Лев Толстой
Война и мир (53)

Лев Толстой
Война и мир (53)

Глава VII

12-го ноября кутузовская боевая армия, стоявшая лагерем около Ольмюца, готовилась к следующему дню на смотр двух императоров — русского и австрийского. Гвардия, только что подошедшая из России, ночевала в пятнадцати верстах от Ольмюца и на другой день прямо на смотр, к десяти часам утра, вступила на ольмюцкое поле.

Николай Ростов в этот день получил от Бориса записку, извещавшую его, что Измайловский полк ночует в пятнадцати верстах не доходя Ольмюца и что Борис ждет его, чтобы передать письмо и деньги. Деньги были особенно нужны Ростову теперь, когда, вернувшись из похода, войска остановились под Ольмюцем и хорошо снабженные маркитанты и австрийские жиды, предлагая всякого рода соблазны, наполняли лагерь. У павлоградцев шли пиры за пирами, празднования полученных за поход наград и поездки в Ольмюц к вновь прибывшей туда Каролине Венгерке, открывшей там трактир с женской прислугой. Ростов недавно отпраздновал свое вышедшее производство в корнеты, купил Бедуина, лошадь Денисова, и был кругом должен товарищам и маркитантам. Получив записку Бориса, Ростов с товарищами поехал до Ольмюца, там пообедал, выпил бутылку вина и один поехал в гвардейский лагерь отыскать своего товарища детства. Ростов еще не успел обмундироваться. На нем была затасканная юнкерская куртка с солдатским крестом, такие же, подбитые затертой кожей, рейтузы и офицерская с темляком сабля; лошадь, на которой он ехал, была донская, купленная походом у казака; гусарская измятая шапочка была ухарски надета назад и набок. Подъезжая к лагерю Измайловского полка, он думал о том, как он поразит Бориса и всех его товарищей-гвардейцев своим обстрелянным боевым гусарским видом.

Гвардия весь поход прошла, как на гулянье, щеголяя своей чистотой и дисциплиной. Переходы были малые, ранцы везли на подводах, офицерам австрийское начальство готовило на всех переходах прекрасные обеды. Полки вступали и выступали из городов с музыкой, и весь поход (чем гордились гвардейцы), по приказанию великого князя, люди шли в ногу, а офицеры пешком на своих местах. Борис все время похода шел и стоял с Бергом, теперь уже ротным командиром. Берг, во время похода получив роту, успел своей исполнительностью и аккуратностью заслужить доверие начальства и устроил весьма выгодно свои экономические дела; Борис во время похода сделал много знакомств с людьми, которые могли быть ему полезными, и через рекомендательное письмо, привезенное им от Пьера, познакомился с князем Андреем Болконским, через которого он надеялся получить место в штабе главнокомандующего. Берг и Борис, чисто и аккуратно одетые, отдохнув после последнего дневного перехода, сидели в чистой отведенной им квартире перед круглым столом и играли в шахматы. Берг держал между колен курящуюся трубочку. Борис с свойственной ему аккуратностью белыми тонкими руками пирамидкой уставлял шашки, ожидая хода Берга, и глядел на лицо своего партнера, видимо, думая об игре, как он и всегда думал только о том, чем он был занят.

— Ну-ка, как вы из этого выйдете? — сказал он.

— Будем стараться, — отвечал Берг, дотрогиваясь до пешки и опять опуская руку.

В это время дверь отворилась.

— Вот он наконец! — закричал Ростов. — И Берг тут! Ах ты, петизанфан, але куше дормир!^[1] — закричал он, повторяя слова няньки, над которыми они смеивались когда-то вместе с Борисом.

— Батюшки! как ты переменился! — Борис встал навстречу Ростову, но, вставая, не забыл поддержать и поставить на место падавшие шахматы и хотел обнять своего друга, но Николай отстранился от него. С тем особенным чувством молодости, которая боится битых дорог, хочет, не подражая другим, по-новому, по-своему выражать свои чувства, только бы не так, как выражают это, часто притворно, старшие, Николай хотел что-нибудь особенное сделать при свидании с другом: он хотел как-нибудь ущипнуть, толкнуть Бориса, но только никак не поцеловаться, как это делали все. Борис же, напротив, спокойно и дружелюбно обнял и три раза поцеловал Ростова.

Они полгода не видались почти; и в том возрасте, когда молодые люди делают первые шаги на пути жизни, оба нашли друг в друге огромные перемены, совершенно новые отражения тех обществ, в которых они сделали свои первые шаги жизни. Оба много переменились с своего последнего свидания, и оба хотели поскорее выказать друг другу происшедшие в них перемены.

— Ах вы, полотеры проклятые! Чистенькие, свеженькие, точно с гулянья, не то, что мы грешные, армейщина, — говорил Ростов с новыми для Бориса баритонными звуками в голосе и армейскими ухватками, указывая на свои забрызганные грязью рейтузы.

Хозяйка-немка высунулась из двери на громкий голос Ростова.

— Что, хорошенькая? — сказал он, подмигнув.

— Что ты так кричишь? Ты их напугаешь, — сказал Борис. — А я тебя не ждал нынче, — прибавил он. — Я вчера только отдал тебе записку через одного знакомого адъютанта кутузовского — Болконского. Я не думал, что он так скоро тебе доставит… Ну, что ты, как? Уже обстрелян? — спросил Борис.

Ростов, не отвечая, тряхнул по солдатскому Георгиевскому кресту, висевшему на снурках мундира, и, указывая на свою подвязанную руку, улыбаясь, взглянул на Берга.

— Как видишь, — сказал он.

— Вот как, да, да! — улыбаясь, сказал Борис. — А мы тоже славный поход сделали. Ведь ты знаешь, цесаревич постоянно ехал при нашем полку, так что у нас были все удобства и все выгоды. В Польше что за приемы были, что за обеды, балы — я не могу тебе рассказать! И цесаревич очень милостив был ко всем нашим офицерам.

И оба приятеля рассказывали друг другу — один о своих гусарских кутежах и боевой жизни, другой о приятности и выгодах службы под командою высокопоставленных лиц и т. п.

— О гвардия! — сказал Ростов. — А вот что, пошли-ка за вином.

Борис поморщился.

— Ежели непременно хочешь, — сказал он.

И, подойдя к кровати, из-под чистых подушек достал кошелек и велел принести вина.

— Да, и тебе отдать твои деньги и письмо, — прибавил он.

Ростов взял письмо и, бросив на диван деньги, облокотился обеими руками на стол и стал читать. Он прочел несколько строк и злобно взглянул на Берга. Встретив его взгляд, Ростов закрыл лицо письмом.

— Однако денег вам порядочно прислали, — сказал Берг, глядя на тяжелый, вдавившийся в диван кошелек. — Вот мы так и жалованьем, граф, пробиваемся. Я вам скажу про себя…

— Вот что, Берг, милый мой, — сказал Ростов. — Когда вы получите из дома письмо и встретитесь с своим человеком, у которого вам захочется расспросить про все, и я буду тут, — я сейчас уйду, чтобы не мешать вам. Послушайте, уйдите, пожалуйста, куда-нибудь, куда-нибудь… к черту! — крикнул он и тотчас же, схватив его за плечо и ласково глядя в его лицо, видимо, стараясь смягчить грубость своих слов, прибавил: — Вы знаете, не сердитесь; милый, голубчик, я от души говорю, как нашему старому знакомому.

— Ах, помилуйте, граф, я очень понимаю, — сказал Берг, вставая и говоря в себя, горловым голосом.

— Вы к хозяевам пойдите: они вас звали, — прибавил Борис.

Берг надел чистейший, без пятнышка и соринки, сюртучок, взбил перед зеркалом височки кверху, как носил Александр Павлович, и, убедившись по взгляду Ростова, что его сюртучок был замечен, с приятной улыбкой вышел из комнаты.

— Ах, какая я скотина, однако! — проговорил Ростов, читая письмо.

— А что?

— Ах, какая я свинья, однако, что я ни разу не писал и так напугал их. Ах, какая я свинья! — повторил он, вдруг покраснев. — Что же, пошли за вином Гаврилу! Ну, ладно, хватим!… — сказал он.

В письмах родных было вложено еще рекомендательное письмо к князю Багратиону, которое, по совету Анны Михайловны, через знакомых достала старая графиня и посылала сыну, прося его снести по назначению и им воспользоваться.

— Вот глупости! Очень мне нужно, — сказал Ростов, бросая письмо под стол.

— Зачем ты это бросил? — спросил Борис.

— Письмо какое-то рекомендательное, черта ли мне в письме!

— Как, черта ли в письме? — поднимая и читая надпись, сказал Борис. — Письмо это очень нужное для тебя.

— Мне ничего не нужно, и я в адъютанты ни к кому не пойду.

— Отчего же? — спросил Борис.

— Лакейская должность!

— Ты все такой же мечтатель, я вижу, — покачивая головою, сказал Борис.

— А ты все такой же дипломат. Ну, да не в том дело… Ну, ты что? — спросил Ростов.

— Да вот, как видишь. До сих пор все хорошо; но признаюсь, желал бы, и очень, попасть в адъютанты, а не оставаться во фронте.

— Зачем?

— Затем, что, уже раз пойдя по карьере военной службы, надо стараться сделать, коль возможно, блестящую карьеру.

— Да, вот как! — сказал Ростов, видимо думая о другом.

Он пристально и вопросительно смотрел в глаза своему другу, видимо, тщетно отыскивая разрешения какого-то вопроса.

Старик Гаврило принес вино.

— Не послать ли теперь за Альфонс Карлычем? — сказал Борис. — Он выпьет с тобой, а я не могу.

— Пошли, пошли! Ну, что эта немчура? — сказал Ростов с презрительной улыбкой.

— Он очень, очень хороший, честный и приятный человек, — сказал Борис.

Ростов пристально еще раз посмотрел в глаза Борису и вздохнул. Берг вернулся, и за бутылкой вина разговор между тремя офицерами оживился. Гвардейцы рассказывали Ростову о своем походе, о том, как их чествовали в России, Польше и за границей. Рассказывали о словах и поступках их командира, великого князя, анекдоты о его доброте и вспыльчивости. Берг, как и обыкновенно, молчал, когда дело касалось не лично его, но по случаю анекдотов о вспыльчивости великого князя с наслаждением рассказал, как в Галиции ему удалось говорить с великим князем, когда он объезжал полки и гневался за неправильность движения. С приятной улыбкой на лице он рассказал, как великий князь, очень разгневанный, подъехав к нему, закричал: «Арнауты!» (Арнауты — была любимая поговорка цесаревича, когда он был в гневе), и потребовал ротного командира.

— Поверите ли, граф, я ничего не испугался, потому что я знал, что я прав. Я, знаете, граф, не хвалясь, могу сказать, что я приказы по полку наизусть знаю и устав тоже знаю, как Отче наш на небесех. Поэтому, граф, у меня по роте упущений не бывает. Вот моя совесть и спокойна. Я явился. (Берг привстал и представил в лицах, как он с рукой к козырьку явился. Действительно, трудно было изобразить в лице более почтительности и самодовольства.) Уж он меня пушил, как это говорится, пушил, пушил; пушил не на живот, а на смерть, как говорится: и «арнауты», и «черти», и «в Сибирь», — говорил Берг, проницательно улыбаясь. — Я знаю, что я прав, и потому молчу, не так ли, граф? «Что, ты немой, что ли?» — он закричал. Я все молчу. Что же вы думаете, граф? На другой день и в приказе не было; вот что значит не потеряться! Так-то, граф, — говорил Берг, закуривая трубку и пуская колечки.

— Да, это славно, — улыбаясь, сказал Ростов.

Но Борис, заметив, что Ростов сбирался посмеяться над Бергом, искусно отклонил разговор. Он попросил Ростова рассказать о том, как и где он получил рану. Ростову это было приятно, и он начал рассказывать, во время рассказа все более и более одушевляясь. Он рассказал им свое Шенграбенское дело совершенно так, как обыкновенно рассказывают про сражения участвовавшие в них, то есть так, как им хотелось бы, чтоб оно было, так, как они слыхали от других рассказчиков, так, как красивее было рассказывать, но совершенно не так, как оно было. Ростов был правдивый молодой человек, он ни за что умышленно не сказал бы неправды. Он начал рассказывать с намерением рассказать все, как оно точно было, но незаметно, невольно и неизбежно для себя перешел в неправду. Ежели бы он рассказал правду этим слушателям, которые, как и он сам, слышали уже множество раз рассказы об атаках и составили себе определенное понятие о том, что такое была атака, и ожидали точно такого же рассказа, — или бы они не поверили ему, или, что еще хуже, подумали бы, что Ростов был сам виноват в том, что с ним не случилось того, что случается обыкновенно с рассказчиками кавалерийских атак. Не мог он им рассказать так просто, что поехали все рысью, он упал с лошади, свихнул руку и изо всех сил побежал в лес от француза. Кроме того, для того чтобы рассказать все, как было, надо было сделать усилие над собой, чтобы рассказывать только то, что было. Рассказать правду очень трудно, и молодые люди редко на это способны. Они ждали рассказа о том, как горел он весь в огне, сам себя не помня, как бурею налетал на каре; как врубался в него, рубил направо и налево; как сабля отведала мяса и как он падал в изнеможении, и тому подобное. И он рассказал им все это.

В середине его рассказа, в то время как он говорил: «Ты не можешь представить, какое странное чувство бешенства испытываешь во время атаки», в комнату вошел князь Андрей Болконский, которого ждал Борис. Князь Андрей, любивший покровительственные отношения к молодым людям, польщенный тем, что к нему обращались за протекцией, и хорошо расположенный к Борису, который умел ему понравиться накануне, желал исполнить желание молодого человека. Присланный с бумагами от Кутузова к цесаревичу, он зашел к молодому человеку, надеясь застать его одного. Войдя в комнату и увидав рассказывающего военные похождения армейского гусара (сорт людей, которых терпеть не мог князь Андрей), он ласково улыбнулся Борису, поморщился, прищурился на Ростова и, слегка поклонившись, устало и лениво сел на диван. Ему неприятно было, что он попал в дурное общество. Ростов вспыхнул, поняв это. Но это было ему все равно: это был чужой человек. Но, взглянув на Бориса, он увидал, что и ему как будто стыдно за армейского гусара. Несмотря на неприятный, насмешливый тон князя Андрея, несмотря на общее презрение, которое с своей армейской боевой точки зрения имел Ростов ко всем этим штабным адъютантикам, к которым, очевидно, причислялся и вошедший, Ростов почувствовал себя сконфуженным, покраснел и замолчал. Борис спросил, какие новости в штабе и что, без нескромности, слышно о наших предположениях?

— Вероятно, пойдут вперед, — видимо, не желая при посторонних говорить более, отвечал Болконский.

Берг воспользовался случаем спросить с особенною учтивостию, будут ли выдавать теперь, как слышно было, удвоенное фуражное армейским ротным командирам? На это князь Андрей с улыбкой отвечал, что он не может судить о столь важных государственных распоряжениях, и Берг радостно рассмеялся.

— О вашем деле, — обратился князь Андрей опять к Борису, — мы поговорим после, — и он оглянулся на Ростова. — Вы приходите ко мне после смотра, мы все сделаем, что можно будет.

И, оглянув комнату, он обратился к Ростову, которого положение детского непреодолимого конфуза, переходящего в озлобление, он и не удостоивал заметить, и сказал:

— Вы, кажется, про Шенграбенское дело рассказывали? Вы были там?

— Я был там, — с озлоблением сказал Ростов, как будто бы этим желая оскорбить адъютанта.

Болконский заметил состояние гусара, и оно ему показалось забавно. Он слегка презрительно улыбнулся.

— Да! много теперь рассказов про это дело.

— Да, рассказов!! — громко заговорил Ростов, вдруг сделавшимися бешеными глазами глядя то на Бориса, то на Болконского. — Да, рассказов много, но наши рассказы — рассказы тех, которые были в самом огне неприятеля, наши рассказы имеют вес, а не рассказы тех штабных молодчиков, которые получают награды, ничего не делая.

— К которым, вы предполагаете, что я принадлежу? — спокойно и особенно приятно улыбаясь, проговорил князь Андрей.

Странное чувство озлобления и вместе с тем уважения к спокойствию этой фигуры соединилось в это время в душе Ростова.

— Я говорю не про вас, — сказал он, — я вас не знаю и, признаюсь, не желаю знать. Я говорю вообще про штабных.

— А я вам вот что скажу, — с спокойною властию в голосе перебил его князь Андрей. — Вы хотите оскорбить меня, и я готов согласиться с вами, что это очень легко сделать, ежели вы не будете иметь достаточного уважения к самому себе; но согласитесь, что и время и место весьма дурно для этого выбраны. На днях всем нам придется быть на большой, более серьезной дуэли, а кроме того, Друбецкой, который говорит, что он ваш старый приятель, нисколько не виноват в том, что моя физиономия имела несчастие вам не понравиться. Впрочем, — сказал он, вставая, — вы знаете мою фамилию и знаете, где найти меня; но не забудьте, — прибавил он, — что я не считаю нисколько ни себя, ни вас оскорбленным, и мой совет, как человека старше вас, оставить это дело без последствий. Так в пятницу, после смотра, я жду вас, Друбецкой; до свидания, — заключил князь Андрей и вышел, поклонившись обоим.

Ростов вспомнил то, что ему надо было ответить, только тогда, когда он уже вышел. И еще более был он сердит за то, что забыл сказать это. Ростов сейчас же велел подать свою лошадь и, сухо простившись с Борисом, поехал к себе. Ехать ли ему завтра в главную квартиру и вызвать этого ломающегося адъютанта или в самом деле оставить это дело так? — был вопрос, который мучил его всю дорогу. То он с злобой думал о том, с каким бы удовольствием он увидал испуг этого маленького, слабого и гордого человечка под его пистолетом, то он с удивлением чувствовал, что из всех людей, которых он знал, никого бы он столько не желал иметь своим другом, как этого ненавидимого им адъютантика.

VII

На 12 ноември Кутузовата бойна армия, която бе на лагер до Олмюц, се приготвяше за преглед на другия ден от двамата императори — руския и австрийския. Гвардията, току-що дошла от Русия, нощуваше на петнадесетина версти от Олмюц и на другия ден, към десет часа сутринта, навлезе в олмюцкото поле направо за прегледа.

През тоя ден Николай Ростов получи от Борис писъмце, с което му съобщаваше, че Измаиловският полк нощува на петнадесетина версти от Олмюц и че Борис го чака, за да му предаде писмо и пари. Парите сега бяха особено необходими на Ростов, защото, след като се върнаха от похода, войските се бяха спрели до Олмюц и добре снабдени маркитанти и австрийски евреи, които предлагаха всевъзможни съблазни, изпълваха лагера. Павлоградците уреждаха пиршество след пиршество, празненства по случай получените за похода награди, както и пътувания до Олмюц при наново пристигналата там Каролина Маджарката, която бе отворила там кръчма с женска прислуга. Ростов, който наскоро бе отпразнувал производството си като корнет, купи Бедуин, коня на Денисов, и бе задлъжнял до уши на другарите си и на маркитантите. Като получи писъмцето на Борис, Ростов замина с един другар до Олмюц, обядва там, изпи бутилка вино и тръгна сам към гвардейския лагер, за да намери другаря си от детинство. Ростов не бе успял още да се обмундирова. Той беше с износена юнкерска куртка с войнишки кръст, също такива рейтузи с изтъркана кожа и офицерска сабя с темляк; — конят, който яздеше, беше донска порода, купен през похода от един казак; измачканата хусарска шапчица беше юнашки кривната назад и настрана. Приближавайки до лагера на Измаиловския полк, той си мислеше как ще смае Борис и всичките му другари-гвардейци със своя боеви вид на хусар, участвувал вече в бой.

Гвардията бе изкарала целия поход като разходка и се перчеше с чистотата и дисциплината си. Преходите бяха малки, раниците се караха в каруци, а австрийското началство готвеше на всеки преход прекрасни обеди за офицерите. Полковете влизаха и излизаха от градовете с музика и през целия поход (с което се гордееха гвардейците) по заповед на великия княз войниците вървяха в крак, а офицерите — пешком по местата си. През всичкото време на похода Борис вървя и живя заедно с Берг, който бе вече ротен командир. След като получи през похода рота, Берг бе успял с изпълнителността и точността си да спечели доверието на началството и доста изгодно бе наредил стопанските си работи; през похода Борис завърза много познанства с хора, които можеха да му бъдат полезни, и чрез препоръчителното писмо от Пиер, което носеше, се запозна с княз Андрей Болконски, чрез когото се надяваше да получи служба в щаба на главнокомандуващия. Берг и Борис, облечени чисто и стегнато, отпочинали след последния дневен преход, седяха в чисто, определено за тях жилище пред една кръгла маса и играеха шах. Между коленете си Берг държеше запалена лула. С присъщата му акуратност Борис нареждаше на пирамидка фигурките с белите си тънки ръце, като чакаше хода на Берг, и гледаше партньора си в лицето, явно мислейки за играта така, както винаги мислеше само за онова, с което биваше зает.

— Ха де, как ще се отървете сега? — каза той.

— Ще се помъчим — отговори Берг, пипна една пионка и пак отпусна ръката си.

В това време вратата се отвори.

— Ето го най-сетне! — викна Ростов. — И Берг е тук! Ах ти, пети-з-анфан, але куше дормир!^[1] — викна той, повтаряйки думите на бавачката, на които се подиграваха някога с Борис.

— Господи, колко си се променил! — Борис стана да посрещне Ростов, но ставайки, не забрави да задържи и да сложи на мястото им падащите фигури и понечи да прегърне приятеля си, но Николай се дръпна. С онова особено чувство на младостта, която се бои от утъпканите пътища и иска да не подражава на другите, а да изразява по нов, по свой начин чувствата си, само и само да не бъде така, както често пъти ги изразяват престорено възрастните, Николай искаше при срещата с приятеля да направи нещо особено: искаше да ощипе някак или да блъсне Борис, но само не да се целунат, както правеха всички. Ала Борис, напротив, спокойно и приятелски прегърна и три пъти целуна Ростов.

Те не бяха се виждали почти половин година; и в оная възраст, когато младите хора правят първите си крачки по пътя на живота, и двамата откриха, че във всеки от тях са станали грамадни промени, съвсем нови отражения от ония общества, в които бяха направили първите си крачки в живота. От последната си среща и двамата се бяха променили много, и двамата искаха по-скоро да си покажат един другиму станалите в тях промени.

— Ах вие, салонни кавалери проклети! Чистички, свежички, сякаш пристигате от разходка, не като нас грешните, прости армейци — каза Ростов с баритонови звуци в гласа си, които Борис не беше чувал, и с държане на прост армейски офицер, като посочи рейтузите си, опръскани с кал.

Като чу високия глас на Ростов, хазайката немкиня надникна от вратата.

— Какво, хубавичка ли е? — смигна той.

— Защо викаш тъй? Ще ги уплашиш — рече Борис. — Аз не те очаквах днес — добави той. — Едва вчера ти изпратих писъмцето чрез един познат адютант на Кутузов, Болконски. Не вярвах, че толкова скоро ще ти го предаде… Е, как си ти? Влиза ли вече в бой? — попита Борис.

Без да отговори, Ростов тръсна войнишкия „Георгиевски кръст“, закачен на шнуровете на мундира му, посочи вързаната си ръка и погледна Берг с усмивка.

— Както виждаш — каза той.

— Я гледай, да, да! — рече усмихнат Борис. — А пък и ние изкарахме чудесен поход. Нали знаеш, престолонаследникът пътуваше постоянно с нашия полк, тъй че имахме всички удобства и всички изгоди. Какви приеми, какви обеди и балове имаше в Полша — не мога ти каза! И престолонаследникът беше много благосклонен към всички наши офицери.

И двамата приятели си разправяха един на друг — единият за своите хусарски гуляи и боен живот, другият — за приятностите и изгодите на службата под командата на високопоставени лица и тям подобни.

— О, гвардията! — каза Ростов. — Ами виж какво, я изпрати да донесат вино.

Борис се намръщи.

— Щом без друго искаш — каза той.

Отиде до кревата, измъкна изпод чистите възглавници кесията си и изпрати за вино.

— Да, и да ти дам парите и писмото — добави той.

Ростов взе писмото, хвърли парите на дивана, облакъти се с две ръце на масата и почна да чете. Прочете няколко реда и погледна злобно Берг. Като срещна погледа му, Ростов закри лице с писмото.

— Както виждам, доста пари са ви изпратили — каза Берг, загледан в тежката кесия, която бе образувала вдлъбнатина в дивана. — А пък ние, графе, караме само със заплатата. Ще ви кажа за себе си…

— Вижте какво, мили Берг — каза Ростов. — Когато вие получите от къщи писмо и се срещнете с близък човек, когото ви се ще да разпитате за всичко, и аз бъда при вас, аз веднага ще си отида, за да не ви преча. Слушайте, идете, моля ви се, някъде, някъде… по дяволите! — извика той и тутакси го хвана за рамото, погледна го ласкаво в лицето, като очевидно се мъчеше да смекчи грубостта на думите си, и добави: — Вижте какво, не се сърдете; мили, душице, говоря ви от сърце, като на стар наш познат.

— Ах, моля ви се, графе, твърде добре разбирам — рече, ставайки, Берг със сподавен гърлен глас.

— Идете при хазаите: те ви викаха — обади се Борис.

Берг облече съвсем чист сюртук, без петънце и прашинка, вчеса пред огледалото косите над слепите си очи нагоре, както ги вчесваше Александър Павлович, и като се увери от погледа на Ростов, че той бе забелязал сюртука му, излезе от стаята с приятна усмивка.

— Ама какво говедо съм аз! — рече Ростов, като четеше писмото.

— Какво има?

— Ах, ама каква свиня съм аз, че ни веднъж не съм им писал и така съм ги уплашил. Ах, каква свиня съм! — повтори той и изведнъж се изчерви. — Хайде, изпрати Гаврило за вино! Е, добре, ще си пийнем!… — каза той.

Към писмата на близките беше приложено и едно препоръчително писмо до княз Багратион, с което старата графиня, по съвета на Ана Михайловна, се беше снабдила чрез познати и го изпращаше на сина си с молба да го занесе до адресата и да го използува.

— Гледай каква глупост! Много ми е притрябвало — каза Ростов и хвърли писмото под масата.

— Защо хвърли това нещо? — попита Борис.

— Някакво препоръчително писмо, за кой дявол ми е това писмо!

— Как за кой дявол? — рече Борис, като дигна писмото и прочете адреса. — Това писмо ти е много необходимо.

— Нищо не ми е необходимо, аз няма да стана адютант на никого.

— Че защо? — попита Борис.

— Лакейска служба!

— Както виждам, ти си все същият мечтател — рече Борис, като поклати глава.

— А ти си все същият дипломат. Но въпросът не е в това… Е, а ти как си? — попита Ростов.

— Ами както виждаш. Досега всичко е добре; но да си призная, бих искал, много бих искал да стана адютант, а да не оставам на фронта.

— Защо?

— Защото, щом веднъж си тръгнал по кариерата на военната служба, трябва да се мъчиш да направиш, доколкото можеш, бляскава кариера.

— Да, тъй, значи! — каза Ростов, който очевидно мислеше за друго.

Той гледаше втренчено и въпросително приятеля си в очите и както личеше, напразно търсеше разрешение на някакъв въпрос.

Старият Гаврило донесе вино.

— Да повикаме ли сега Алфонс Карлич? — каза Борис. — Той ще пийне с тебе, аз не мога.

— Повикай го, повикай го! Е, как е тая немска птица? — рече Ростов с презрителна усмивка.

— Той е много, много добър, честен и приятен човек — каза Борис.

Ростов още веднъж погледна втренчено Борис в очите и въздъхна. Берг се върна и с бутилката вино разговорът между тримата офицери се оживи. Гвардейците разправяха на Ростов за похода си, как ги чествували в Русия, Полша и чужбина. Разправяха за думите и постъпките на командира си, великия княз, анекдоти за неговата добрина и избухливост. Както обикновено Берг мълчеше, щом работата не се отнасяше лично до него, но по повод анекдота за избухливостта на великия княз с наслада разказа как в Галиция успял да говори с великия княз, когато князът обикалял полковете и се сърдел на неправилността на движението. С приятна усмивка по лицето той разказа как великият княз се приближил много разгневен до него и почнал да крещи: „Арнаути!“ („арнаути“ бе любимият израз на престолонаследника, когато биваше разгневен) и казал да извикат ротния командир.

— Ще повярвате ли, графе, аз ни най-малко не се уплаших, защото знаех, че съм прав. Знаете ли, графе, аз, без да се хваля, мога да кажа, че зная наизуст заповедите по полка, и устава също зная, както Отче наш на небесах. Затова, графе, в моята рота нередности няма. И съвестта ми е спокойна. Аз се явих. (Берг се привдигна и представи нагледно как се явил с ръка до козирката. Наистина мъчно можеше да се изобрази по лицето по-голяма почтителност и самодоволство.) А той ме гази, както се казва, гази, гази; гази ме както се казва, до смърт: и „арнаути“, и „дяволи“, и в „Сибир“ — разказваше Берг, като се усмихваше прозорливо. — Знам, че съм прав, и затуй мълча, нали така, графе? „Как, ти ням ли си?“ — викна той. Аз продължавам да мълча. И какво мислите графе? На другия ден за това дори не се споменаваше в заповедта; ето какво значи да не загубиш присъствие на духа! Така е то, графе — рече Берг, запуши лулата и почна да пуска колелца.

— Да, това е чудесно — каза Ростов с усмивка.

Но Борис забеляза, че Ростов се кани да се подиграе с Берг и изкусно отклони разговора. Той помоли Ростов да разкаже как и де е бил ранен. Това беше приятно на Ростов и той почна да разказва и както разказваше, все повече и повече се въодушевяваше. Той им разправи за Шьонграбенското сражение точно тъй както обикновено разправят за сраженията хора, които са участвували в тях, тоест тъй, както би им се искало да бъде, тъй, както са слушали други да разправят, тъй, както се разправя по-красиво, но съвсем не така, както е станало. Ростов беше правдив млад човек, за нищо на света не би казал умишлено някоя неистина. Той бе почнал да разказва с намерение да разкаже всичко точно тъй, както беше, но неусетно, неволно и неизбежно за себе си мина към неистината. Ако би разказал истината на тия слушатели, които, както и самият той, много пъти вече бяха слушали разкази за атаки и си бяха създали определена представа какво нещо е атаката и очакваха също такъв разказ, те или не биха му повярвали, или — което е още по-лошо, биха помислили, че Ростов сам е виновен, задето не му се е случило онова, което обикновено се случва с ония, които разказват за кавалерийски атаки. Не можеше той да им разкаже така просто, че всички бяха подкарали тръс, а той падна от коня, навехна ръката си и с все сила избяга в гората от французина. Освен туй, за да разкаже всичко, както бе станало, трябваше да направи усилие над себе си да разказва само онова, което бе станало. Много мъчно е да се разказва истината и младите хора рядко са способни на това. Те очакваха да им разказва как, без да се помни, той цял е пламтял в огън, как се е втурвал като буря срещу карето; как се е врязвал в него, сякъл надясно и наляво; как сабята му е опитала месо и как той паднал от изнемога и тям подобни. И той им разказа всичко това. По средата на неговия разказ, тъкмо когато той казваше: „Не можеш да си представиш какво странно чувство на бяс изпитваш през време на атака“, в стаята влезе княз Андрей Болконски, когото Борис очакваше. Княз Андрей, който обичаше покровителствените отношения към младите хора, поласкан, че се обръщаха към него за протекция, беше разположен добре към Борис, който преди това бе съумял да му се хареса, и искаше да изпълни желанието на момъка. Изпратен от Кутузов с книжа до престолонаследника, той се отби при младия човек, като се надяваше, че ще го завари сам. Щом влезе в стаята и видя армейски хусар, който разправяше военните си подвизи (хора, каквито княз Андрей не можеше да понася), той се усмихна любезно на Борис, смръщи се, погледна Ростов с присвити очи и след лек поклон уморено и лениво седна на дивана. Беше му неприятно, че е попаднал в лошо общество. Ростов разбра това и силно се изчерви. Но му беше все едно: гостенинът бе чужд човек. Ала като погледна Борис, видя, че и той сякаш се срамува заради армейския хусар. Въпреки неприятния и подигравателен тон на княз Андрей, въпреки общото презрение, което от свое армейско бойно гледище изпитваше към всички тия щабни адютантчета, какъвто очевидно беше и новодошлият, Ростов се почувствува сконфузен, изчерви се и млъкна. Борис попита какви новини има в щаба и ако не е нескромно, какво се чува за нашите намерения.

— Навярно ще вървят напред — отговори Болконски, който очевидно не искаше да каже нещо повече пред чужди хора.

Берг използува случая да попита с особена учтивост дали, както се чувало сега, щели да дават удвоени фуражни пари на армейските ротни командири. Княз Андрей отговори с усмивка, че не може да знае за такива важни държавни разпоредби и Берг радостно се разсмя.

— По вашата работа — обърна се отново княз Андрей към Борис — ще поговорим после — и погледна към Ростов. — Елате при мен след прегледа и ще направим всичко, каквото може да се направи.

И като изгледа стаята, той се обърна към Ростов, чието състояние на детско, непобедимо сконфузване, което се превръщаше в озлобление, той не удостояваше да забележи, и каза:

— Вие, струва ми се, разказвахте за Шьонграбенското сражение. Бяхте ли там?

— Бях там — рече с озлобление Ростов, като че с това искаше да оскърби адютанта.

Болконски забеляза състоянието на хусаря и то му се стори забавно. Той се усмихна леко-презрително.

— Да! Сега се носят много разкази за това сражение.

— Да, разкази! — рече високо Ростов и очите му, които изведнъж станаха яростни, загледаха ту Борис, ту Болконски. — Да, има много разкази, но нашите разкази са разказите на ония, които са били сред самия неприятелски огън, нашите разкази имат тежест, а не разказите на ония щабни юначета, които получават награди, без да вършат нещо.

— Към които предполагате, че принадлежа и аз, нали? — спокойно и като се усмихна особено приятно, отвърна княз Андрей.

Странното чувство на озлобление се сля в душата на Ростов с уважението към спокойствието на тая фигура.

— Не говоря за вас — рече той, — вас не ви познавам, и да си призная, не искам да ви познавам. Говоря изобщо за щабните.

— А пък вижте какво ще ви кажа аз — пресече го княз Андрей със спокоен властен тон. — Вие искате да ме оскърбите и аз съм готов да се съглася с вас, че много лесно можете да го направите, ако нямате достатъчно уважение към себе си, но съгласете се, че и времето, и мястото за това са твърде лошо избрани. Тия дни всички ние ще трябва да бъдем на голям, по-сериозен дуел, а освен това Друбецкой, който казва, че ви е стар приятел, съвсем не е виновен, че моята физиономия е имала нещастието да не ви се хареса. Но — каза той, като стана — вие знаете името ми и знаете де можете да ме намерите; ала недейте забравя — добави той, — че аз ни най-малко не смятам нито себе си, нито вас оскърбени и като по-стар от вас съветвам ви да оставите тая работа без последици. Та така, Друбецкой, в петък, след прегледа, ще ви чакам; довиждане — завърши княз Андрей и излезе, като се поклони на двамата.

Чак когато той излезе, Ростов си спомни какво трябваше да му отговори. И се ядоса още повече, задето бе забравил да го каже. Ростов веднага поръча да му доведат коня, сбогува се сухо с Борис и тръгна. Да отиде ли утре в главната квартира и да извика на дуел тоя важничещ адютант, или наистина да зареже тая работа? Тоя въпрос го мъчеше през целия път. Той ту със злоба мислеше с какво удоволствие би видял уплахата на това дребничко, слабо и гордо човече пред неговия пистолет, ту с учудване усещаше, че измежду всички хора, които познаваше, никого толкова не би искал да има за приятел, колкото това мразено от него адютантче.