Метаданни
Данни
- Година
- 1865–1869 (Обществено достояние)
- Език
- руски
- Форма
- Роман
- Жанр
- Характеристика
- Оценка
- 6 (× 2 гласа)
- Вашата оценка:
История
- — Добавяне
Метаданни
Данни
- Включено в книгите:
-
Война и мир
Първи и втори том
Война и мир
Трети и четвърти том - Оригинално заглавие
- Война и мир, 1865–1869 (Обществено достояние)
- Превод от руски
- Константин Константинов, 1957 (Пълни авторски права)
- Форма
- Роман
- Жанр
- Характеристика
- Оценка
- 5,8 (× 81 гласа)
- Вашата оценка:
Информация
- Сканиране
- Диан Жон (2011)
- Разпознаване и корекция
- NomaD (2011-2012)
- Корекция
- sir_Ivanhoe (2012)
Издание:
Лев Николаевич Толстой
Война и мир
Първи и втори том
Пето издание
Народна култура, София, 1970
Лев Николаевич Толстой
Война и мир
Издательство „Художественная литература“
Москва, 1968
Тираж 300 000
Превел от руски: Константин Константинов
Редактори: Милка Минева и Зорка Иванова
Редактор на френските текстове: Георги Куфов
Художник: Иван Кьосев
Худ. редактор: Васил Йончев
Техн. редактор: Радка Пеловска
Коректори: Лиляна Малякова, Евгения Кръстанова
Дадена за печат на 10.III.1970 г. Печатни коли 51¾
Издателски коли 39,33. Формат 84×108/32
Издат. №41 (2616)
Поръчка на печатницата №1265
ЛГ IV
Цена 3,40 лв.
ДПК Димитър Благоев — София
Народна култура — София
Издание:
Лев Николаевич Толстой
Война и мир
Трети и четвърти том
Пето издание
Народна култура, 1970
Лев Николаевич Толстой
Война и мир
Тома третий и четвертый
Издателство „Художественная литература“
Москва, 1969
Тираж 300 000
Превел от руски: Константин Константинов
Редактори: Милка Минева и Зорка Иванова
Редактор на френските текстове: Георги Куфов
Художник: Иван Кьосев
Худ. редактор: Васил Йончев
Техн. редактор: Радка Пеловска
Коректори: Лидия Стоянова, Христина Киркова
Дадена за печат на 10.III.1970 г. Печатни коли 51
Издателски коли 38,76. Формат 84X108/3.2
Издат. №42 (2617)
Поръчка на печатницата №1268
ЛГ IV
Цена 3,38 лв.
ДПК Димитър Благоев — София, ул. Ракитин 2
Народна култура — София, ул. Гр. Игнатиев 2-а
История
- — Добавяне
Глава XIX
На Праценской горе, на том самом месте, где он упал с древком знамени в руках, лежал князь Андрей Болконский, истекая кровью, и, сам не зная того, стонал тихим, жалостным и детским стоном.
К вечеру он перестал стонать и совершенно затих. Он не знал, как долго продолжалось его забытье. Вдруг он опять почувствовал себя живым и страдающим от жгучей и разрывающей что-то боли в голове.
«Где оно, это высокое небо, которого я не знал до сих пор и увидал нынче? — было первою его мыслью. — И страдания этого я не знал также, — подумал он. — Да, я ничего, ничего не знал до сих пор. Но где я?»
Он стал прислушиваться и услыхал звуки приближающегося топота лошадей и звуки голосов, говоривших по-французски. Он раскрыл глаза. Над ним было опять все то же высокое небо с еще выше поднявшимися плывущими облаками, сквозь которые виднелась синеющая бесконечность. Он не поворачивал головы и не видал тех, которые, судя по звуку копыт и голосов, подъехали к нему и остановились.
Подъехавшие верховые были Наполеон, сопутствуемый двумя адъютантами. Бонапарте, объезжая поле сражения, отдавал последние приказания об усилении батарей, стреляющих по плотине Аугеста, и рассматривал убитых и раненых, оставшихся на поле сражения.
— De beaux hommes![1] — сказал Наполеон, глядя на убитого русского гренадера, который с уткнутым в землю лицом и почернелым затылком лежал на животе, откинув далеко одну уже закоченевшую руку.
— Les munitions des pièces de position sont épuisées, sire![2] — сказал в это время адъютант, приехавший с батарей, стрелявших по Аугесту.
— Faites avancer celles de la réserve[3], — сказал Наполеон, и, отъехав несколько шагов, он остановился над князем Андреем, лежавшим навзничь с брошенным подле него древком знамени (знамя уже, как трофей, было взято французами).
— Voilà une belle mort[4], — сказал Наполеон, глядя на Болконского.
Князь Андрей понял, что это было сказано о нем и что говорит это Наполеон. Он слышал, как называли sire[5] того, кто сказал эти слова. Но он слышал эти слова, как бы он слышал жужжание мухи. Он не только не интересовался ими, но он и не заметил, а тотчас же забыл их. Ему жгло голову; он чувствовал, что он исходит кровью, и он видел над собою далекое, высокое и вечное небо. Он знал, что это был Наполеон — его герой, но в эту минуту Наполеон казался ему столь маленьким, ничтожным человеком в сравнении с тем, что происходило теперь между его душой и этим высоким, бесконечным небом с бегущими по нем облаками. Ему было совершенно все равно в эту минуту, кто бы ни стоял над ним, что бы ни говорил о нем; он рад был только тому, что остановились над ним люди, и желал только, чтоб эти люди помогли ему и возвратили бы его к жизни, которая казалась ему столь прекрасною, потому что он так иначе понимал ее теперь. Он собрал все свои силы, чтобы пошевелиться и произвести какой-нибудь звук. Он слабо пошевелил ногою и произвел самого его разжалобивший, слабый, болезненный стон.
— А! он жив, — сказал Наполеон. — Поднять этого молодого человека, ce jeune homme, и снести на перевязочный пункт!
Сказав это, Наполеон поехал дальше навстречу к маршалу Ланну, который, сняв шляпу, улыбаясь и поздравляя с победой, подъезжал к императору.
Князь Андрей не помнил ничего дальше: он потерял сознание от страшной боли, которую причинили ему укладывание на носилки, толчки во время движения и санирование раны на перевязочном пункте. Он очнулся уже только в конце дня, когда его, соединив с другими русскими ранеными и пленными офицерами, понесли в госпиталь. На этом передвижении он чувствовал себя несколько свежее и мог оглядываться и даже говорить.
Первые слова, которые он услыхал, когда очнулся, — были слова французского конвойного офицера, который поспешно говорил:
— Надо здесь остановиться: император сейчас проедет; ему доставит удовольствие видеть этих пленных господ.
— Нынче так много пленных, чуть не вся русская армия, что ему, вероятно, это наскучило, — сказал другой офицер.
— Ну, однако! Этот, говорят, командир всей гвардии императора Александра, — сказал первый, указывая на раненого русского офицера в белом кавалергардском мундире.
Болконский узнал князя Репнина, которого он встречал в петербургском свете. Рядом с ним стоял другой, девятнадцатилетний мальчик, тоже раненый кавалергардский офицер.
Бонапарте, подъехав галопом, остановил лошадь.
— Кто старший? — сказал он, увидав пленных.
Назвали полковника, князя Репнина.
— Вы командир кавалергардского полка императора Александра? — спросил Наполеон.
— Я командовал эскадроном, — отвечал Репнин.
— Ваш полк честно исполнил долг свой, — сказал Наполеон.
— Похвала великого полководца есть лучшая награда солдату, — сказал Репнин.
— С удовольствием отдаю ее вам, — сказал Наполеон. — Кто этот молодой человек подле вас?
Князь Репнин назвал поручика Сухтелена.
Посмотрев на него, Наполеон сказал, улыбаясь:
— Il est venu bien jeune se frotter à nous[6].
— Молодость не мешает быть храбрым, — проговорил обрывающимся голосом Сухтелен.
— Прекрасный ответ, — сказал Наполеон, — молодой человек, вы далеко пойдете!
Князь Андрей, для полноты трофея пленников выставленный также вперед, на глаза императору, не мог не привлечь его внимания. Наполеон, видимо, вспомнил, что он видел его на поле, и, обращаясь к нему, употребил то самое наименование молодого человека — jeune homme, под которым Болконский в первый раз отразился в его памяти.
— Et vous, jeune homme? Ну, а вы, молодой человек? — обратился он к нему. — Как вы себя чувствуете, mon brave?
Несмотря на то, что за пять минут перед этим князь Андрей мог сказать несколько слов солдатам, переносившим его, он теперь, прямо устремив свои глаза на Наполеона, молчал… Ему так ничтожны казались в эту минуту все интересы, занимавшие Наполеона, так мелочен казался ему сам герой его, с этим мелким тщеславием и радостью победы, в сравнении с тем высоким, справедливым и добрым небом, которое он видел и понял, — что он не мог отвечать ему.
Да и все казалось так бесполезно и ничтожно в сравнении с тем строгим и величественным строем мысли, который вызывали в нем ослабление сил от истекшей крови, страдание и близкое ожидание смерти. Глядя в глаза Наполеону, князь Андрей думал о ничтожности величия, о ничтожности жизни, которой никто не мог понять значения, и о еще большем ничтожестве смерти, смысл которой никто не мог понять и объяснить из живущих.
Император, не дождавшись ответа, отвернулся и, отъезжая, обратился к одному из начальников:
— Пусть позаботятся об этих господах и свезут их в мой бивуак; пускай мой доктор Ларрей осмотрит их раны. До свидания, князь Репнин. — И он, тронув лошадь, галопом поехал дальше.
На лице его было сиянье самодовольства и счастия.
Солдаты, принесшие князя Андрея и снявшие с него попавшийся им золотой образок, навешенный на брата княжною Марьею, увидав ласковость, с которою обращался император с пленными, поспешили возвратить образок.
Князь Андрей не видал, кто и как надел его опять, но на груди его сверх мундира вдруг очутился образок на мелкой золотой цепочке.
«Хорошо бы это было, — подумал князь Андрей, взглянув на этот образок, который с таким чувством и благоговением навесила на него сестра, — хорошо бы это было, ежели бы все было так ясно и просто, как оно кажется княжне Марье. Как хорошо бы было знать, где искать помощи в этой жизни и чего ждать после нее там, за гробом! Как бы счастлив и спокоен я был, ежели бы мог сказать теперь: господи, помилуй меня!… Но кому я скажу это? Или сила — неопределенная, непостижимая, к которой я не только не могу обращаться, но которой не могу выразить словами, — великое все или ничего, — говорил он сам себе, — или это тот бог, который вот здесь зашит, в этой ладанке, княжной Марьей? Ничего, ничего нет верного, кроме ничтожества всего того, что мне понятно, и величия чего-то непонятного, но важнейшего!»
Носилки тронулись. При каждом толчке он опять чувствовал невыносимую боль; лихорадочное состояние усиливалось, и он начинал бредить. Те мечтания об отце, жене, сестре и будущем сыне и нежность, которую он испытывал в ночь накануне сражения, фигура маленького, ничтожного Наполеона и над всем этим высокое небо — составляли главное основание его горячечных представлений.
Тихая жизнь и спокойное семейное счастие в Лысых Горах представлялись ему. Он уже наслаждался этим счастием, когда вдруг являлся маленький Наполеон с своим безучастным, ограниченным и счастливым от несчастия других взглядом, и начинались сомнения, муки, и только небо обещало успокоение. К утру все мечтания смешались и слились в хаос и мрак беспамятства и забвения, которые гораздо вероятнее, по мнению самого Ларрея, доктора Наполеонова, должны были разрешиться смертью, чем выздоровлением.
— C’est un sujet nerveux et bilieux, — сказал Ларрей, — il n’en réchappera pas[7].
Князь Андрей, в числе других безнадежных раненых, был сдан на попечение жителей.
XIX
Княз Андрей Болконски лежеше на Праценския хълм, на същото място, дето бе паднал с дръжката на знамето в ръце, кръвта му изтичаше и без да съзнава, той стенеше с тихо, жаловито и детско стенание.
Привечер престана да стене и съвсем затихна. Не знаеше колко време е бил в безсъзнание. Изведнъж отново се почувствува жив и страдащ от парлива болка, която разкъсваше нещо в главата му.
„Де е то, това високо небе, което не бях виждал досега, но което видях днес? — беше първата му мисъл. — И това страдание също така не знаех — помисли той. — Да, нищо, нищо не знаех досега. Но де съм?“
Той се ослуша и чу шум на приближаващ конски тропот и звуци на гласове, говорещи на френски. Отвори очи. Над него беше пак все същото високо небе с издигнали се още по-високо плаващи облаци, през които се съзираше синееща безкрайност. Той не обърна глава и не видя хората, за които по звука на копитата и гласовете разбра, че се бяха приближили и спрели до него.
Приближилите се конници бяха Наполеон, придружен от двама адютанти. Бонапарте, който обикаляше полесражението, даваше последни заповеди да се засилят батареите, стрелящи срещу бента на Аугест, и разглеждаше убитите и ранените, останали на полесражението.
— De beaux hommes![1] — каза Наполеон, загледан в един убит руски гренадир, който лежеше ничком, със забито в земята лице и почернял тил, отметнал нашироко едната си, вкочанена вече ръка.
— Les munitions des pièces de position sont épuisées, sire![2] — каза в това време един адютант, пристигнал от батареите, които стреляха срещу Аугест.
— Faites avancer celles de la réserve[3] — отговори Наполеон, отмина няколко крачки и се спря над княз Андрей, лежащ възнак с хвърлена до него дръжка на знамето (знамето беше взето вече от французите като трофей).
— Voilà une belle mort[4] — каза Наполеон, като гледаше Болконски.
Княз Андрей разбра, че това бе казано за него и че го казва Наполеон. Той чу, че наричаха sire[5] оня, който бе казал тия думи. Но чу тия думи, сякаш слушаше бръмчене на муха. Той не само не се заинтересува от тях, но и не им обърна внимание, и веднага ги забрави. Главата му гореше; той усещаше, че кръвта му изтича и виждаше над себе си далечното, високо и вечно небе. Знаеше, че това бе Наполеон, неговият герой, но в тоя миг Наполеон му се струваше съвсем мъничък, нищожен човек в сравнение с онова, което ставаше сега между душата му, и с това високо, безкрайно небе с бързащите по него облаци. В тоя миг му бе напълно безразлично който и да се изправеше над него и каквото и да казваше за него; той беше доволен само, че над него се бяха спрели хора и искаше само тия хора да му помогнат и да го върнат към живота, който му се струваше толкова прекрасен, защото сега го разбираше съвсем иначе. Той събра всичките си сили, за да мръдне и да издаде някакъв звук. Мръдна слабо крака си и изпусна съвсем тихо, болезнено стенание, от което той самият почувствува жалост към себе си.
— А! Той е жив — каза Наполеон. — Да се дигне тоя младеж, ce jeune homme, и да се занесе на превързочния пункт!
След като каза това, Наполеон тръгна срещу маршал Лан, който със свалена шапка, усмихнат приближаваше към императора и го поздравяваше с победата.
Княз Андрей не помнеше нищо повече: изгуби съзнание от страшната болка, която причиниха нагласяването върху носилката, сътресенията при пренасянето и сондирането на раната в превързочния пункт. Той се свести едва привечер, когато заедно с други руски ранени и пленени офицери го понесоха към болницата. При това пренасяне той се чувствуваше малко по-бодър и можеше да поглежда наоколо си и дори да говори.
Първите думи, които чу, когато се свести, бяха думите на френския конвоен офицер, който каза припряно:
— Трябва да спрем тук: императорът ей сега ще мине; ще му бъде приятно да види тия пленени господа.
— Днес има толкова пленници, едва ли не цялата руска армия, че навярно вече му е омръзнало — каза друг офицер.
— Макар! Тоя, казват, бил командир на цялата гвардия на император Александър — каза първият, като посочи един ранен руски офицер в бял кавалергардски мундир.
Болконски позна княз Репнин, когото беше срещал в петербургското висше общество. До него лежеше друг, деветнадесетгодишен юноша, също ранен кавалергардски офицер.
Бонапарт се приближи в галоп и спря коня си.
— Кой е старши? — каза той, като видя пленниците.
Казаха му името на полковника — княз Репнин.
— Вие ли сте командирът на кавалергардския полк на император Александър? — попита Наполеон.
— Аз командувах ескадрон — отговори Репнин.
— Вашият полк изпълни честно дълга си — каза Наполеон.
— Похвалата на един велик пълководец е най-добра награда за войника — рече Репнин.
— С удоволствие ви я изказвам — каза Наполеон. — Кой е тоя млад човек до вас?
Княз Репнин каза името на поручик Сухтелен.
Наполеон го погледна, усмихна се и каза:
— Il est venu bien jeune se frotter à nous![6]
— Младостта не пречи да бъдеш храбър — рече Сухтелен със задъхващ се глас.
— Прекрасен отговор — каза Наполеон, — вие ще отидете далеч, млади момко!
Княз Андрей, когото за пълнота на трофея от пленници също бяха сложили напред, за да го види императорът, не можеше да не привлече вниманието му. Наполеон очевидно си спомни, че го е видял на бойното поле и обръщайки се към него, употреби същия израз — млад момък, jeune homme, с който Болконски бе останал в паметта му още от първия път.
— Et vous, jeune homme? Е, ами вие, млади момко? — обърна се той към него. — Как се чувствувате, mon brave?
Макар че пет минути преди това княз Андрей можа да каже няколко думи на войниците, които го пренасяха, сега, устремил очи право в Наполеон, той мълчеше… В тоя миг всичките интереси, които занимаваха Наполеон, му се сториха толкова нищожни, толкова дребнав му се видя и самият негов герой с това дребно тщеславие и радост от победата в сравнение с онова високо, справедливо и добро небе, което той бе видял и проумял, че не можеше да му отговаря.
А пък и всичко изглеждаше тъй безполезно и нищожно в сравнение с оня строг и величествен строй на мисълта му, предизвикан у него от отслабване на силите, загубата на кръв, от страданията и от очакването на близката смърт. Загледан в очите на Наполеон, княз Андрей мислеше за нищожността на величието, за нищожността на живота, значението на който никой не можеше да разбере, и за още по-голямото нищожество на смъртта, смисъла на която никой от живите не можеше да разбере и обясни.
Без да дочака отговора, императорът се обърна и на тръгване каза на един от началниците:
— Нека се погрижат за тия господа и да ги пренесат в моя бивак; моят доктор Ларей да прегледа раните им. Довиждане, княз Репнин. — И подкара коня в галоп.
Лицето му сияеше от самодоволство и щастие.
Войниците, които бяха донесли княз Андрей и бяха свалили от него златната иконка, окачена от княжна Маря, щом видяха колко любезно се отнасяше с пленниците императорът, побързаха да му върнат иконката.
Княз Андрей не видя кой и как отново му я окачи, но иконката неочаквано се озова върху гърдите му, над мундира, на тънка златна верижка.
„Хубаво би било — помисли княз Андрей, като погледна иконката, която сестра му с такова чувство и благоговение му бе окачила, — хубаво би било всичко да е тъй ясно и просто, както се струва на княжна Маря. Колко хубаво би било да знаеш де да търсиш помощ през тоя живот и какво да очакваш след него там, отвъд гроба! Колко щастлив и спокоен бих бил аз, ако можех да кажа сега: Господи, помилуй ме!… Но кому да кажа това? Или силата, неопределена, непостижима, към която не само не мога да се обърна, но която не мога да изразя с думи, е великото всичко или нищо — казваше си той сам, — или е оня Бог, който е тук, зашит в тая иконка от княжна Маря? Няма нищо, нищо сигурно освен нищожността на всичко, което разбирам, и величието на нещо, което не разбирам, но е най-важно!“
Понесоха носилката. При всяко сътресение той пак усещаше непоносима болка; трескавото състояние се усили и той почна да бълнува. Ония мечти за баща му, за жена му, за сестра му и за бъдещия син и нежността, която бе изпитал вечерта преди сражението, фигурата на дребничкия, нищожен Наполеон и над всичко високото небе — това беше главното в неговите трескави видения.
Той виждаше тих живот и спокойно семейно щастие в Лѝсие Гори. Вече се наслаждаваше на това щастие, когато изведнъж се появяваше дребничкият Наполеон със своя безучастен, ограничен и щастлив от чуждите нещастия поглед, и започваха съмнения и мъки и само небето му обещаваше успокоение. Призори всички мечти се объркаха и се сляха в хаоса и мрака на безсъзнанието и забравата, които според самия Ларей, Наполеоновия доктор, много по-вероятно щяха да завършат със смърт, отколкото с оздравяване.
— C’est un sujet nerveux et bilieux — каза Ларей, — il n’en réchappera pas.[7]
Заедно с други безнадеждно ранени княз Андрей беше оставен на грижите на местните жители.