Лев Толстой
Война и мир (150)

Лев Толстой
Война и мир (150)

Глава IX

На сцене были ровные доски по средине, с боков стояли крашеные картины, изображавшие деревья, позади было протянуто полотно на досках. В середине сцены сидели девицы в красных корсажах и белых юбках. Одна, очень толстая, в шелковом белом платье, сидела особо на низкой скамеечке, к которой был приклеен сзади зеленый картон. Все они пели что-то. Когда они кончили свою песню, девица в белом подошла к будочке суфлера, и к ней подошел мужчина в шелковых, в обтяжку, панталонах на толстых ногах, с пером и кинжалом и стал петь и разводить руками.

Мужчина в обтянутых панталонах пропел один, потом пропела она. Потом оба замолкли, заиграла музыка, и мужчина стал перебирать пальцами руку девицы в белом платье, очевидно выжидая опять такта, чтобы начать свою партию вместе с нею. Они пропели вдвоем, и все в театре стали хлопать и кричать, а мужчина и женщина на сцене, которые изображали влюбленных, стали, улыбаясь и разводя руками, кланяться.

После деревни и в том серьезном настроении, в котором находилась Наташа, всё это было дико и удивительно ей. Она не могла следить за ходом оперы, не могла даже слышать музыку: она видела только крашеные картоны и странно-наряженных мужчин и женщин, при ярком свете странно двигавшихся, говоривших и певших; она знала, что всё это должно было представлять, но всё это было так вычурно-фальшиво и ненатурально, что ей становилось то совестно за актеров, то смешно на них. Она оглядывалась вокруг себя, на лица зрителей, отыскивая в них то же чувство насмешки и недоумения, которое было в ней; но все лица были внимательны к тому, что происходило на сцене и выражали притворное, как казалось Наташе, восхищение. «Должно быть это так надобно!» думала Наташа. Она попеременно оглядывалась то на эти ряды припомаженных голов в партере, то на оголенных женщин в ложах, в особенности на свою соседку Элен, которая, совершенно раздетая, с тихой и спокойной улыбкой, не спуская глаз, смотрела на сцену, ощущая яркий свет, разлитый по всей зале и теплый, толпою согретый воздух. Наташа мало-по-малу начинала приходить в давно не испытанное ею состояние опьянения. Она не помнила, что она и где она и что перед ней делается. Она смотрела и думала, и самые странные мысли неожиданно, без связи, мелькали в ее голове. То ей приходила мысль вскочить на рампу и пропеть ту арию, которую пела актриса, то ей хотелось зацепить веером недалеко от нее сидевшего старичка, то перегнуться к Элен и защекотать ее.

В одну из минут, когда на сцене всё затихло, ожидая начала арии, скрипнула входная дверь партера, на той стороне где была ложа Ростовых, и зазвучали шаги запоздавшего мужчины. «Вот он Курагин!» прошептал Шиншин. Графиня Безухова улыбаясь обернулась к входящему. Наташа посмотрела по направлению глаз графини Безуховой и увидала необыкновенно красивого адъютанта, с самоуверенным и вместе учтивым видом подходящего к их ложе. Это был Анатоль Курагин, которого она давно видела и заметила на петербургском бале. Он был теперь в адъютантском мундире с одной эполетой и эксельбантом. Он шел сдержанной, молодецкой походкой, которая была бы смешна, ежели бы он не был так хорош собой и ежели бы на прекрасном лице не было бы такого выражения добродушного довольства и веселия. Несмотря на то, что действие шло, он, не торопясь, слегка побрякивая шпорами и саблей, плавно и высоко неся свою надушенную красивую голову, шел по ковру коридора. Взглянув на Наташу, он подошел к сестре, положил руку в облитой перчатке на край ее ложи, тряхнул ей головой и наклонясь спросил что-то, указывая на Наташу.

— Mais charmante!^[1] — сказал он, очевидно про Наташу, как не столько слышала она, сколько поняла по движению его губ. Потом он прошел в первый ряд и сел подле Долохова, дружески и небрежно толкнув локтем того Долохова, с которым так заискивающе обращались другие. Он, весело подмигнув, улыбнулся ему и уперся ногой в рампу.

— Как похожи брат с сестрой! — сказал граф. — И как хороши оба!

Шиншин вполголоса начал рассказывать графу какую-то историю интриги Курагина в Москве, к которой Наташа прислушалась именно потому, что он сказал про нее charmante.

Первый акт кончился, в партере все встали, перепутались и стали ходить и выходить.

Борис пришел в ложу Ростовых, очень просто принял поздравления и, приподняв брови, с рассеянной улыбкой, передал Наташе и Соне просьбу его невесты, чтобы они были на ее свадьбе, и вышел. Наташа с веселой и кокетливой улыбкой разговаривала с ним и поздравляла с женитьбой того самого Бориса, в которого она была влюблена прежде. В том состоянии опьянения, в котором она находилась, всё казалось просто и естественно.

Голая Элен сидела подле нее и одинаково всем улыбалась; и точно так же улыбнулась Наташа Борису.

Ложа Элен наполнилась и окружилась со стороны партера самыми знатными и умными мужчинами, которые, казалось, наперерыв желали показать всем, что они знакомы с ней.

Курагин весь этот антракт стоял с Долоховым впереди у рампы, глядя на ложу Ростовых. Наташа знала, что он говорил про нее, и это доставляло ей удовольствие. Она даже повернулась так, чтобы ему виден был ее профиль, по ее понятиям, в самом выгодном положении. Перед началом второго акта в партере показалась фигура Пьера, которого еще с приезда не видали Ростовы. Лицо его было грустно, и он еще потолстел, с тех пор как его последний раз видела Наташа. Он, никого не замечая, прошел в первые ряды. Анатоль подошел к нему и стал что-то говорить ему, глядя и указывая на ложу Ростовых. Пьер, увидав Наташу, оживился и поспешно, по рядам, пошел к их ложе. Подойдя к ним, он облокотился и улыбаясь долго говорил с Наташей. Во время своего разговора с Пьером, Наташа услыхала в ложе графини Безуховой мужской голос и почему-то узнала, что это был Курагин. Она оглянулась и встретилась с ним глазами. Он почти улыбаясь смотрел ей прямо в глаза таким восхищенным, ласковым взглядом, что казалось странно быть от него так близко, так смотреть на него, быть так уверенной, что нравишься ему, и не быть с ним знакомой.

Во втором акте были картины, изображающие монументы и была дыра в полотне, изображающая луну, и абажуры на рампе подняли, и стали играть в басу трубы и контрабасы, и справа и слева вышло много людей в черных мантиях. Люди стали махать руками, и в руках у них было что-то вроде кинжалов; потом прибежали еще какие-то люди и стали тащить прочь ту девицу, которая была прежде в белом, а теперь в голубом платье. Они не утащили ее сразу, а долго с ней пели, а потом уже ее утащили, и за кулисами ударили три раза во что-то металлическое, и все стали на колена и запели молитву. Несколько раз все эти действия прерывались восторженными криками зрителей.

Во время этого акта Наташа всякий раз, как взглядывала в партер, видела Анатоля Курагина, перекинувшего руку через спинку кресла и смотревшего на нее. Ей приятно было видеть, что он так пленен ею, и не приходило в голову, чтобы в этом было что-нибудь дурное.

Когда второй акт кончился, графиня Безухова встала, повернулась к ложе Ростовых (грудь ее совершенно была обнажена), пальчиком в перчатке поманила к себе старого графа, и не обращая внимания на вошедших к ней в ложу, начала любезно улыбаясь говорить с ним.

— Да познакомьте же меня с вашими прелестными дочерьми, — сказала она, — весь город про них кричит, а я их не знаю.

Наташа встала и присела великолепной графине. Наташе так приятна была похвала этой блестящей красавицы, что она покраснела от удовольствия.

— Я теперь тоже хочу сделаться москвичкой, — говорила Элен. — И как вам не совестно зарыть такие перлы в деревне!

Графиня Безухая, по справедливости, имела репутацию обворожительной женщины. Она могла говорить то, чего не думала, и в особенности льстить, совершенно просто и натурально.

— Нет, милый граф, вы мне позвольте заняться вашими дочерьми. Я хоть теперь здесь не надолго. И вы тоже. Я постараюсь повеселить ваших. Я еще в Петербурге много слышала о вас, и хотела вас узнать, — сказала она Наташе с своей однообразно-красивой улыбкой. — Я слышала о вас и от моего пажа — Друбецкого. Вы слышали, он женится? И от друга моего мужа — Болконского, князя Андрея Болконского, — сказала она с особенным ударением, намекая этим на то, что она знала отношения его к Наташе. — Она попросила, чтобы лучше познакомиться, позволить одной из барышень посидеть остальную часть спектакля в ее ложе, и Наташа перешла к ней.

В третьем акте был на сцене представлен дворец, в котором горело много свечей и повешены были картины, изображавшие рыцарей с бородками. В середине стояли, вероятно, царь и царица. Царь замахал правою рукою, и, видимо робея, дурно пропел что-то, и сел на малиновый трон. Девица, бывшая сначала в белом, потом в голубом, теперь была одета в одной рубашке с распущенными волосами и стояла около трона. Она о чем-то горестно пела, обращаясь к царице; но царь строго махнул рукой, и с боков вышли мужчины с голыми ногами и женщины с голыми ногами, и стали танцовать все вместе. Потом скрипки заиграли очень тонко и весело, одна из девиц с голыми толстыми ногами и худыми руками, отделившись от других, отошла за кулисы, поправила корсаж, вышла на середину и стала прыгать и скоро бить одной ногой о другую. Все в партере захлопали руками и закричали браво. Потом один мужчина стал в угол. В оркестре заиграли громче в цимбалы и трубы, и один этот мужчина с голыми ногами стал прыгать очень высоко и семенить ногами. (Мужчина этот был Duport, получавший 60 тысяч в год за это искусство.) Все в партере, в ложах и райке стали хлопать и кричать изо всех сил, и мужчина остановился и стал улыбаться и кланяться на все стороны. Потом танцовали еще другие, с голыми ногами, мужчины и женщины, потом опять один из царей закричал что-то под музыку, и все стали петь. Но вдруг сделалась буря, в оркестре послышались хроматические гаммы и аккорды уменьшенной септимы, и все побежали и потащили опять одного из присутствующих за кулисы, и занавесь опустилась. Опять между зрителями поднялся страшный шум и треск, и все с восторженными лицами стали кричать: Дюпора! Дюпора! Дюпора! Наташа уже не находила этого странным. Она с удовольствием, радостно улыбаясь, смотрела вокруг себя.

— N’est ce pas qu’il est admirable — Duport?^[2] — сказала Элен, обращаясь к ней.

— Oh, oui,^[3] — отвечала Наташа.

IX

В средата на сцената имаше равни дъски, от двете страни бяха изправени боядисани картони, които изобразяваха дърветата, а отзад бе опънато на дъски платно. Насред сцената бяха насядали моми в червени корсажи и бели поли. Една от тях, много дебела, в бяла копринена рокля, седеше отделно на ниска пейчица, на която отдире бе прилепен зелен картон. Те всички пееха нещо. Когато свършиха песента си, момата в бялата рокля се приближи до будката на суфльора и до нея отиде един мъж с копринени, прилепнали върху дебелите му крака панталони, с перо и кинжал и почна да пее и да разперва ръце.

Мъжът с прилепналите панталони пя сам, след това пя тя. След това и двамата млъкнаха, засвири музиката и мъжът почна да пипа с пръсти ръката на момата в бялата рокля, очевидно очаквайки пак такта, за да почне партията си заедно с нея. Те пяха заедно и всички в театъра почнаха да пляскат с ръце и да викат, а мъжът и жената на сцената, които представяха влюбени, почнаха да се кланят, като се усмихваха и разперваха ръце.

След живота на село и в онова сериозно настроение, в което се намираше Наташа, всичко това беше за нея странно и чудно. Тя не можеше да следи хода на операта, не можеше дори да слуша музиката. Виждаше само боядисаните картони и чудновато пременени мъже и жени, които странно се движеха, говореха и пееха при ярката светлина; тя знаеше какво трябва да представлява всичко това, но всичко бе тъй пресилено фалшиво и неестествено, че ту се засрамваше за актьорите, ту им се смееше. Гледаше наоколо си лицата на зрителите, търсейки в тях същото чувство на насмешка и недоумение, което усещаше в себе си; но всички лица внимаваха за онова, което става на сцената, и изразяваха, както се струваше на Наташа, престорено възхищение. „Навярно тъй трябва да бъде!“ — помисли Наташа. Тя се вглеждаше последователно ту в редиците напомадени глави в партера, ту в разголените жени в ложите, особено в съседката си Елен, която, съвсем разсъблечена, без да откъсва очи, гледаше сцената с лека и спокойна усмивка, като усещаше ярката светлина, разлята из цялата зала, и топлия, сгрян от множеството въздух. Постепенно Наташа почваше да се обзема от отдавна неизпитваното чувство на опиянение. Не помнеше какво е тя и де е, и какво става пред нея. Тя гледаше и мислеше и най-чудновати мисли неочаквано, без връзка, се мяркаха в главата й. Ту й хрумваше да скочи на рампата и да изпее оная ария, която пееше актрисата, ту й се искаше да закачи с ветрилото си близко седналото до нея старче, ту да се наведе през преградата към Елен и да я погъделичка.

По едно време, когато на сцената всичко бе затихнало, за да почне арията, входната врата на партера откъм ложата на Ростови скръцна и се чуха стъпки на закъснял мъж. „Ето го, Курагин!“ — прошепна Шиншин. Графиня Безухова се обърна, усмихвайки се на онзи, който влизаше. Наташа погледна в посоката, където гледаше графиня Безухова, й видя извънредно красив адютант, който се приближаваше със самоуверен и в същото време учтив вид към тяхната ложа. Той беше Анатол Курагин, когото отдавна бе видяла и забелязала на петербургския бал. Сега беше в адютантски мундир само с един еполет и акселбанти. Той вървеше със сдържана, юнашка походка, която щеше да изглежда смешна, ако не беше толкова хубав и ако на прекрасното му лице не бе изписано толкова добродушно доволство и веселост. Макар че действието продължаваше, той, без да бърза, с леко подрънкване на шпорите й сабята си, носейки плавно и високо напарфюмираната си хубава глава, вървеше по наклонения килим на коридора. Той погледна Наташа, приближи се до сестра си, сложи ръката си, стегната в ръкавица, върху ръба на ложата, кимна й с глава, наведе се и я попита нещо, сочейки Наташа.

— Mais charmante!^[1] — каза той очевидно за Наташа, която не толкова чу, колкото разбра това по движението на устните му. След това отиде на първия ред и седна до Долохов, като бутна с лакът приятелски и небрежно тоя Долохов, с когото другите се държаха така угоднически. Той му смигна весело, усмихна му се и опря крак о рампата.

— Колко си приличат братът, и сестрата! — каза графът. — И колко са хубави и двамата!

Шиншин почна да разправя полугласно на графа някаква любовна история на Курагин в Москва и Наташа се вслуша тъкмо защото той бе казал за нея charmante.

Първото действие свърши, в партера всички станаха, разбъркаха се и почнаха да влизат и излизат.

Борис дойде в ложата на Ростови, прие естествено поздравленията и дигнал вежди, с разсеяна усмивка предаде на Наташа и Соня молбата на годеницата; си да присъствуват на сватбата и излезе. Наташа с весела и кокетна усмивка разговаря с него и честити женитбата на същия този Борис, в когото бе влюбена по-рано. В това състояние на опиянение, в което се намираше тя, всичко изглеждаше просто и естествено.

Голата Елен седеше близо до нея и се усмихваше еднакво на всички; и също тъй Наташа се усмихна на Борис.

Ложата на Елен се изпълни и обкръжи откъм партера с най-знатни и умни мъже, които сякаш се надпреварваха в желанието си да покажат на всички, че се познават с нея.

През целия този антракт Курагин остана с Долохов, изправен пред рампата и загледан в, ложата на Ростови. Наташа знаеше, че той говори за нея, и това й беше приятно. Тя дори се обърна така, че да вижда профила й в най-изгодното според нея положение. Преди да почне второто действие, в партера се появи фигурата на Пиер, когото Ростови още не бяха виждали от пристигането си. Лицето му беше тъжно и той бе надебелял още повече от последния път, когато Наташа го бе видяла. Без да забелязва никого, той мина на първия ред. Анатол се приближи до него и почна да му говори нещо, като гледаше и сочеше ложата на Ростови. Щом видя Наташа, Пиер се оживи, мина бързо между редиците и тръгна към тяхната ложа. Когато стигна до тях, той се облакъти и усмихнат, дълго приказва с Наташа. През разговора си с Пиер Наташа чу в ложата на графиня Безухова мъжки глас и кой знае как разбра, че беше Курагин. Тя се обърна и срещна погледа му. Той, почти усмихнат, я гледаше право в очите с такъв възхитен, ласкав поглед, че изглеждаше странно да си толкова близо до него, да го гледаш така, да си толкова уверена, че му се харесваш, и да не си позната с него.

Във второто действие имаше картони, които изобразяваха паметници, и в платното имаше една дупка, която представляваше луната, и дигнаха абажурите на рампата, и засвириха басово духови инструменти и контрабаси, и отдясно и отляво излязоха много хора с черни мантии. Те почнаха да махат с ръце, а в ръцете им имаше нещо като кинжали; след това дотърчаха още някакви хора и помъкнаха нанякъде оная мома, която по-рано беше в бяла, а сега — в синя рокля. Те не я замъкнаха отведнъж, а дълго пяха с нея и след това вече я замъкнаха, и зад кулисите удариха по нещо металическо и всички коленичиха и запяха молитва. На няколко пъти всички тия работи бяха прекъсвани от възторжени викове на зрителите.

През това действие всеки път, когато поглеждаше към партера, Наташа виждаше Анатол Курагин, който бе метнал ръка над облегалото на креслото и я гледаше. Беше й приятно, че той е толкова запленен от нея, но не й минаваше през ума, че в това има нещо лошо.

Когато второто действие свърши, графиня Безухова стана, обърна се към ложата на Ростови (гърдите й бяха съвсем разголени), с пръстче в ръкавица повика стария граф и без да обръща внимание на влезлите в ложата й хора, заговори с него любезно усмихната.

— Но запознайте ме с вашите прелестни дъщери — каза тя. Целият град гърми за тях, а аз не ги познавам.

Наташа стана и направи реверанс на великолепната графиня. Похвалата от тая блестяща красавица беше толкова приятна на Наташа, че тя се изчерви, от удоволствие.

— И аз сега искам да стана московчанка — каза Елен. — Но как не ви е срам да заровите такива бисери на село!

Графиня Безухова с право беше известна като очарователна жена. Тя можеше да говори нещо, което не мислеше, и особено — да ласкае съвсем просто и естествено.

— Не, мили графе, позволете ми да се погрижа за вашите дъщери. Макар че сега съм тук за малко. А и вие също. Ще се помъча да позабавлявам вашите. Още в Петербург чувах много неща за вас и исках да се запозная — каза тя на Наташа с еднообразно хубавата си усмивка. — Чувах за вас и от моя паж, Друбецкой чухте ли, той се жени? — и от приятеля на мъжа ми, Болконски, княз Андрей Болконски — каза тя с особено ударение, като загатваше, че знае неговото отношение към Наташа. За да се опознаят по-добре, тя помоли една от госпожиците да отиде в нейната ложа да поседи до края на представлението и Наташа отиде при нея.

В третото действие сцената представляваше дворец, в който горяха много свещи и имаше окачени картини, изобразяващи рицари с брадички. В средата бяха застанали навярно цар и царица. Царят замаха с дясната си ръка и видимо смутен, лошо изпя нещо и седна на малиновочервен трон. Момата, която най-напред бе облечена в бяло, после в синьо, сега бе само по риза с разпуснати коси и се бе изправила до трона. Тя се обърна към царицата и изпя нещо тъжно; но царят строго махна с ръка и от двете страни излязоха мъже с голи крака и жени с голи крака и всички затанцуваха заедно. След това цигулките засвириха много тънко и весело. Една от момите, с голи дебели крака и слаби ръце, се отдели от другите, отиде зад кулисите, оправи корсажа си, излезе на средата и започна да скача и да удря бързо единия си крак в другия. В партера всички запляскаха с ръце и викнаха „браво“. След това един мъж се изправи в ъгъла. В оркестъра засвириха по-силно чинели и духови инструменти и само тоя мъж с голи крака почна да скача много нависоко и да ситни с крака. (Тоя мъж беше Duport, който получаваше шестдесет хиляди сребърни рубли годишно за това изкуство.) Всички в партера, в ложите и в галериите запляскаха с ръце и викнаха с все сила и мъжът спря и почна да се усмихва и да се кланя на всички страни. След това танцуваха и други мъже и жени с голи крака, после един от царете пак извика нещо при съпровод от музиката и всички почнаха да пеят. Но изведнъж стана буря, в оркестъра се чуха хроматични гами и акорди от намалена септима и всички затичаха и пак помъкнаха едного от присъствуващите зад кулисите и завесата се спусна. Отново сред зрителите, се дигна страшен шум и трясък и всички с възторжени лица почнаха да викат:

— Дюпор! Дюпор! Дюпор!

На Наташа това не й се виждаше вече странно. Радостно усмихната, тя с удоволствие гледаше наоколо си.

— N’est ce pas qu’il est admirable — Duport^[2] — каза Елен, обръщайки се към нея.

— Oh, oui!^[3] — отговори Наташа.