Метаданни
Данни
- Година
- 1865–1869 (Обществено достояние)
- Език
- руски
- Форма
- Роман
- Жанр
- Характеристика
- Оценка
- 6 (× 2 гласа)
- Вашата оценка:
История
- — Добавяне
Метаданни
Данни
- Включено в книгите:
-
Война и мир
Първи и втори том
Война и мир
Трети и четвърти том - Оригинално заглавие
- Война и мир, 1865–1869 (Обществено достояние)
- Превод от руски
- Константин Константинов, 1957 (Пълни авторски права)
- Форма
- Роман
- Жанр
- Характеристика
- Оценка
- 5,8 (× 81 гласа)
- Вашата оценка:
Информация
- Сканиране
- Диан Жон (2011)
- Разпознаване и корекция
- NomaD (2011-2012)
- Корекция
- sir_Ivanhoe (2012)
Издание:
Лев Николаевич Толстой
Война и мир
Първи и втори том
Пето издание
Народна култура, София, 1970
Лев Николаевич Толстой
Война и мир
Издательство „Художественная литература“
Москва, 1968
Тираж 300 000
Превел от руски: Константин Константинов
Редактори: Милка Минева и Зорка Иванова
Редактор на френските текстове: Георги Куфов
Художник: Иван Кьосев
Худ. редактор: Васил Йончев
Техн. редактор: Радка Пеловска
Коректори: Лиляна Малякова, Евгения Кръстанова
Дадена за печат на 10.III.1970 г. Печатни коли 51¾
Издателски коли 39,33. Формат 84×108/32
Издат. №41 (2616)
Поръчка на печатницата №1265
ЛГ IV
Цена 3,40 лв.
ДПК Димитър Благоев — София
Народна култура — София
Издание:
Лев Николаевич Толстой
Война и мир
Трети и четвърти том
Пето издание
Народна култура, 1970
Лев Николаевич Толстой
Война и мир
Тома третий и четвертый
Издателство „Художественная литература“
Москва, 1969
Тираж 300 000
Превел от руски: Константин Константинов
Редактори: Милка Минева и Зорка Иванова
Редактор на френските текстове: Георги Куфов
Художник: Иван Кьосев
Худ. редактор: Васил Йончев
Техн. редактор: Радка Пеловска
Коректори: Лидия Стоянова, Христина Киркова
Дадена за печат на 10.III.1970 г. Печатни коли 51
Издателски коли 38,76. Формат 84X108/3.2
Издат. №42 (2617)
Поръчка на печатницата №1268
ЛГ IV
Цена 3,38 лв.
ДПК Димитър Благоев — София, ул. Ракитин 2
Народна култура — София, ул. Гр. Игнатиев 2-а
История
- — Добавяне
Глава XI
На другой день он проснулся поздно. Возобновляя впечатления прошедшего, он вспомнил прежде всего то, что нынче надо представляться императору Францу, вспомнил военного министра, учтивого австрийского флигель-адъютанта, Билибина и разговор вчерашнего вечера. Одевшись для поездки во дворец в полную парадную форму, которой он уже давно не надевал, он, свежий, оживленный и красивый, с подвязанною рукой, вошел в кабинет Билибина. В кабинете находились четыре господина дипломатического корпуса. С князем Ипполитом Курагиным, который был секретарем посольства, Болконский был знаком; с другими его познакомил Билибин.
Господа, бывавшие у Билибина, светские, молодые, богатые и веселые люди, составляли и в Вене и здесь отдельный кружок, который Билибин, бывший главой этого кружка, называл наши, les nôtres. В кружке этом, состоявшем почти исключительно из дипломатов, видимо, были свои, не имеющие ничего общего с войной и политикой, интересы высшего света, отношений к некоторым женщинам и канцелярской стороны службы. Эти господа, по-видимому, охотно, как своего (честь, которую они делали немногим), приняли в свой кружок князя Андрея. Из учтивости, и как предмет для вступления в разговор, ему сделали несколько вопросов об армии и сражении, и разговор опять рассыпался на непоследовательные веселые шутки и пересуды.
— Но особенно хорошо, — говорил один, рассказывая неудачу товарища-дипломата, — особенно хорошо то, что канцлер прямо сказал ему, что назначение его в Лондон есть повышение и чтоб он так и смотрел на это. Видите вы его фигуру при этом?…
— Но что всего хуже, господа, я вам выдаю Курагина: человек в несчастии, и этим-то пользуется этот донжуан, этот ужасный человек!
Князь Ипполит лежал в вольтеровском кресле, положив ноги через ручку. Он засмеялся.
— Parlez-moi de ça[1], — сказал он.
— О донжуан! О змея! — послышались голоса.
— Вы не знаете, Болконский, — обратился Билибин к князю Андрею, — что все ужасы французской армии (я чуть было не сказал — русской армии) — ничто в сравнении с тем, что наделал между женщинами этот человек.
— La femme est la compagne de l’homme[2], — произнес князь Ипполит и стал смотреть в лорнет на свои поднятые ноги.
Билибин и наши расхохотались, глядя в глаза Ипполиту. Князь Андрей видел, что этот Ипполит, которого он (должно было признаться) почти ревновал к своей жене, был шутом в этом обществе.
— Нет, я должен вас угостить Курагиным, — сказал Билибин тихо Болконскому. — Он прелестен, когда рассуждает о политике, надо видеть эту важность.
Он подсел к Ипполиту и, собрав на лбу свои складки, завел с ним разговор о политике. Князь Андрей и другие обступили обоих.
— Le cabinet de Berlin ne peut pas exprimer un sentiment d’alliance, — начал Ипполит, значительно оглядывая всех, — Le cabinet de Berlin ne peut pas exprimer un sentiment d’alliance… sans exprimer… comme dans sa dernière note… vous comprenez… vous comprenez… et puis si sa Majesté l’Empereur ne déroge pas au principe de notre alliance…[3]
— Attendez, je n’ai pas fini… — сказал он князю Андрею, хватая его за руку. — Je suppose que l’intervention sera plus forte que la non-intervention. Et… — Он помолчал. — On ne pourra pas imputer à la fin de non-recevoir notre dépêche du 28 novembre. Voilà comment tout cela finira[4].
И он отпустил руку Болконского, показывая тем, что теперь он совсем кончил.
— Demosthènes, je te reconnais au caillou que tu as caché dans ta bouche d’or![5] — сказал Билибин, у которого шапка волос подвинулась на голове от удовольствия.
Все засмеялись. Ипполит смеялся громче всех. Он, видимо, страдал, задыхался, но не мог удержаться от дикого смеха, растягивающего его всегда неподвижное лицо.
— Ну, вот что, господа, — сказал Билибин, — Болконский мой гость в доме и здесь в Брюнне, и я хочу его угостить, сколько могу, всеми радостями здешней жизни. Ежели бы мы были в Вене, это было бы легко; но здесь, dans ce vilain trou morave[6], это труднее, и я прошу у всех вас помощи. Il faut lui faire les honneurs de Brünn[7]. Вы возьмите на себя театр, я — общество, вы, Ипполит, разумеется, — женщин.
— Надо ему показать Амели, прелесть! — сказал один из наших, целуя кончики пальцев.
— Вообще этого кровожадного солдата, — сказал Билибин, — надо обратить к более человеколюбивым взглядам.
— Едва ли я воспользуюсь вашим гостеприимством, господа, и теперь мне пора ехать, — взглядывая на часы, сказал Болконский.
— Куда?
— К императору.
— О, о! о!
— Ну, до свидания, Болконский! До свидания, князь; приезжайте же обедать раньше, — послышались голоса. — Мы беремся за вас.
— Старайтесь как можно более расхваливать порядок в доставлении провианта и маршрутов, когда будете говорить с императором, — сказал Билибин, провожая до передней Болконского.
— И желал бы хвалить, но не могу, сколько знаю, — улыбаясь, отвечал Болконский.
— Ну, вообще как можно больше говорите. Его страсть — аудиенции; а говорить сам он не любит и не умеет, как увидите.
XI
На следния ден се събуди късно. Като възстановяваше впечатленията от миналото, той си спомни преди всичко, че днес ще трябва да се представи на император Франц, спомни си военния министър, учтивия австрийски флигеладютант, Билибин и снощния разговор. За отиване в двореца облече пълна парадна форма, която отдавна не бе обличал, и свеж, оживен й красив, с ръка на превръзка, влезе в кабинета на Билибин. В кабинета бяха четворица господа от дипломатическото тяло. С княз Иполит Курагин, който бе секретар на посолството, Болконски се познаваше, с другите го запозна Билибин.
Господата, които бяха у Билибин, светски, млади, богати и весели хора, и във Виена, и тук съставяха отделен кръжец, наричан от Билибин, който бе главатар на кръжеца, нашите, les nôtres. В тоя кръжец, който се състоеше почти изключително от дипломати, личеше, че хората имаха свои, нямащи нищо общо с войната и политиката интереси на висшето общество, свои отношения към някои жени и към канцеларската страна на службата. Тия господа, както се виждаше, приеха драговолно в своя кръжец княз Андрей като свой (чест, която те правеха на малцина). От учтивост и като повод за започване на разговор зададоха му няколко въпроса за армията и за сраженията и разговорът отново се разкъса на непоследователни весели шеги и клюки.
— Но най-интересното — разправяше един, разказвайки несполуката на техен другар-дипломат, — най-интересното е, канцлерът му казал направо, че назначението му в Лондон е повишение и че той трябва да го смята за повишение. Представяте ли си фигурата му в това време?…
— Но най-лошото, господа, ще ви обадя какво върши Курагин: оня човек е в беда, а тъкмо това използува тоя донжуан, тоя ужасен човек!
Княз Иполит лежеше във волтеровско кресло, метнал нозе над страничната ръчка. Той се засмя.
— Parlez-moi de ça[1] — рече той.
— О, донжуан! О, змия! — чуха се гласове.
— Вие не знаете, Болконски — обърна се Билибин към княз Андрей, — че всичките ужаси на френската армия (насмалко щях да кажа — руската армия) са нищо в сравнение с онова, което е направил между жените тоя човек.
— La femme est la compagne de l’homme[2] — рече княз Иполит и се загледа през лорнета в дигнатите си нозе.
Билибин и нашите избухнаха в смях право в лицето на Иполит. Княз Андрей видя, че тоя Иполит, от когото (той трябваше да си признае това) почти ревнуваше жена си, бе шутът на това общество.
— Не, трябва да ви угостя с Курагин — каза тихо Билибин на Болконски. — Той е прелестен, когато разсъждава за политика, и трябва да видите колко е важен.
Той приседна до Иполит и като събра бръчките на челото си, заговори за политика. Княз Андрей и другите ги наобиколиха.
— Le cabinet de Berlin ne peut pas exprimer un sentiment d’alliance — почна Иполит, като изгледа многозначително всички, — sans exprimer… comme dans sa dernière note… vous comprenez… vous comprenez… et puis si sa Majesté l’Empereur ne déroge pas au principe de notre alliance…[3]
— Attendez, je n’ai pas fini… — каза той на княз Андрей, като го хвана за ръката. — Je suppose que l’intervention sera plus fotre que la non-intervention. Et… — Той млъкна за малко. — On ne pourra pas imputer à la fin de non recevoir notre dépêche du 28 novembre. Voilà comment tout cela finira…[4]
И пусна ръката на Болконски, като искаше да покаже, че сега вече е свършил.
— Demosthènes, je te reconnais au caillou que tu as caché dans ta bouche d’or![5] — рече Билибин, чиито гъсти коси мръднаха от удоволствие.
Всички се засмяха. Иполит се смееше най-силно. Той очевидно се измъчваше, задъхваше се, но не можеше да сдържи дивия смях, който изопваше неговото винаги неподвижно лице.
— Ето какво, господа — каза Билибин, — Болконски е мой личен гост и гост в Брюн и искам да му доставя, колкото мога, всички радости на тукашния живот. Ако бяхме във Виена, това щеше да е лесно; но тук dans ce vilain trou morave[6] е по-мъчно и аз моля всички да ми помогнете. Il faut lui faire les honneurs de Brun.[7] Вие ще се заемете с театъра, аз — с обществото, а вие, Иполит, разбира се, с жените.
— Трябва да му покажем Амели, прелест! — каза един от нашите, като целуна крайчеца на пръстите си.
— Изобщо трябва да направим възгледите на тоя кръвожаден воин — рече Билибин — по-човеколюбиви.
— Едва ли ще се възползувам от вашето гостоприемство, господа — каза Болконски, като погледна часовника, — аз и без това трябва да тръгвам сега.
— За къде?
— При императора.
— О! О! О!
— Е, довиждане, Болконски!… Довиждане, княже; но елате за обяд по-рано — чуха се гласове. — Ние ще се погрижим за вас.
— Когато говорите с императора, гледайте да хвалите колкото може повече реда при доставянето на продоволствието и маршрутите — каза Билибин, изпращайки Болконски до вестибюла.
— Бих искал да хваля, но доколкото ги познавам, не мога — отговори с усмивка Болконски.
— Изобщо говорете колкото можете повече. Аудиенциите са негова страст; а самият той, както ще видите, не обича и не може да говори.