Метаданни
Данни
- Година
- 1865–1869 (Обществено достояние)
- Език
- руски
- Форма
- Роман
- Жанр
- Характеристика
- Оценка
- 6 (× 2 гласа)
- Вашата оценка:
История
- — Добавяне
Метаданни
Данни
- Включено в книгите:
-
Война и мир
Първи и втори том
Война и мир
Трети и четвърти том - Оригинално заглавие
- Война и мир, 1865–1869 (Обществено достояние)
- Превод от руски
- Константин Константинов, 1957 (Пълни авторски права)
- Форма
- Роман
- Жанр
- Характеристика
- Оценка
- 5,8 (× 82 гласа)
- Вашата оценка:
Информация
- Сканиране
- Диан Жон (2011)
- Разпознаване и корекция
- NomaD (2011-2012)
- Корекция
- sir_Ivanhoe (2012)
Издание:
Лев Николаевич Толстой
Война и мир
Първи и втори том
Пето издание
Народна култура, София, 1970
Лев Николаевич Толстой
Война и мир
Издательство „Художественная литература“
Москва, 1968
Тираж 300 000
Превел от руски: Константин Константинов
Редактори: Милка Минева и Зорка Иванова
Редактор на френските текстове: Георги Куфов
Художник: Иван Кьосев
Худ. редактор: Васил Йончев
Техн. редактор: Радка Пеловска
Коректори: Лиляна Малякова, Евгения Кръстанова
Дадена за печат на 10.III.1970 г. Печатни коли 51¾
Издателски коли 39,33. Формат 84×108/32
Издат. №41 (2616)
Поръчка на печатницата №1265
ЛГ IV
Цена 3,40 лв.
ДПК Димитър Благоев — София
Народна култура — София
Издание:
Лев Николаевич Толстой
Война и мир
Трети и четвърти том
Пето издание
Народна култура, 1970
Лев Николаевич Толстой
Война и мир
Тома третий и четвертый
Издателство „Художественная литература“
Москва, 1969
Тираж 300 000
Превел от руски: Константин Константинов
Редактори: Милка Минева и Зорка Иванова
Редактор на френските текстове: Георги Куфов
Художник: Иван Кьосев
Худ. редактор: Васил Йончев
Техн. редактор: Радка Пеловска
Коректори: Лидия Стоянова, Христина Киркова
Дадена за печат на 10.III.1970 г. Печатни коли 51
Издателски коли 38,76. Формат 84X108/3.2
Издат. №42 (2617)
Поръчка на печатницата №1268
ЛГ IV
Цена 3,38 лв.
ДПК Димитър Благоев — София, ул. Ракитин 2
Народна култура — София, ул. Гр. Игнатиев 2-а
История
- — Добавяне
Глава IX
Богучарово было всегда, до поселения в нем князя Андрея, заглазное именье, и мужики богучаровские имели совсем другой характер от лысогорских. Они отличались от них и говором, и одеждой, и нравами. Они назывались степными. Старый князь хвалил их за их сносливость в работе, когда они приезжали подсоблять уборке в Лысых Горах или копать пруды и канавы, но не любил их за их дикость.
Последнее пребывание в Богучарове князя Андрея, с его нововведениями — больницами, школами и облегчением оброка, — не смягчило их нравов, а, напротив, усилило в них те черты характера, которые старый князь называл дикостью. Между ними всегда ходили какие-нибудь неясные толки, то о перечислении их всех в казаки, то о новой вере, в которую их обратят, то о царских листах каких-то, то о присяге Павлу Петровичу в 1797 году (про которую говорили, что тогда еще воля выходила, да господа отняли), то об имеющем через семь лет воцариться Петре Феодоровиче, при котором все будет вольно и так будет просто, что ничего не будет. Слухи о войне в Бонапарте и его нашествии соединились для них с такими же неясными представлениями об антихристе, конце света и чистой воле.
В окрестности Богучарова были всё большие села, казенные и оброчные помещичьи. Живущих в этой местности помещиков было очень мало; очень мало было также дворовых и грамотных, и в жизни крестьян этой местности были заметнее и сильнее, чем в других, те таинственные струи народной русской жизни, причины и значение которых бывают необъяснимы для современников. Одно из таких явлений было проявившееся лет двадцать тому назад движение между крестьянами этой местности к переселению на какие-то теплые реки. Сотни крестьян, в том числе и богучаровские, стали вдруг распродавать свой скот и уезжать с семействами куда-то на юго-восток. Как птицы летят куда-то за моря, стремились эти люди с женами и детьми туда, на юго-восток, где никто из них не был. Они поднимались караванами, поодиночке выкупались, бежали, и ехали, и шли туда, на теплые реки. Многие были наказаны, сосланы в Сибирь, многие с холода и голода умерли по дороге, многие вернулись сами, и движение затихло само собой так же, как оно и началось без очевидной причины. Но подводные струи не переставали течь в этом народе и собирались для какой-то новой силы, имеющей проявиться так же странно, неожиданно и вместе с тем просто, естественно и сильно. Теперь, в 1812-м году, для человека, близко жившего с народом, заметно было, что эти подводные струи производили сильную работу и были близки к проявлению.
Алпатыч, приехав в Богучарово несколько времени перед кончиной старого князя, заметил, что между народом происходило волнение и что, противно тому, что происходило в полосе Лысых Гор на шестидесятиверстном радиусе, где все крестьяне уходили (предоставляя казакам разорять свои деревни), в полосе степной, в богучаровской, крестьяне, как слышно было, имели сношения с французами, получали какие-то бумаги, ходившие между ними, и оставались на местах. Он знал через преданных ему дворовых людей, что ездивший на днях с казенной подводой мужик Карп, имевший большое влияние на мир, возвратился с известием, что казаки разоряют деревни, из которых выходят жители, но что французы их не трогают. Он знал, что другой мужик вчера привез даже из села Вислоухова — где стояли французы — бумагу от генерала французского, в которой жителям объявлялось, что им не будет сделано никакого вреда и за все, что у них возьмут, заплатят, если они останутся. В доказательство того мужик привез из Вислоухова сто рублей ассигнациями (он не знал, что они были фальшивые), выданные ему вперед за сено.
Наконец, важнее всего, Алпатыч знал, что в тот самый день, как он приказал старосте собрать подводы для вывоза обоза княжны из Богучарова, поутру была на деревне сходка, на которой положено было не вывозиться и ждать. А между тем время не терпело. Предводитель, в день смерти князя, 15-го августа, настаивал у княжны Марьи на том, чтобы она уехала в тот же день, так как становилось опасно. Он говорил, что после 16-го он не отвечает ни за что. В день же смерти князя он уехал вечером, но обещал приехать на похороны на другой день. Но на другой день он не мог приехать, так как, по полученным им самим известиям, французы неожиданно подвинулись, и он только успел увезти из своего имения свое семейство и все ценное.
Лет тридцать Богучаровым управлял староста Дрон, которого старый князь звал Дронушкой.
Дрон был один из тех крепких физически и нравственно мужиков, которые, как только войдут в года, обрастут бородой, так, не изменяясь, живут до шестидесяти — семидесяти лет, без одного седого волоса или недостатка зуба, такие же прямые и сильные в шестьдесят лет, как и в тридцать.
Дрон, вскоре после переселения на теплые реки, в котором он участвовал, как и другие, был сделан старостой-бурмистром в Богучарове и с тех пор двадцать три года безупречно пробыл в этой должности. Мужики боялись его больше, чем барина. Господа, и старый князь, и молодой, и управляющий, уважали его и в шутку называли министром. Во все время своей службы Дрон ни разу не был ни пьян, ни болен; никогда, ни после бессонных ночей, ни после каких бы то ни было трудов, не выказывал ни малейшей усталости и, не зная грамоте, никогда не забывал ни одного счета денег и пудов муки по огромным обозам, которые он продавал, и ни одной копны ужина хлеба на каждой десятине богучаровских полей.
Этого-то Дрона Алпатыч, приехавший из разоренных Лысых Гор, призвал к себе в день похорон князя и приказал ему приготовить двенадцать лошадей под экипажи княжны и восемнадцать подвод под обоз, который должен был быть поднят из Богучарова. Хотя мужики и были оброчные, исполнение приказания этого не могло встретить затруднения, по мнению Алпатыча, так как в Богучарове было двести тридцать тягол и мужики были зажиточные. Но староста Дрон, выслушав приказание, молча опустил глаза. Алпатыч назвал ему мужиков, которых он знал и с которых он приказывал взять подводы.
Дрон отвечал, что лошади у этих мужиков в извозе. Алпатыч назвал других мужиков, и у тех лошадей не было, по словам Дрона, одни были под казенными подводами, другие бессильны, у третьих подохли лошади от бескормицы. Лошадей, по мнению Дрона, нельзя было собрать не только под обоз, но и под экипажи.
Алпатыч внимательно посмотрел на Дрона и нахмурился. Как Дрон был образцовым старостой-мужиком, так и Алпатыч недаром управлял двадцать лет имениями князя и был образцовым управляющим. Он в высшей степени способен был понимать чутьем потребности и инстинкты народа, с которым имел дело, и потому он был превосходным управляющим. Взглянув на Дрона, он тотчас понял, что ответы Дрона не были выражением мысли Дрона, но выражением того общего настроения богучаровского мира, которым староста уже был захвачен. Но вместе с тем он знал, что нажившийся и ненавидимый миром Дрон должен был колебаться между двумя лагерями — господским и крестьянским. Это колебание он заметил в его взгляде, и потому Алпатыч, нахмурившись, придвинулся к Дрону.
— Ты, Дронушка, слушай! — сказал он. — Ты мне пустого не говори. Его сиятельство князь Андрей Николаич сами мне приказали, чтобы весь народ отправить и с неприятелем не оставаться, и царский на то приказ есть. А кто останется, тот царю изменник. Слышишь?
— Слушаю, — отвечал Дрон, не поднимая глаз.
Алпатыч не удовлетворился этим ответом.
— Эй, Дрон, худо будет! — сказал Алпатыч, покачав головой.
— Власть ваша! — сказал Дрон печально.
— Эй, Дрон, оставь! — повторил Алпатыч, вынимая руку из-за пазухи и торжественным жестом указывая ею на пол под ноги Дрона. — Я не то, что тебя насквозь, я под тобой на три аршина все насквозь вижу, — сказал он, вглядываясь в пол под ноги Дрона.
Дрон смутился, бегло взглянул на Алпатыча и опять опустил глаза.
— Ты вздор-то оставь и народу скажи, чтобы собирались из домов идти в Москву и готовили подводы завтра к утру под княжнин обоз, да сам на сходку не ходи. Слышишь?
Дрон вдруг упал в ноги.
— Яков Алпатыч, уволь! Возьми от меня ключи, уволь ради Христа.
— Оставь! — сказал Алпатыч строго. — Под тобой насквозь на три аршина вижу, — повторил он, зная, что его мастерство ходить за пчелами, знание того, когда сеять овес, и то, что он двадцать лет умел угодить старому князю, давно приобрели ему славу колдуна и что способность видеть на три аршина под человеком приписывается колдунам.
Дрон встал и хотел что-то сказать, но Алпатыч перебил его:
— Что вы это вздумали? А?… Что ж вы думаете? А?
— Что мне с народом делать? — сказал Дрон. — Взбуровило совсем. Я и то им говорю…
— То-то говорю, — сказал Алпатыч. — Пьют? — коротко спросил он.
— Весь взбуровился, Яков Алпатыч: другую бочку привезли.
— Так ты слушай. Я к исправнику поеду, а ты народу повести, и чтоб они это бросили, и чтоб подводы были.
— Слушаю, — отвечал Дрон.
Больше Яков Алпатыч не настаивал. Он долго управлял народом и знал, что главное средство для того, чтобы люди повиновались, состоит в том, чтобы не показывать им сомнения в том, что они могут не повиноваться. Добившись от Дрона покорного «слушаю-с», Яков Алпатыч удовлетворился этим, хотя он не только сомневался, но почти был уверен в том, что подводы без помощи воинской команды не будут доставлены.
И действительно, к вечеру подводы не были собраны. На деревне у кабака была опять сходка, и на сходке положено было угнать лошадей в лес и не выдавать подвод. Ничего не говоря об этом княжне, Алпатыч велел сложить с пришедших из Лысых Гор свою собственную кладь и приготовить этих лошадей под кареты княжны, а сам поехал к начальству.
IX
Богучарово, докато княз Андрей не се бе заселил в него, беше необитавано от господарите имение и богучаровските селяни имаха съвсем различен характер от лисигорските. Те се различаваха от тях и по говор, и по облекло, и по нрави. Наричаха се степни. Когато дохождаха в Лѝсие Гори да помагат в прибирането на реколтата или да копаят езера и канали, старият княз ги хвалеше за издръжливостта им в работата, но не ги обичаше заради дивотата им.
Последното пребиваване на княз Андрей в Богучарово с неговите нововъведения — болници, училища и облекчения в оброка — не смекчи нравите им, а, напротив, засили ония черти на характера им, които старият княз наричаше дивота. Между тях постоянно се разпространяваха някакви неясни приказки ту за зачисляването на всичките като казаци, ту за нова вяра, която щели да им дадат, ту за някакви царски книжа, ту за клетвата пред Павел Петрович в 1797 година (за която казваха, че още тогава била дадена свобода, но господарите я отнели), ту за възцаряването на Пьотр Фьодорович след седем години, при когото всичко ще бъде свободно и ще бъде тъй просто, че нищо няма да има. Слуховете за войната и за Бонапарт и нахлуването му се съчетаха за тях със също такива неясни представи за антихриста, за свършека на света и за пълна свобода.
Около Богучарово имаше все големи села държавни и оброчни, принадлежащи на помешчици. В тая местност живееха твърде малко помешчици; също тъй имаше много малко слуги и грамотни и в живота на селяните от тая местност повече и по-силно от другаде личаха ония тайнствени струи на народния руски живот, причините и значението на които остават необясними за съвременниците. Едно от тия явления бе изникналото преди двайсетина години движение между селяните от тая местност за преселване край някакви топли реки. Стотици селяни, между които и богучаровските, почнаха изведнъж да разпродават добитъка си и да заминават със семействата си някъде на югоизток. Както птиците летят нейде отвъд морето, тъй и тия хора се устремиха с жени и деца нататък, на югоизток, дето никой от тях не беше ходил. Те се дигаха на кервани, откупуваха се поотделно, бягаха и заминаваха и отиваха нататък, към топлите реки. Много от тях бяха наказани, заточени в Сибир, мнозина умряха по пътя от студ и глад, мнозина се върнаха сами и движението затихна от само себе си, тъй както бе започнало, без очевидна причина. Но подводните струи не преставаха да текат между тия хора и се събираха за някаква нова сила, която щеше да се прояви също тъй странно и неочаквано и в същото време просто, естествено и силно. Сега, в 1812 година, за човек, който живееше с народа, беше ясно, че тия подводни струи вършеха усилена работа и скоро щяха да се проявят.
Алпатич, който бе дошъл в Богучарово известно време преди смъртта на стария княз, забеляза, че сред хората имаше вълнение и че противно на онова, което ставаше в радиус от шестдесет версти около Лѝсие Гори, дето всички селяни се дигаха (като оставяха на казаците да разоряват селата им), в степния, богучаровския район селяните, както се разправяше, имали връзки с французите, получавали някакви книжа, които се разнасяли между тях, и си стояха по местата. От предани нему хора между прислугата той узна, че селянинът Карп, който тия дни бе карал каруца с държавен товар и който имаше голямо влияние върху съселяните, се бе върнал с известие, че казаците разоряват селата, напуснати от жителите, но че французите не ги закачат. Той знаеше, че друг селянин бе донесъл вчера от село Вислоухово — дето имаше французи — документ от френския генерал, в който се съобщаваше на жителите, че няма да им правят никаква пакост и че ако останат, за всичко, каквото вземат от тях, ще им плащат. За доказателство селянинът бе донесъл от Вислоухово сто книжни рубли (той не знаеше, че те бяха фалшиви), дадени му в предплата за сено.
Най-сетне, най-важното от всичко, Алпатич знаеше, че същия ден, когато бе заподявал на управителя да събере каруци за откарване багажа на княжната от Богучарово, заранта в селото станало събрание, на което се решило да не карат багажа и да чакат. А времето не търпеше. В деня на смъртта на княза, 15 август, предводителят настояваше княжната да замине още същия ден, тъй като ставаше опасно. Той каза, че след шестнадесети не отговаря за нищо. В деня на смъртта на княза той си замина вечерта, но обеща да дойде на другия ден за погребението. Но на другия ден не можа да дойде, тъй като според получените лично от него съобщения французите неочаквано бяха напреднали и той едва бе успял да дигне от имението си своето семейство и всичко ценно, което имаше.
Около тридесет години Богучарово бе управлявано от кмета Дрон, когото старият княз наричаше Дронушка.
Дрон беше от ония яки физически и нравствено селяни, които, щом станат на години и пуснат брада, живеят тъй, без да се променят, до шейсет-седемдесет години без ни един бял косъм или паднал зъб, все тъй изправени и силни на шейсет години, както са били на трийсет.
Наскоро след преселването към топлите реки, в което участвува и той като другите, беше назначен за управител-кмет на Богучарово и оттогава двадесет и три години изкара безукорно на тая длъжност. Селяните се страхуваха от него повече, отколкото от господаря си. Господарите, и старият княз, и младият, и управителят на имотите, го уважаваха и го наричаха шеговито министър. През всичкото време на службата си Дрон ни веднъж не бе нито пиян, нито болен; никога, нито след безсънни нощи, нито след какъвто и да било труд, не проявяваше ни най-малка умора и без да е грамотен, никога не забравяше ни една сметка в пари и в пудове брашно при грамадните кервани, които предаваше, и ни една купа от житни снопове във всяка десетина от богучаровските ниви.
Ей тоя Дрон в деня на погребението на стария княз бе повикан от Алпатич, който бе пристигнал от разореното Лѝсие Гори и му бе заповядано да приготви дванадесет коня за екипажите на княжната и осемнадесет каруци за багажа, който трябваше да се пренесе от Богучарово. Според Алпатич, макар селяните да бяха оброчни, за изпълнението на тая заповед не можеше да има пречки, тъй като в Богучарово имаше двеста и тридесет впряга и селяните бяха заможни. Но като изслуша заповедта, кметът Дрон наведе очи. Алпатич му именува селяните, които познаваше и от които заповяда да вземе каруци.
Дрон отговори, че конете на тия селяни са на кирия. Алпатич назова други селяни. Според Дрон и тия селяни нямали коне: едни били заети с пренасяне на държавни товари, други били съвсем слаби, на трети — конете умрели от липса на храна. Според Дрон не могло да съберат коне не само за багажа, но и за екипажите.
Алпатич внимателно погледна Дрон и се намръщи. Както Дрон беше образцов кмет-селянин, тъй и Алпатич ненапразно бе управлявал двадесет години именията на княза и бе образцов управител. Той притежаваше извънредна способност да долавя с усет потребностите и инстинктите на хората, с които имаше работа, и затуй беше образцов управител. Като погледна Дрон, той веднага разбра, че отговорите на Дрон не изразяваха мисли на Дрон, но бяха израз на онова общо настроение на богучаровските селяни, от което бе обзет и кметът. Но заедно с това той знаеше, че забогателият и мразен от цялото село Дрон трябва да се колебае между двата лагера — господарския и селяческия. Той съзря това колебание в погледа му и затуй, като се намръщи, се приближи към Дрон.
— Ти, Дронушка, чувай! — рече той. — Не ми приказвай празни работи! Негово сиятелство княз Андрей Николаевич лично ми заповяда да се изселят всички и да не остават при неприятеля, а затуй има и царска заповед. И който остане, е изменник на царя. Чуваш ли?
— Чувам — отговори Дрон, без да дигне очи.
Алпатич не се задоволи с тоя отговор.
— Хей, Дрон, лошо ще стане! — каза Алпатич, като заклати глава.
— Ваша власт! — каза Дрон тъжно.
— Хей, Дрон, я недей! — повтори Алпатич, като измъкна ръка от пазвата си и посочи тържествено с нея пода пред нозете на Дрон. — Аз не само че виждам всичко вътре в тебе, ами и на три аршина под тебе всичко виждам — рече той и се загледа в пода пред краката на Дрон.
Дрон се смути, погледна бързо Алпатич и пак наведе очи.
— Я остави ти глупостите и кажи на хората да се приготвят да напускат къщите си и да вървят в Москва, и да нагласят утре заран каруци за багажа на княжната, и недей отива на събранието. Чуваш ли?
Изведнъж Дрон падна в нозете на Алпатич.
— Яков Алпатич, уволни ме! Вземи ключовете, уволни ме, за Бога.
— Я остави! — каза строго Алпатич. — На три аршина под тебе всичко виждам — повтори той, като знаеше, че неговото изкуство да отглежда пчели, да знае кога да се сее овесът, както и това, че двадесет години умееше да угажда на стария княз, отдавна му бяха спечелили славата на магьосник и че способността да виждат три аршина под човека се приписва на магьосниците.
Дрон стана и поиска да каже нещо, но Алпатич го изпревари.
— Какво сте намислили вие? А?… Какво мислите? А?
— Какво да правя с хората? — каза Дрон. — Съвсем са пощръклели. Аз им казвам…
— Толкоз ти казвам — рече Алпатич. — Пият ли? — попита накъсо той.
— Съвсем, са пощръклели, Яков Алпатич: второ буре докараха.
— Слушай сега. Аз ще отида при околийския началник, а ти речи на хората да оставят тия работи и да докарат каруци.
— Слушам — отговори Дрон.
Яков Алпатич не настоя повече. Той дълго време бе управлявал народа и знаеше, че главното средство да ти се подчиняват хората е да не им показваш, че се съмняваш дали ще се подчинят. Като получи от Дрон покорното „слушам“, Яков Алпатич се задоволи с това, макар че не само се съмняваше, но почти беше сигурен, че без военна помощ няма да им дадат каруци.
И наистина до вечерта не бяха събрани каруци. До кръчмата в селото пак стана събрание и на събранието бе решено да откарат конете в гората и да не дават коли. Без да казва нищо на княжната, Алпатич заповяда да свалят неговия собствен багаж от колите, докарани от Лѝсие Гори, и конете от тия каруци да приготвят за каретите на княжната, а самият той замина при началството.