Метаданни
Данни
- Година
- 1865–1869 (Обществено достояние)
- Език
- руски
- Форма
- Роман
- Жанр
- Характеристика
- Оценка
- 6 (× 2 гласа)
- Вашата оценка:
История
- — Добавяне
Метаданни
Данни
- Включено в книгите:
-
Война и мир
Първи и втори том
Война и мир
Трети и четвърти том - Оригинално заглавие
- Война и мир, 1865–1869 (Обществено достояние)
- Превод от руски
- Константин Константинов, 1957 (Пълни авторски права)
- Форма
- Роман
- Жанр
- Характеристика
- Оценка
- 5,8 (× 81 гласа)
- Вашата оценка:
Информация
- Сканиране
- Диан Жон (2011)
- Разпознаване и корекция
- NomaD (2011-2012)
- Корекция
- sir_Ivanhoe (2012)
Издание:
Лев Николаевич Толстой
Война и мир
Първи и втори том
Пето издание
Народна култура, София, 1970
Лев Николаевич Толстой
Война и мир
Издательство „Художественная литература“
Москва, 1968
Тираж 300 000
Превел от руски: Константин Константинов
Редактори: Милка Минева и Зорка Иванова
Редактор на френските текстове: Георги Куфов
Художник: Иван Кьосев
Худ. редактор: Васил Йончев
Техн. редактор: Радка Пеловска
Коректори: Лиляна Малякова, Евгения Кръстанова
Дадена за печат на 10.III.1970 г. Печатни коли 51¾
Издателски коли 39,33. Формат 84×108/32
Издат. №41 (2616)
Поръчка на печатницата №1265
ЛГ IV
Цена 3,40 лв.
ДПК Димитър Благоев — София
Народна култура — София
Издание:
Лев Николаевич Толстой
Война и мир
Трети и четвърти том
Пето издание
Народна култура, 1970
Лев Николаевич Толстой
Война и мир
Тома третий и четвертый
Издателство „Художественная литература“
Москва, 1969
Тираж 300 000
Превел от руски: Константин Константинов
Редактори: Милка Минева и Зорка Иванова
Редактор на френските текстове: Георги Куфов
Художник: Иван Кьосев
Худ. редактор: Васил Йончев
Техн. редактор: Радка Пеловска
Коректори: Лидия Стоянова, Христина Киркова
Дадена за печат на 10.III.1970 г. Печатни коли 51
Издателски коли 38,76. Формат 84X108/3.2
Издат. №42 (2617)
Поръчка на печатницата №1268
ЛГ IV
Цена 3,38 лв.
ДПК Димитър Благоев — София, ул. Ракитин 2
Народна култура — София, ул. Гр. Игнатиев 2-а
История
- — Добавяне
Глава XXIX
Вернувшись после второй озабоченной поездки по линии, Наполеон сказал:
— Шахматы поставлены, игра начнется завтра.
Велев подать себе пуншу и призвав Боссе, он начал с ним разговор о Париже, о некоторых изменениях, которые он намерен был сделать в maison de l’impératrice,[1] удивляя префекта своею памятливостью ко всем мелким подробностям придворных отношений.
Он интересовался пустяками, шутил о любви к путешествиям Боссе и небрежно болтал так, как это делает знаменитый, уверенный и знающий свое дело оператор, в то время как он засучивает рукава и надевает фартук, а больного привязывают к койке: «Дело все в моих руках и в голове, ясно и определенно. Когда надо будет приступить к делу, я сделаю его, как никто другой, а теперь могу шутить, и чем больше я шучу и спокоен, тем больше вы должны быть уверены, спокойны и удивлены моему гению».
Окончив свой второй стакан пунша, Наполеон пошел отдохнуть пред серьезным делом, которое, как ему казалось, предстояло ему назавтра.
Он так интересовался этим предстоящим ему делом, что не мог спать и, несмотря на усилившийся от вечерней сырости насморк, в три часа ночи, громко сморкаясь, вышел в большое отделение палатки. Он спросил о том, не ушли ли русские? Ему отвечали, что неприятельские огни всё на тех же местах. Он одобрительно кивнул головой.
Дежурный адъютант вошел в палатку.
— Eh bien, Rapp, croyez-vous, que nous ferons do bonnes affaires aujourd’hui?[2] — обратился он к нему.
— Sans aucun doute, Sire,[3] — отвечал Рапп.
Наполеон посмотрел на него.
— Vous rappelez-vous, Sire, ce que vous m’avez fait l’honneur de dire à Smolensk, — сказал Рапп, — le vin est tiré, il faut le boire.[4]
Наполеон нахмурился и долго молча сидел, опустив голову на руку.
— Cette pauvre armée, — сказал он вдруг, — elle a bien diminué depuis Smolensk. La fortune est une franche courtisane, Rapp; je le disais toujours, et je commence à l'éprouver. Mais la garde, Rapp, la garde est intacte?[5] — вопросительно сказал он.
— Oui, Sire,[6] — отвечал Рапп.
Наполеон взял пастильку, положил ее в рот и посмотрел на часы. Спать ему не хотелось, до утра было еще далеко; а чтобы убить время, распоряжений никаких нельзя уже было делать, потому что все были сделаны и приводились теперь в исполнение.
— A-t-on distribué les biscuits et le riz aux régiments de la garde?[7] — строго спросил Наполеон.
— Oui, Sire.
— Mais le riz?[8]
Рапп отвечал, что он передал приказанья государя о рисе, но Наполеон недовольно покачал головой, как будто он не верил, чтобы приказание его было исполнено. Слуга вошел с пуншем. Наполеон велел подать другой стакан Раппу и молча отпивал глотки из своего.
— У меня нет ни вкуса, ни обоняния, — сказал он, принюхиваясь к стакану. — Этот насморк надоел мне. Они толкуют про медицину. Какая медицина, когда они не могут вылечить насморка? Корвизар дал мне эти пастильки, но они ничего не помогают. Что они могут лечить? Лечить нельзя. Notre corps est une machine à vivre. Il est organisé pour cela, c’est sa nature; laissez-y la vie à son aise, qu’elle s’y défende elle même: elle fera plus que si vous la paralysiez en l’encombrant de remèdes. Notre corps est comme une montre parfaite qui doit aller un certain temps; l’horloger n’a pas la faculté de l’ouvrir, il ne peut la manier qu'à tâtons et les yeux bandés. Notre corps est une machine à vivre, voilà tout.[9] — И как будто вступив на путь определений, définitions, которые любил Наполеон, он неожиданно сделал новое определение. — Вы знаете ли, Рапп, что такое военное искусство? — спросил он. — Искусство быть сильнее неприятеля в известный момент. Voilà tout.[10]
Рапп ничего не ответил.
— Demainnous allons avoir affaire à Koutouzoff![11] — сказал Наполеон. — Посмотрим! Помните, в Браунау он командовал армией и ни разу в три недели не сел на лошадь, чтобы осмотреть укрепления. Посмотрим!
Он поглядел на часы. Было еще только четыре часа. Спать не хотелось, пунш был допит, и делать все-таки было нечего. Он встал, прошелся взад и вперед, надел теплый сюртук и шляпу и вышел из палатки. Ночь была темная и сырая; чуть слышная сырость падала сверху. Костры не ярко горели вблизи, во французской гвардии, и далеко сквозь дым блестели по русской линии. Везде было тихо, и ясно слышались шорох и топот начавшегося уже движения французских войск для занятия позиции.
Наполеон прошелся перед палаткой, посмотрел на огни, прислушался к топоту и, проходя мимо высокого гвардейца в мохнатой шапке, стоявшего часовым у его палатки и, как черный столб, вытянувшегося при появлении императора, остановился против него.
— С которого года в службе? — спросил он с той привычной аффектацией грубой и ласковой воинственности, с которой он всегда обращался с солдатами. Солдат отвечал ему.
— Ah! un des vieux![12] Получили рис в полк?
— Получили, ваше величество.
Наполеон кивнул головой и отошел от него.
В половине шестого Наполеон верхом ехал к деревне Шевардину.
Начинало светать, небо расчистило, только одна туча лежала на востоке. Покинутые костры догорали в слабом свете утра.
Вправо раздался густой одинокий пушечный выстрел, пронесся и замер среди общей тишины. Прошло несколько минут. Раздался второй, третий выстрел, заколебался воздух; четвертый, пятый раздались близко и торжественно где-то справа.
Еще не отзвучали первые выстрелы, как раздались еще другие, еще и еще, сливаясь и перебивая один другой.
Наполеон подъехал со свитой к Шевардинскому редуту и слез с лошади. Игра началась.
XXIX
Като се върна от втората си, изпълнена с грижи, обиколка по фронтовата линия, Наполеон каза:
— Шахматните фигури са наредени, играта ще почне утре.
Поръча да му донесат пунш, повика Босе и заговори с него за Париж и за някои промени, които възнамеряваше да направи в maison de l’imperatrice[1], учудвайки префекта с паметта си за всичките дребни подробности в придворните отношения.
Той се интересуваше от незначителни неща, шегуваше се с обичта към пътешествия на Босе и небрежно бъбреше, както прави някой знаменит, сигурен и вещ в работата си хирург, когато запрята ръкави и облича престилката, а през това време връзват болния за леглото: „Работата е изцяло в моите ръце и в главата ми, ясно и определено. Когато трябва да се пристъпи към работата, аз ще я свърша като никой друг, но сега мога да се пошегувам и колкото повече се шегувам и съм спокоен, толкова повече вие трябва да сте сигурни, спокойни и учудени от моя гений.“
Като изпи втората си чаша пунш, Наполеон отиде да си почине преди сериозната работа, която, както той смяташе, му предстоеше утре.
Той толкова се интересуваше от тая работа, която му предстоеше, че не можа да спи и въпреки усилилата се от вечерната влага хрема излезе в три часа през нощта, като смъркаше високо, в голямото отделение на палатката. Попита — не са ли се оттеглили русите? Отговориха му, че огньовете на неприятеля са на същите места. Той кимна одобрително.
Дежурният адютант влезе в палатката.
— Eh bien, Rapp, croyez-vous que nous ferons de bonnes affaires aujourd’hui?[2]
— Sans aucun doute, Sire[3] — отговори Рап.
Наполеон го погледна.
— Vous rappelez-vous, Sire, ce que vous m’avez fait l’honneur de dire a Smolensk — каза Рап, — le vin est tire, il faut le boire.[4]
Наполеон се намръщи и дълго седя мълком, облегнал глава на ръката си.
— Cette pauvre armee — каза неочаквано той, — elle a bien diminue depuis Smolensk. La fortune est une franche courtisane, Rapp; je le disais toujours, et je commence a l’eprouver. Mais la garde, Rapp, la garde est intacte?[5] — каза въпросително той.
— Oui, Sire[6] — отговори Рап.
Наполеон взе едно ментово бонбонче, сложи го в устата си и погледна часовника. Не му се спеше, сутринта беше още далеч; а за да убие времето, не можеше да дава вече и никакви нареждания, защото всички бяха дадени и сега се привеждаха в изпълнение.
— A-t-on distribue les biscuits et le riz aux regiments de la garde?[7] — попита строго Наполеон.
— Oui, Sire.
— Mais le riz?[8]
Рап отговори, че е предал заповедта му за ориза, но Наполеон поклати недоволно глава, сякаш не вярваше, че заповедта му е изпълнена. Влезе слугата с пунш. Наполеон заповяда да дадат чаша и на Рап и почна да пие мълчаливо глътка по глътка от своята.
— Нямам ни вкус, ни обоняние — каза той, като миришеше чашата. — Тая хрема ми омръзна. Разправят за медицина. Каква ти медицина, щом не може да изцери една хрема? Корвизар ми даде тия бонбончета, но нищо не помагат. Какво могат да лекуват те? Не може да се лекува. Notre corps est une machine a vivre. Il est organise pour cela, c’est sa nature; laissez-y la vie a son aise, qu’elle s’y defende elle-meme: elle fera plus que si vous la paralysiez en l’encombrant de remedes. Notre corps est comme une montre parfaite qui doit aller un certain temps; l’horloger n’a pas la faculte de l’ouvrir, il ne peut la manier qu’a tatons et les yeux bandes. Notre corps est une machine a vivre, voila tout.[9] — И като че бе навлязъл в пътя на определенията, definitions, които обичаше, Наполеон неочаквано даде ново определение. — Знаете ли, Рап, какво е военното изкуство? — попита той. — Изкуство да бъдеш в определен миг по-силен от неприятеля. Voila tout.[10]
Рап не отговори нищо.
— Demain nous allons avoir affaire a Koutouzoff[11] — каза Наполеон. — Ще видим! Помните ли, в Браунау той командуваше армия и ни веднъж в трите седмици не яхна коня, за да прегледа укрепленията. Ще видим!
Той погледна часовника. Беше едва четири часът. Не му се спеше, пуншът беше доизпит и все пак нямаше какво да се прави. Той стана, поразходи се назад-напред, облече дебелия сюртук, наложи шапката си и излезе от палатката. Нощта беше тъмна и влажна; едва забележима влага падаше отгоре. Огньовете наблизо, във френската гвардия, не горяха ярко, а в далечината, по руската линия, блестяха през дима. Навред беше тихо и се чуваше ясно шумоленето и тропотът на раздвижените вече френски войски, които отиваха да заемат позиции.
Наполеон се разходи пред палатката, погледна огньовете, вслуша се в тропота и минавайки покрай високия гвардеец с рунтав калпак, часовой при палатката му, който се изпъна като черен стълб при неговото приближаване, спря насреща му.
— От коя година служиш? — попита той с оная привична афектация на груба и ласкава войнственост, с която винаги се обръщаше към войниците. Войникът му отговори.
— Ah! Un des vieux![12] Получихте ли ориз в полка?
— Получихме, ваше величество.
Наполеон кимна и се отдалечи от него.
В пет и половина Наполеон тръгна на кон към село Шевардино.
Почваше да съмва, небето се разчисти, само един облак се бе проточил на изток. В слабата светлина на утрото догаряха изоставените огньове.
Вдясно се чу плътен, самотен оръдеен гърмеж, пронесе се и замря сред общата тишина. Минаха няколко минути. Чу се втори, трети гърмеж, въздухът се разклати; някъде вдясно близко и тържествено се разнесоха четвърти и пети.
Още не бяха отзвучали първите изстрели, когато се чуха и други, още и още, като се сливаха и изпреварваха един друг.
Наполеон стигна със свитата си до Шевардинския редут и слезе от коня. Играта почна.