Метаданни
Данни
- Година
- 1865–1869 (Обществено достояние)
- Език
- руски
- Форма
- Роман
- Жанр
- Характеристика
- Оценка
- 6 (× 2 гласа)
- Вашата оценка:
История
- — Добавяне
Метаданни
Данни
- Включено в книгите:
-
Война и мир
Първи и втори том
Война и мир
Трети и четвърти том - Оригинално заглавие
- Война и мир, 1865–1869 (Обществено достояние)
- Превод от руски
- Константин Константинов, 1957 (Пълни авторски права)
- Форма
- Роман
- Жанр
- Характеристика
- Оценка
- 5,8 (× 81 гласа)
- Вашата оценка:
Информация
- Сканиране
- Диан Жон (2011)
- Разпознаване и корекция
- NomaD (2011-2012)
- Корекция
- sir_Ivanhoe (2012)
Издание:
Лев Николаевич Толстой
Война и мир
Първи и втори том
Пето издание
Народна култура, София, 1970
Лев Николаевич Толстой
Война и мир
Издательство „Художественная литература“
Москва, 1968
Тираж 300 000
Превел от руски: Константин Константинов
Редактори: Милка Минева и Зорка Иванова
Редактор на френските текстове: Георги Куфов
Художник: Иван Кьосев
Худ. редактор: Васил Йончев
Техн. редактор: Радка Пеловска
Коректори: Лиляна Малякова, Евгения Кръстанова
Дадена за печат на 10.III.1970 г. Печатни коли 51¾
Издателски коли 39,33. Формат 84×108/32
Издат. №41 (2616)
Поръчка на печатницата №1265
ЛГ IV
Цена 3,40 лв.
ДПК Димитър Благоев — София
Народна култура — София
Издание:
Лев Николаевич Толстой
Война и мир
Трети и четвърти том
Пето издание
Народна култура, 1970
Лев Николаевич Толстой
Война и мир
Тома третий и четвертый
Издателство „Художественная литература“
Москва, 1969
Тираж 300 000
Превел от руски: Константин Константинов
Редактори: Милка Минева и Зорка Иванова
Редактор на френските текстове: Георги Куфов
Художник: Иван Кьосев
Худ. редактор: Васил Йончев
Техн. редактор: Радка Пеловска
Коректори: Лидия Стоянова, Христина Киркова
Дадена за печат на 10.III.1970 г. Печатни коли 51
Издателски коли 38,76. Формат 84X108/3.2
Издат. №42 (2617)
Поръчка на печатницата №1268
ЛГ IV
Цена 3,38 лв.
ДПК Димитър Благоев — София, ул. Ракитин 2
Народна култура — София, ул. Гр. Игнатиев 2-а
История
- — Добавяне
Глава XV
В восемь часов Кутузов выехал верхом к Працу, впереди четвертой милорадовичевской колонны, той, которая должна была занять места колонн Пржебышевского и Ланжерона, спустившихся уже вниз. Он поздоровался с людьми переднего полка и отдал приказание к движению, показывая тем, что он сам намерен был вести эту колонну. Выехав к деревне Прац, он остановился. Князь Андрей, в числе огромного количества лиц, составлявших свиту главнокомандующего, стоял позади его. Князь Андрей чувствовал себя взволнованным, раздраженным и вместе с тем сдержанно спокойным, каким бывает человек при наступлении давно желанной минуты. Он твердо был уверен, что нынче был день его Тулона или его Аркольского моста. Как это случится, он не знал, но он твердо был уверен, что это будет. Местность и положение наших войск были ему известны, насколько они могли быть известны кому-нибудь из нашей армии. Его собственный стратегический план, который, очевидно, теперь и думать нечего было привести в исполнение, был им забыт. Теперь, уже входя в план Вейротера, князь Андрей обдумывал могущие произойти случайности и делал новые соображения, такие, в которых могли бы потребоваться его быстрота соображения и решительность.
Налево внизу, в тумане, слышалась перестрелка между невидными войсками. Там, казалось князю Андрею, сосредоточится сражение, там встретится препятствие, и «туда-то я буду послан, — думал он, — с бригадой или дивизией, и там-то со знаменем в руке я пойду вперед и сломлю все, что будет предо мной».
Князь Андрей не мог равнодушно смотреть на знамена проходивших батальонов. Глядя на знамя, ему все думалось: может быть, это то самое знамя, с которым мне придется идти впереди войск.
Ночной туман к утру оставил на высотах только иней, переходивший в росу, в лощинах же туман расстилался еще молочно-белым морем. Ничего не было видно в той лощине налево, куда спустились наши войска и откуда долетали звуки стрельбы. Над высотами было темное ясное небо, и направо — огромный шар солнца. Впереди, далеко, на том берегу туманного моря, виднелись выступающие лесистые холмы, на которых должна была быть неприятельская армия, и виднелось что-то. Вправо вступала в область тумана гвардия, звучавшая топотом и колесами и изредка блестевшая штыками; налево, за деревней, такие же массы кавалерии подходили и скрывались в море тумана. Спереди и сзади двигалась пехота. Главнокомандующий стоял на выезде деревни, пропуская мимо себя войска. Кутузов в это утро казался изнуренным и раздражительным. Шедшая мимо его пехота остановилась без приказания, очевидно потому, что впереди что-нибудь задержало ее.
— Да скажите же, наконец, чтобы строились в батальонные колонны и шли в обход деревни, — сердито сказал Кутузов подъехавшему генералу. — Как же вы не поймете, ваше превосходительство, милостивый государь, что растянуться по этому дефилею улицы деревни нельзя, когда мы идем против неприятеля.
— Я предполагал построиться за деревней, ваше высокопревосходительство, — отвечал генерал.
Кутузов желчно засмеялся.
— Хороши вы будете, развертывая фронт в виду неприятеля, очень хороши!
— Неприятель еще далеко, ваше высокопревосходительство. По диспозиции…
— Диспозиция, — желчно вскрикнул Кутузов, — а это вам кто сказал?… Извольте делать, что вам приказывают.
— Слушаю-с!
— Mon cher, — сказал шепотом князю Андрею Несвицкий, — le vieux est d’une humeur de chien[1].
К Кутузову подскакал австрийский офицер с зеленым плюмажем на шляпе, в белом мундире и спросил от имени императора: выступила ли в дело четвертая колонна.
Кутузов, не отвечая ему, отвернулся, и взгляд его нечаянно попал на князя Андрея, стоявшего подле него. Увидав Болконского, Кутузов смягчил злое и едкое выражение взгляда, как бы сознавая, что его адъютант не был виноват в том, что делалось. И, не отвечая австрийскому адъютанту, он обратился к Болконскому:
— Allez voir, mon cher, si la troisième division a dépassé le village. Dites-lui de s’arrêter et d’attendre mes ordres[2].
Только что князь Андрей отъехал, он остановил его.
— Et demandez-lui, si les tirailleurs sont postés, — прибавил он. — Et demandez-lui, si les tirailleurs sont postés. Ce qu’ils font, ce qu’ils font![3] — проговорил он про себя, все не отвечая австрийцу.
Князь Андрей поскакал исполнять поручение.
Обогнав все шедшие впереди батальоны, он остановил третью дивизию и убедился, что действительно впереди наших колонн не было стрелковой цепи. Полковой командир бывшего впереди полка был очень удивлен переданным ему от главнокомандующего приказанием рассыпать стрелков. Полковой командир стоял тут в полной уверенности, что впереди его есть еще войска и что неприятель не может быть ближе десяти верст. Действительно, впереди ничего не было видно, кроме пустынной местности, склоняющейся вперед и застланной густым туманом. Приказав от имени главнокомандующего исполнить упущенное, князь Андрей поскакал назад. Кутузов стоял все на том же месте и, старчески опустившись на седле своим тучным телом, тяжело зевал, закрывши глаза. Войска уже не двигались, а стояли ружья к ноге.
— Хорошо, хорошо, — сказал он князю Андрею и обратился к генералу, который с часами в руках говорил, что пора бы двигаться, так как все колонны с левого фланга уже спустились.
— Еще успеем, ваше превосходительство, — сквозь зевоту проговорил Кутузов. — Успеем! — повторил он.
В это время позади Кутузова послышались вдали звуки здоровающихся полков, и голоса эти стали быстро приближаться по всему протяжению растянувшейся линии наступавших русских колонн. Видно было, что тот, с кем здоровались, ехал скоро. Когда закричали солдаты того полка, перед которым стоял Кутузов, он отъехал несколько в сторону и, сморщившись, оглянулся. По дороге из Працена скакал как бы эскадрон разноцветных всадников. Два из них крупным галопом скакали рядом впереди остальных. Один был в черном мундире с белым султаном, на рыжей англизированной лошади, другой в белом мундире, на вороной лошади. Это были два императора со свитой. Кутузов, с аффектацией служаки, находящегося во фронте, скомандовал «смирно» стоявшим войскам и, салютуя, подъехал к императору. Вся его фигура и манера вдруг изменились. Он принял вид подначальственного, нерассуждающего человека. Он с аффектацией почтительности, которая, очевидно, неприятно поразила императора Александра, подъехал и салютовал ему.
Неприятное впечатление, только как остатки тумана на ясном небе, пробежало по молодому и счастливому лицу императора и исчезло. Он был, после нездоровья, несколько худее в этот день, чем на Ольмюцком поле, где его в первый раз за границей видел Болконский; но то же обворожительное соединение величавости и кротости было в его прекрасных серых глазах, и на тонких губах та же возможность разнообразных выражений и преобладающее выражение благодушной, невинной молодости.
На ольмюцком смотру он был величавее, здесь он был веселее и энергичнее. Он несколько разрумянился, прогалопировав эти три версты, и, остановив лошадь, отдохновенно вздохнул и оглянулся на такие же молодые, такие же оживленные, как и его, лица своей свиты. Чарторижский и Новосильцев, и князь Волконский и Строганов, и другие, все богато одетые, веселые молодые люди, на прекрасных, выхоленных, свежих, только что слегка вспотевших лошадях, переговариваясь и улыбаясь, остановились позади государя. Император Франц, румяный длиннолицый молодой человек, чрезвычайно прямо сидел на красивом вороном жеребце и озабоченно и неторопливо оглядывался вокруг себя. Он подозвал одного из своих белых адъютантов и спросил что-то. «Верно, в котором часу они выехали», — подумал князь Андрей, наблюдая своего старого знакомого, с улыбкой, которой он не мог удержать, вспоминая свою аудиенцию. В свите императоров были отобранные молодцы-ординарцы, русские и австрийские, гвардейских и армейских полков. Между ними велись берейторами в расшитых попонах красивые запасные царские лошади.
Как будто через растворенное окно вдруг пахнуло свежим полевым воздухом в душную комнату, так пахнуло на невеселый кутузовский штаб молодостью, энергией и уверенностью в успехе от этой прискакавшей блестящей молодежи.
— Что ж вы не начинаете, Михаил Ларионович? — поспешно обратился император Александр к Кутузову, в то же время учтиво взглянув на императора Франца.
— Я поджидаю, ваше величество, — отвечал Кутузов, почтительно наклоняясь вперед.
Император пригнул ухо, слегка нахмурясь и показывая, что он не расслышал.
— Поджидаю, ваше величество, — повторил Кутузов (князь Андрей заметил, что у Кутузова неестественно дрогнула верхняя губа, в то время как он говорил это «поджидаю»). — Не все колонны еще собрались, ваше величество.
Государь расслышал, но ответ этот, видимо, не понравился ему; он пожал сутуловатыми плечами, взглянул на Новосильцева, стоявшего подле, как будто взглядом этим жалуясь на Кутузова.
— Ведь мы не на Царицыном Лугу, Михаил Ларионович, где не начинают парада, пока не придут все полки, — сказал государь, снова взглянув в глаза императору Францу, как бы приглашая его если не принять участие, то прислушаться к тому, что он говорит; но император Франц, продолжая оглядываться, не слушал.
— Потому и не начинаю, государь, — сказал звучным голосом Кутузов, как бы предупреждая возможность не быть расслышанным, и в лице его еще раз что-то дрогнуло. — Потому и не начинаю, государь, что мы не на параде и не на Царицыном Лугу, — выговорил он ясно и отчетливо.
В свите государя на всех лицах, мгновенно переглянувшихся друг с другом, выразился ропот и упрек. «Как он ни стар, он не должен бы, никак не должен бы говорить этак», — выразили эти лица.
Государь пристально и внимательно посмотрел в глаза Кутузову, ожидая, не скажет ли он еще чего. Но Кутузов с своей стороны, почтительно нагнув голову, тоже, казалось, ожидал. Молчание продолжалось около минуты.
— Впрочем, если прикажете, ваше величество, — сказал Кутузов, поднимая голову и снова изменяя тон на прежний тон тупого, нерассуждающего, но повинующегося генерала.
Он тронул лошадь и, подозвав к себе начальника колонны Милорадовича, передал ему приказание к наступлению.
Войско опять зашевелилось, и два батальона Новгородского полка и батальон Апшеронского полка тронулись вперед мимо государя.
В то время как проходил этот Апшеронский батальон, румяный Милорадович, без шинели, в мундире и орденах и со шляпой с огромным султаном, надетой набекрень и с поля, марш-марш выскакал вперед и, молодецки салютуя, осадил лошадь перед государем.
— С богом, генерал, — сказал ему государь.
— Ma foi, sire, nous ferons ce que qui sera dans notre possibilité, sire![4] — отвечал он весело, тем не менее вызывая насмешливую улыбку у господ свиты государя своим дурным французским выговором.
Милорадович круто повернул свою лошадь и стал несколько позади государя. Апшеронцы, возбуждаемые присутствием государя, молодецким бойким шагом отбивая ногу, проходили мимо императоров и их свиты.
— Ребята! — крикнул громким, самоуверенным и веселым голосом Милорадович, видимо, до такой степени возбужденный звуками стрельбы, ожиданием сражения и видом молодцов-апшеронцев, еще своих суворовских товарищей, бойко проходивших мимо императоров, что забыл о присутствии государя. — Ребята, вам не первую деревню брать! — крикнул он.
— Рады стараться! — прокричали солдаты.
Лошадь государя шарахнулась от неожиданного крика. Лошадь эта, носившая государя еще на смотрах в России, здесь, на Аустерлицком поле, несла своего седока, выдерживая его рассеянные удары левой ногой, настораживала уши от звуков выстрелов точно так же, как она делала это на Марсовом Поле, не понимая значения ни этих слышавшихся выстрелов, ни соседства вороного жеребца императора Франца, ни всего того, что говорил, думал, чувствовал в этот день тот, кто ехал на ней.
Государь с улыбкой обратился к одному из своих приближенных, указывая на молодцов-апшеронцев, и что-то сказал ему.
XV
В осем часа Кутузов тръгна на кон към Прац, начело на четвъртата, Милорадовичовата колона, която трябваше да заеме мястото на колоните на Пржебишевски и Ланжерон, слезли вече в низината. Той поздрави хората от полка, който беше пред него, и даде заповед да вървят, като показа с това, че има намерение лично да води тая колона. Когато излезе при селото Прац, той спря. Между грамадния брой лица, съставящи свитата на главнокомандуващия, беше княз Андрей, който застана зад него. Княз Андрей се чувствуваше развълнуван, раздразнен и в същото време сдържано спокоен, какъвто става човек при настъпване на отдавна очакван миг. Той беше твърдо уверен, че днес е денят на неговия Тулон или на неговия Арколски мост. Как ще се случи това, той не знаеше, но беше твърдо уверен, че то ще стане. Местността и положението на нашите войски му бяха известни, доколкото можеха да бъдат известни комуто и да е било от нашата армия. Собственият му стратегически план, за изпълнението на който очевидно сега не можеше и да се мисли, беше забравен. Сега, включвайки се вече в плана на Вайротер, княз Андрей обмисляше какви случайности биха могли да настъпят и правеше нови предположения, в които неговата бърза съобразителност и решителност биха могли да потрябват.
Вляво долу, в мъглата, се чуваше престрелка между войските, които не се виждаха. Там, както се струваше на княз Андрей, щеше да се съсредоточи сражението, там ще срещнат спънката и „тъкмо там ще бъда изпратен — мислеше той — с бригада или дивизия и там именно ще тръгна напред със знаме в ръка и ще сломя всичка, което се изпречи пред мене.“
Княз Андрей не можеше да гледа равнодушно знамената на минаващите край него батальони. Като гледаше някое знаме той все си мислеше: „Може би тъкмо това е знамето, с което ще трябва да вървя пред войските.“
На сутринта нощната мъгла остави по височините само скреж, който се превръщаше в роса, но в доловете мъглата още се разстилаше като млечнобяло море. В оня дол вляво, дето бяха влезли нашите войски и отдето се чуваше стрелба, не се виждаше нищо. Над височините беше тъмното ясно небе и вдясно грамадното кълбо на слънцето. Напреде, далеч на отвъдния бряг на морето от мъгла, се съзираха изпъкващи гористи хълмове, по които трябваше да се намира неприятелската армия, и се мержелееше нещо. Вдясно гвардията навлизаше в областта на мъглата, като трополеше с коне и колела и от време на време блясваше с щикове; вляво зад селото, се приближаваха също такива маси кавалерия и изчезваха в морето от мъгла. Отпреде и отзад вървеше пехотата. Главнокомандуващият бе застанал при изхода на селото и пропускаше войските, които минаваха край него. Тая сутрин Кутузов изглеждаше изморен и раздразнителен. Пехотата, която минаваше край него, спря без заповед, очевидно защото напреде нещо я бе спряло.
— Но наредете най-сетне да се строят в батальонни колони и да избикалят селото — ядосано каза Кутузов на приближилия се генерал. — Та как не разбирате, ваше превъзходителство, уважаеми господине, че когато отиваме срещу неприятеля, не бива да се проточваме по това устие на селската улица.
— Аз смятах да ги строя зад селото, ваше високопревъзходителство — отговори генералът.
— Чудесно ще я свършите, като разгъвате фронта си пред очите на неприятеля, чудесно!
— Неприятелят е още далече, ваше превъзходителство. Според диспозицията…
— Диспозицията! — извика ядовито Кутузов. — Кой ви е казал това?… Благоволете да правите, каквото ви се заповядва.
— Слушам!
— Mon cher — каза шепнешком Несвицки на княз Андрей, — le vieux est d’une humeur de chien.[1]
Към Кутузов се приближи един препускащ австрийски офицер със зелено перо на шапката и в бял мундир и от името на императора го попита дали четвъртата колона е влязла в боя.
Кутузов се извърна, без да му отговаря, и погледът му случайно попадна на застаналия до него княз Андрей. Като видя Болконски, Кутузов смекчи злото и хапливо изражение на погледа си, сякаш съзнаваше, че неговият адютант не е виновен за онова, което се вършеше. И без да отговаря на австрийския адютант, той каза на Болконски:
— Allez voir, mon cher, si la troisième division a dépassé le village. Dites-lui de s’arrêter et d’attendre mes ordres.[2]
Княз Андрей тръгна, но той веднага го спря.
— Et demandez-lui, si les tirailleurs son postés — добави той. — Ce qu’ils font, ce qu’ils font![3] — промълви той на себе си и все още не отговаряше на австриеца.
Княз Андрей препусна да изпълни поръчението.
След като изпревари всички батальони, които вървяха пред него, той спря трета дивизия и се увери, че наистина пред нашите колони нямаше стрелкова верига. Командирът на челния полк много се зачуди на предадената му заповед на главнокомандуващия да пръсне стрелци във верига. Полковият командир беше напълно уверен, че пред него има още войски и че неприятелят не може да се намира на по-близо от десет версти. Наистина напреде не се виждаше нищо освен пустинна местност, малко наклонена напред и застлана ç гъста мъгла. След като заповяда от името на главнокомандуващия да се извърши онова, което бе пропуснато, княз Андрей препусна обратно. Кутузов стоеше на същото място, старчески отпуснал на седлото тлъстото си тяло, и се прозяваше тежко, със затворени очи. Войските не се движеха вече, а стояха с пушки при нозе.
— Добре, добре — каза той на княз Андрей и се обърна към един генерал, който с часовник в ръце казваше, че е време да тръгват, тъй като всички колони от левия фланг вече са слезли.
— Има време още, ваше превъзходителство — рече му с прозявка Кутузов. — Има време! — повтори той.
В това време в далечината зад Кутузов се чуха викове на полкове, които отговаряха на поздравление, и тия викове почнаха бързо да се приближават по цялата проточена линия на настъпващите руски колони. Личеше, че оня, на когото отговаряха, яздеше бързо.
Когато викнаха войниците от полка, пред който бе застанал Кутузов, той се дръпна малко встрани, намръщи се и се озърна. По пътя от Працен сякаш препускаше ескадрон от конници с дрехи от различен цвят. Двама от тях препускаха един до друг в широк галоп пред останалите. Единият беше в черен мундир с бели пера на шапката, на дорест енглизиран кон, другият — в бял мундир, на вран кон. Бяха двамата императори със свитата. Кутузов, с афектация на стар службаш, който се намира в строя, изкомандува на застаналите войски „мирно“ и отдавайки чест, приближи до императора. Цялата му фигура и държане изведнъж се промениха. Той прие вид на подчинен, неразсъждаващ човек. С афектирана почтителност, която очевидно учуди неприятно император Александър, той се приближи и му отдаде чест.
Неприятното впечатление премина по младото и щастливо лице на императора само като остатъци от мъгла по ясно небе и изчезна. След боледуването си тоя ден той беше малко по-слаб, отколкото на Олмюцкото поле, дето Болконски го видя за първи път в чужбина; но в прекрасните му сиви очи имаше същото очарователно съчетание на величие и кротост, а на тънките устни същата възможност за различни изражения с преобладаващо изражение на благодушна, невинна младост.
На прегледа при Олмюц той беше по-величествен, тук беше по-весел и по-енергичен. Тъй като беше галопирал тия три версти, той се беше малко позачервил, спря коня, въздъхна, за да си отпочине, обърна се и погледна хората от свитата, чиито лица бяха също като неговото младежки и оживени. Чарторижки и Новосилцев, княз Болконски и Строганов и другите, всички богато облечени, весели, млади хора на чудесни, грижливо гледани, бодри, само леко изпотени коне, разговаряйки помежду си, бяха спрели зад царя. Император Франц, румен, дълголик млад човек, седеше извънредно изправен на красив вран жребец и угрижено и бавно гледаше наоколо си. Той повика едного от своите бели адютанти и го попита нещо. „Сигурно в колко часа са тръгнали“ — помисли княз Андрей, като наблюдаваше своя стар познат с усмивка, която не можеше да сдържи, защото си спомни аудиенцията. Свитата на императорите беше от отбрани юначаги-ординарци, руси и австрийци, от гвардейски и армейски полкове. Между тях берейтори[4] водеха красиви запасни царски коне с извезани попони.
Като че през разтворен прозорец на душна стая изведнъж лъхна на пресен полски въздух, тъй от тая блестяща младеж, пристигнала, препускайки, в невеселия Кутузов щаб лъхна младост, енергия и увереност в успеха.
— Но защо не почвате, Михаил Ларионович? — обърна се бързо император Александър към Кутузов, като погледна в същото време учтиво император Франц.
— Изчаквам, ваше величество — отговори Кутузов, почтително наведен напред.
Императорът сложи ръка на ухото си, понамръщи се и показа, че не е чул.
— Изчаквам, ваше величество — повтори Кутузов (княз Андрей забеляза, че горната устна на Кутузов трепна неестествено, когато казваше това „изчаквам“). — Всички колони не са се още събрали, ваше величество.
Царят чу, но личеше, че тоя отговор явно не му хареса; той мръдна поприведените си рамене и погледна Новосилцев, който беше наблизо, сякаш с тоя поглед се оплакваше от Кутузов.
— Но ние не сме на Царицин Луг, Михаил Ларионович, дето парадът не почва, докато не се съберат всички полкове — каза царят и отново погледна император Франц в очите, като че го канеше ако не да вземе участие, поне да чуе какво казва той; но император Франц продължаваше да се озърта, без да слуша.
— Тъкмо затова не почвам, господарю — отговори със звучен глас Кутузов, сякаш за да избегне възможността да не го чуят, и по лицето му пак трепна нещо. — Тъкмо за това не почвам, господарю, защото не сме на парад и не сме на Царицин Луг — изрече той ясно и отчетливо.
Всички от царската свита веднага се спогледаха един друг и по лицата им се изписа възмущение и укор. „Колкото и да е стар, той не трябва, съвсем не трябва да говори тъй“ — изразяваха тия лица.
Царят втренчено и внимателно се взря в очите на Кутузов, очаквайки дали няма да каже още нещо. Но и Кутузов, привел почтително глава, също така сякаш чакаше. Мълчанието продължи около една минута.
— Но щом заповядате, ваше величество — каза Кутузов, като дигна глава и отново промени тона си в предишния тон на тъп, неразсъждаващ, но подчиняващ се генерал.
Той подкара коня си, повика началника на колоната Милорадович и му предаде заповед за настъпление.
Войската отново се раздвижи и два батальона от Новгородския полк и един батальон от Апшеронския полк тръгнаха напред покрай царя.
Тъкмо когато минаваше тоя, Апшеронският батальон, руменият Милорадович, без шинел, в мундир с ордени и с шапка с големи пера, килната на една страна и сложена откъм широката страна, бързо изскочи с коня си напред и като отдаде чест юнашки, изведнъж спря коня си пред царя.
— С Бога напред, генерале — каза му царят.
— Ma foi, sire, nous ferons se que qui sera dans notre possibilité, sire![5] — отвърна той весело и все пак предизвика подигравателната усмивка на господата от свитата на царя поради своя лош френски изговор.
Милорадович обърна рязко коня си и застана малко зад царя. Апшеронците, възбудени от присъствието на царя, с юнашка пъргава стъпка удряха крак и минаваха край императорите и свитите им.
— Момчета! — викна Милорадович с висок, самоуверен и весел глас, очевидно до такава степен възбуден от звуковете на стрелбата, от очакването на сражението, от вида на юнаците-апшеронци, както и на своите суворовски другари, които минаваха пъргаво пред императорите, че забрави за присъствието на царя. Момчета, това не е първото село, което превземате! — викна той.
— Ще се стараем! — извикаха войниците.
От неочаквания вик конят на царя отскочи встрани. Тоя кон, който носеше царя още на прегледите в Русия, тук, на Аустерлицкото поле, носеше ездача си, като търпеше неговите разсеяни удари с левия крак и наостряше уши от изстрелите, също както правеше на Марсово поле, без да разбира значението нито на изстрелите, които се чуваха, нито на съседството с врания жребец на император Франц, нито на всичко, което говореше, мислеше и чувствуваше през тоя ден оня, който го яздеше.
Царят се обърна с усмивка към един от своите приближени, сочейки юнаците апшеронци, и му каза нещо.