празен и безделен живот, защото освен часовете, които прекарваше у Ростови, трябваше да се прекарва и останалото време, и навиците и познанствата, завързани от него в Москва, го влечаха непреодолимо в оня живот, който бе го завладял. Но напоследък, когато от театъра на войната пристигаха все по-тревожни и по-тревожни слухове и когато здравето на Наташа почна да се поправя и тя престана да събужда в него предишното чувство на внимателна жалост, почна да го обзема все по-неясно и по-неясно за него безпокойство. Той чувствуваше, че положението, в което се намира, не можеше да продължава много, че настъпва катастрофа, която ще трябва да промени целия му живот, и с нетърпение търсеше във всичко признаците на тая приближаваща катастрофа. Един от братята масони бе открил на Пиер следното, извлечено от Апокалипсиса на Йоан Богослов пророчество по отношение на Наполеон.

В Апокалипсиса, глава тринадесета, стих осемнадесети, е казано: „Зде мудрость есть; иже имать ум да почтет число зверино: число бо человеческо есть и число его шестьсот шестьдесят шесть.“

И в същата глава, в петия стих: „И даны быша ему уста глаголюща велика и хульна; и дана бысть ему облсть творити месяц четыре — десять два.“

Френските букви, подобно на еврейското изобразяване на цифрите, според което първите десет букви означават единици, а другите десетици, имат следното значение:

a b c d e f g h i k l m n o p q r s t u v w x y z

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 20 30 40 50 60 70 80 90 100 110 120 130 140 150 160

Като се напишат по тая азбука на цифрите думите L’Empereur Napoleon, излиза, че сборът на тия цифри е равен на 666 и че затуй Наполеон е оня звяр, за когото е предсказано в Апокалипсиса. Освен това, като се напишат по същата азбука думите quarante deux^[1], тоест срокът за съществуване, определен за звяра „глаголати велика и хульна“, сборът на тия цифри, означаващи quarante deux, пак е равен на 666, от което излиза, че краят на Наполеоновата власт е настъпил в 1812 година, през която френският император навършил 42 години. Това предсказание изуми много Пиер и той често се питаше кое именно ще сложи край на властта на звяра, тоест на Наполеон, и се мъчеше въз основа на същите обозначения на думите с цифри да намери отговора на интересуващия го въпрос. В отговор на тоя въпрос Пиер написа: L’Empereur Alexandre? La nation russe?^[2] Прочете буквите, но сборът на цифрите излизаше много по-голям и по-малък от 666. Един път, когато се занимаваше с тия изчисления, той написа своето име — Comte Pierre Besouhoff; сборът на цифрите също тъй съвсем не излезе. Той промени правописа, сложи z вместо s, прибави „de“, прибави article^[3] „le“, но все не получаваше искания резултат. Тогава му дойде на ум, че ако отговорът на тоя въпрос е в неговото име, то в отговора без друго ще трябва да бъде указана неговата националност. Той написа Le Russe Besuhof^[4] и като прочете цифрите, излезе 671. Само 5 беше повече; пет означаваше „е“, това „е“, което бе махнато от article пред думата L’empereur. Като махна също тъй, макар и неправилно, „e“-то, Пиер получи търсения отговор; L’Russe Besuhof, равно на 666. Това откритие го развълнува. Как, с каква връзка бе свързан той с това велико събитие, предсказано в Апокалипсиса, той не знаеше; но ни за миг не се усъмни в тая връзка. Любовта му към Ростова, антихристът, нахлуването на Наполеон, кометата, 666, L’Empereur Napoleon и L’Russe Besuhof — всичко това заедно трябваше да узрее, да избухне и да го изведе от тоя омагьосан, нищожен свят на московските навици, в които той се усещаше пленен, и да го отведе до големия подвиг и голямото щастие.

В навечерието на тоя неделен ден, когато четоха молитвата, Пиер бе обещал на Ростови, че ще им занесе от граф Растопчин, с когото бе добре познат, и възванието към Русия, и последните съобщения от армията. Сутринта, когато се отби при граф Растопчин, Пиер завари у него току-що пристигналия куриер от армията.

Куриерът беше един познат на Пиер танцьор от московските балове.

— За Бога, не можете ли ми помогна? — каза куриерът. — Чантата ми е пълна с писма до родители.

Между тия писма имаше писмо от Николай Ростов до баща му. Пиер взе това писмо. Освен туй граф Растопчин даде на Пиер току-що отпечатаното възвание на царя към Москва, последните заповеди по армията и своя последен позив. Когато преглеждаше заповедите по армията, в една от тях, между съобщенията за ранени, убити и наградени, Пиер намери името на Николай Ростов, награден с „Георгиевски кръст“ 4-та степен за проявена храброст в Островненския бой, и в същата заповед назначението на княз Андрей Болконски за командир на егерски полк. Макар че не му се искаше: да напомня на Ростови за Болконски, Пиер не можеше да сдържи желанието си да ги зарадва с известието за награждаването на сина им и като задържа възванието, позива и другите заповеди, за да ги занесе сам на обяд, изпрати на Ростови напечатаната заповед и писмото.

Разговорът с граф Растопчин, неговият тон на загриженост и припряност, срещата с куриера, който разправяше безгрижно колко зле вървят работите в армията, слуховете за открити в Москва шпиони, за някакъв документ, който се разнасял из Москва и в който било казано, че Наполеон обещава до есента да бъде в двете руски столици, разговорът за очакваното вдругиден пристигане на царя — всичко това възбуди с нова сила в Пиер онова чувство на вълнение и очакване, което не го напускаше още от времето на появяването на кометата и особено от началото на войната.

На Пиер отдавна вече му минаваше мисълта да постъпи на военна служба и той би я осъществил, ако не му пречеше, на първо място, принадлежността му към масонското общество, с което той бе свързан чрез клетва и което проповядваше вечен мир и унищожение на войната, и, второ, че като виждаше какъв голям брой московчани бяха облекли мундири и проповядваха патриотизъм, кой знае защо, той се срамуваше да направи такава стъпка. Ала главната причина, поради която не привеждаше в изпълнение намерението си да постъпи на военна служба, беше в оная смътна представа, че той е L’Russe Besuhof, който означаваше цифрата на звяра 666, че неговото участие във великото, дело за слагане край на властта на звяра, „глаголящему велика и хульна“, е определено от преди векове и че затова той не трябва да предприема нищо, а да очаква онова, което трябва да стане.