Метаданни
Данни
- Година
- 1865–1869 (Обществено достояние)
- Език
- руски
- Форма
- Роман
- Жанр
- Характеристика
- Оценка
- 6 (× 2 гласа)
- Вашата оценка:
История
- — Добавяне
Метаданни
Данни
- Включено в книгите:
-
Война и мир
Първи и втори том
Война и мир
Трети и четвърти том - Оригинално заглавие
- Война и мир, 1865–1869 (Обществено достояние)
- Превод от руски
- Константин Константинов, 1957 (Пълни авторски права)
- Форма
- Роман
- Жанр
- Характеристика
- Оценка
- 5,8 (× 81 гласа)
- Вашата оценка:
Информация
- Сканиране
- Диан Жон (2011)
- Разпознаване и корекция
- NomaD (2011-2012)
- Корекция
- sir_Ivanhoe (2012)
Издание:
Лев Николаевич Толстой
Война и мир
Първи и втори том
Пето издание
Народна култура, София, 1970
Лев Николаевич Толстой
Война и мир
Издательство „Художественная литература“
Москва, 1968
Тираж 300 000
Превел от руски: Константин Константинов
Редактори: Милка Минева и Зорка Иванова
Редактор на френските текстове: Георги Куфов
Художник: Иван Кьосев
Худ. редактор: Васил Йончев
Техн. редактор: Радка Пеловска
Коректори: Лиляна Малякова, Евгения Кръстанова
Дадена за печат на 10.III.1970 г. Печатни коли 51¾
Издателски коли 39,33. Формат 84×108/32
Издат. №41 (2616)
Поръчка на печатницата №1265
ЛГ IV
Цена 3,40 лв.
ДПК Димитър Благоев — София
Народна култура — София
Издание:
Лев Николаевич Толстой
Война и мир
Трети и четвърти том
Пето издание
Народна култура, 1970
Лев Николаевич Толстой
Война и мир
Тома третий и четвертый
Издателство „Художественная литература“
Москва, 1969
Тираж 300 000
Превел от руски: Константин Константинов
Редактори: Милка Минева и Зорка Иванова
Редактор на френските текстове: Георги Куфов
Художник: Иван Кьосев
Худ. редактор: Васил Йончев
Техн. редактор: Радка Пеловска
Коректори: Лидия Стоянова, Христина Киркова
Дадена за печат на 10.III.1970 г. Печатни коли 51
Издателски коли 38,76. Формат 84X108/3.2
Издат. №42 (2617)
Поръчка на печатницата №1268
ЛГ IV
Цена 3,38 лв.
ДПК Димитър Благоев — София, ул. Ракитин 2
Народна култура — София, ул. Гр. Игнатиев 2-а
История
- — Добавяне
Глава IV
Когда княжна Марья взошла в комнату, князь Василий с сыном уже были в гостиной, разговаривая с маленькой княгиней и m-lle Bourienne. Когда она вошла своей тяжелой походкой, ступая на пятки, мужчины и m-lle Bourienne приподнялись, и маленькая княгиня, указывая на нее мужчинам, сказала: «Voilà Marie!»[1] Княжна Марья видела всех, и подробно видела. Она видела лицо князя Василья, на мгновенье серьезно остановившееся при виде княжны и тотчас же улыбнувшееся, и лицо маленькой княгини, читавшей с любопытством на лицах гостей впечатление, которое произведет на них Marie. Она видела и m-lle Bourienne с ее лентой и красивым лицом и оживленным, как никогда, взглядом, устремленным на него; но она не могла видеть его, она видела только что-то большое, яркое и прекрасное, подвинувшееся к ней, когда она вошла в комнату. Сначала к ней подошел князь Василий, и она поцеловала плешивую голову, наклонившуюся над ее рукой, и отвечала на его слова, что она, напротив, очень хорошо помнит его. Потом к ней подошел Анатоль. Она все еще не видала его. Она только почувствовала нежную руку, твердо взявшую ее руку, и чуть дотронулась до белого лба, над которым были припомажены прекрасные русые волосы. Когда она взглянула на него, красота его поразила ее. Анатоль, заложив большой палец правой руки за застегнутую пуговицу мундира, с выгнутой вперед грудью, а назад — спиною, покачивая одной отставленной ногой и слегка склонив голову, молча, весело глядел на княжну, видимо, совершенно о ней не думая. Анатоль был не находчив, не быстр и не красноречив в разговорах, но у него зато была драгоценная для света способность спокойствия и ничем не изменяемая уверенность. Замолчи при первом знакомстве несамоуверенный человек и выкажи сознание неприличности этого молчания и желание найти что-нибудь, и будет нехорошо; но Анатоль молчал, покачивал ногой, весело наблюдая прическу княжны. Видно было, что он так спокойно мог молчать очень долго. «Ежели кому неловко от молчания, так разговаривайте, а мне не хочется», как будто говорил его вид. Кроме того, в обращении с женщинами у Анатоля была та манера, которая более всего внушает в женщинах любопытство, страх и даже любовь, — манера презрительного сознания своего превосходства. Как будто он говорил им своим видом: «Знаю вас, знаю, да что с вами возиться? А уж вы бы рады!» Может быть, что он этого не думал, встречаясь с женщинами (и даже вероятно, что нет, потому что он вообще мало думал), но такой у него был вид и такая манера. Княжна почувствовала это и, как будто желая ему показать, что она и не смеет думать о том, чтобы занять его, обратилась к старому князю. Разговор шел общий и оживленный благодаря голоску и губке с усиками, поднимавшейся над белыми зубами маленькой княгини. Она встретила князя Василья с тем приемом шуточки, который часто употребляется болтливо-веселыми людьми и который состоит в том, что между человеком, с которым так обращаются, и собой предполагают какие-то давно установившиеся шуточки и веселые, отчасти не всем известные, забавные воспоминания, тогда как никаких таких воспоминаний нет, как их и не было между маленькой княгиней и князем Васильем. Князь Василий охотно поддался этому тону; маленькая княгиня вовлекла в это воспоминание никогда не бывших смешных происшествий и Анатоля, которого она почти не знала. M-lle Bourienne тоже разделила эти общие воспоминания, и даже княжна Марья с удовольствием почувствовала и себя втянутою в это веселое воспоминание.
— Вот, по крайней мере, мы вами теперь вполне воспользуемся, милый князь, — говорила маленькая княгиня, разумеется, по-французски, князю Василью, — это не так, как на наших вечерах у Annette, где вы всегда убежите. Помните cette chère Annette![2]
— А, да вы мне не подите говорить про политику, как Annette!
— А наш чайный столик?
— О, да!
— Отчего вы никогда не бывали у Annette? — спросила маленькая княгиня у Анатоля. — А! я знаю, знаю, — сказала она, подмигнув, — ваш брат Ипполит мне рассказывал про ваши дела. О! — Она погрозила ему пальчиком. — Еще в Париже ваши проказы знаю!
— А он, Ипполит, тебе не говорил? — сказал князь Василий, обращаясь к сыну и хватая за руку княгиню, как будто она хотела убежать, а он едва успел удержать ее, — а он тебе не говорил, как он сам, Ипполит, иссыхал по милой княгине и как она le mettait à la porte?[3]
— Oh! C’est la perle des femmes, princesse![4] — обратился он к княжне.
С своей стороны, m-lle Bourienne не упустила случая при слове Париж вступить тоже в общий разговор воспоминаний.
Она позволила себе спросить, давно ли Анатоль оставил Париж и как понравился ему этот город. Анатоль весьма охотно отвечал француженке и, улыбаясь, глядя на нее, разговаривал с ней про ее отечество. Увидав хорошенькую Bourienne, Анатоль решил, что и здесь, в Лысых Горах, будет нескучно. «Очень недурна! — думал он, оглядывая ее. — Очень недурна эта demoiselle de compagnie[5]. Надеюсь, что она возьмет ее с собой, когда выйдет за меня, — подумал он, — la petite est gentille»[6].
Старый князь неторопливо одевался в кабинете, хмурясь и обдумывая то, что ему делать. Приезд этих гостей сердил его. «Что мне князь Василий и его сынок? Князь Василий болтунишка, пустой, ну и сын хорош должен быть», — ворчал он про себя. Его сердило то, что приезд этих гостей поднимал в его душе нерешенный, постоянно заглушаемый вопрос, — вопрос, насчет которого старый князь всегда сам себя обманывал. Вопрос состоял в том, решится ли он когда-либо расстаться с княжной Марьей и отдать ее мужу. Князь никогда прямо не решался задавать себе этот вопрос, зная вперед, что он ответил бы по справедливости, а справедливость противоречила больше чем чувству, а всей возможности его жизни. Жизнь без княжны Марьи князю Николаю Андреевичу, несмотря на то, что он, казалось, мало дорожил ею, была немыслима. «И к чему ей выходить замуж? — думал он. — Наверно, быть несчастною. Вон Лиза за Андреем (лучше мужа теперь, кажется, трудно найти), а разве она довольна своей судьбой? И кто ее возьмет из любви? Дурна, неловка. Возьмут за связи, за богатство. И разве не живут в девках? Еще счастливее!» Так думал, одеваясь, князь Николай Андреевич, а вместе с тем все откладываемый вопрос требовал немедленного решения. Князь Василий привез своего сына, очевидно, с намерением сделать предложение и, вероятно, нынче или завтра потребует прямого ответа. Имя, положение в свете приличное, «Что ж, я не прочь, — говорил сам себе князь, — но пусть он будет стоить ее. Вот это-то мы и посмотрим».
— Это-то мы и посмотрим, — проговорил он вслух. — Это-то мы и посмотрим.
И он, как всегда, бодрыми шагами вошел в гостиную, быстро окинул глазами всех, заметил и перемену платья маленькой княгини, и ленточку Bourienne, и уродливую прическу княжны Марьи, и улыбки Bourienne и Анатоля, и одиночество своей княжны в общем разговоре. «Убралась, как дура! — подумал он, злобно взглянув на дочь. — Стыда нет! А он ее и знать не хочет!» Он подошел к князю Василью.
— Ну, здравствуй, здравствуй, рад видеть.
— Для мила дружка семь верст не околица, — заговорил князь Василий, как всегда, быстро, самоуверенно и фамильярно. — Вот мой второй, прошу любить и жаловать.
Князь Николай Андреевич оглядел Анатоля.
— Молодец, молодец! — сказал он. — Ну, поди поцелуй. — И он подставил ему щеку.
Анатоль поцеловал старика и любопытно и совершенно спокойно смотрел на него, ожидая, скоро ли произойдет от него обещанное отцом чудацкое.
Князь Николай Андреевич сел на свое обычное место, в угол дивана, подвинул к себе кресло для князя Василья, указал на него и стал расспрашивать о политических делах и новостях. Он слушал как будто со вниманием рассказ князя Василья, но беспрестанно взглядывал на княжну Марью.
— Так уж из Потсдама пишут? — повторил он последние слова князя Василья и вдруг, встав, подошел к дочери.
— Это ты для гостей так убралась, а? — сказал он. — Хороша, очень хороша. Ты при гостях причесана по-новому, а я при гостях тебе говорю, что вперед не смей ты переодеваться без моего спроса.
— Это я, mon père[7], виновата, — краснея, заступилась маленькая княгиня.
— Вам полная воля-с, — сказал князь Николай Андреевич, расшаркиваясь перед невесткой, — а ей уродовать себя нечего — и так дурна.
И он опять сел на место, не обращая более внимания на до слез доведенную дочь.
— Напротив, эта прическа очень идет княжне, — сказал князь Василий.
— Ну, батюшка, молодой князь, как его зовут? — сказал князь Николай Андреевич, обращаясь к Анатолю, — поди сюда, поговорим, познакомимся.
«Вот когда начинается потеха», — подумал Анатоль и с улыбкой подсел к старому князю.
— Ну, вот что: вы, мой милый, говорят, за границей воспитывались. Не так как нас с твоим отцом дьячок грамоте учил. Скажите мне, мой милый, вы теперь служите в конной гвардии? — спросил старик, близко и пристально глядя на Анатоля.
— Нет, я перешел в армию, — отвечал Анатоль, едва удерживаясь от смеха.
— А! хорошее дело. Что ж, хотите, мой милый, послужить царю и отечеству? Время военное. Такому молодцу служить надо, служить надо. Что ж, во фронте?
— Нет, князь. Полк наш выступил. А я числюсь. При чем я числюсь, папа? — обратился Анатоль со смехом к отцу.
— Славно служит, славно. При чем я числюсь! Ха-ха-ха! — засмеялся князь Николай Андреевич.
И Анатоль засмеялся еще громче. Вдруг князь Николай Андреевич нахмурился.
— Ну, ступай, — сказал он Анатолю.
Анатоль с улыбкой подошел опять к дамам.
— Ведь ты их там за границей воспитывал, князь Василий? А? — обратился старый князь к князю Василью.
— Я делал, что мог; и я вам скажу, что тамошнее воспитание гораздо лучше нашего.
— Да, нынче все другое, все по-новому. Молодец малый! молодец! Ну, пойдем ко мне.
Он взял князя Василья под руку и повел в кабинет.
Князь Василий, оставшись один на один с князем, тотчас же объявил ему о своем желании и надеждах.
— Что ж ты думаешь, — сердито сказал старый князь, — что я ее держу, не могу расстаться? Вообразят себе! — проговорил он сердито. — Мне хоть завтра! Только скажу тебе, что я своего зятя знать хочу лучше. Ты знаешь мои правила: все открыто! Я завтра при тебе спрошу; хочет она, тогда пусть он поживет. Пускай поживет, я посмотрю. — Князь фыркнул. — Пускай выходит, мне все равно, — закричал он тем пронзительным голосом, которым он кричал при прощанье с сыном.
— Я вам прямо скажу, — сказал князь Василий тоном хитрого человека, убедившегося в ненужности хитрить перед проницательностью собеседника. — Вы ведь насквозь людей видите. Анатоль не гений, но честный, добрый малый, прекрасный сын и родной.
— Ну, ну, хорошо, увидим.
Как это всегда бывает для одиноких женщин, долго проживших без мужского общества, при появлении Анатоля все три женщины в доме князя Николая Андреевича одинаково почувствовали, что жизнь их была не жизнью до этого времени. Сила мыслить, чувствовать, наблюдать мгновенно удесятерилась во всех их, и как будто их жизнь, до сих пор происходившая во мраке, вдруг осветилась новым, полным значения светом.
Княжна Марья вовсе не думала и не помнила о своем лице и прическе. Красивое, открытое лицо человека, который, может быть, будет ее мужем, поглощало все ее внимание. Он ей казался добр, храбр, решителен, мужествен и великодушен. Она была убеждена в этом. Тысячи мечтаний о будущей семейной жизни беспрестанно возникали в ее воображении. Она отгоняла и старалась скрыть их.
«Но не слишком ли я холодна с ним? — думала княжна Марья. — Я стараюсь сдерживать себя, потому что в глубине души чувствую себя к нему уже слишком близкою; но ведь он не знает всего того, что я о нем думаю, и может вообразить себе, что он мне неприятен».
И княжна Марья старалась и не умела быть любезной с новым гостем.
«La pauvre fille! Elle est diablement laide»[8], — думал про нее Анатоль.
M-lle Bourienne, взведенная тоже приездом Анатоля на высокую степень возбуждения, думала в другом роде. Конечно, красивая молодая девушка без определенного положения в свете, без родных и друзей и даже родины не думала посвятить свою жизнь услугам князю Николаю Андреевичу, чтению ему книг и дружбе к княжне Марье. M-lle Bourienne давно ждала того русского князя, который сразу сумеет оценить ее превосходство над русскими, дурными, дурно одетыми, неловкими княжнами, влюбится в нее и увезет ее; и вот этот русский князь, наконец, приехал. У m-lle Bourienne была история, слышанная ею от тетки, доконченная ею самою, которую она любила повторять в своем воображении. Это была история о том, как соблазненной девушке представлялась ее бедная мать, «sa pauvre mère», и упрекала ее за то, что она без брака отдалась мужчине. M-lle Bourienne часто трогалась до слез, в воображении своем рассказывая ему, соблазнителю, эту историю. Теперь этот он, настоящий русский князь, явился. Он увезет ее, потом явится ma pauvre mère[9], и он женится на ней. Так складывалась в голове m-lle Bourienne вся ее будущая история в самое то время, как она разговаривала с ним о Париже. Не расчеты руководили m-lle Bourienne (она даже ни минуты не обдумывала того, что ей делать), но все это уже давно было готово в ней и теперь только сгруппировалось около появившегося Анатоля, которому она желала и старалась как можно больше нравиться.
Маленькая княгиня, как старая полковая лошадь, услыхав звук трубы, бессознательно и забывая свое положение, готовилась к привычному галопу кокетства, без всякой задней мысли или борьбы, а с наивным, легкомысленным весельем.
Несмотря на то, что Анатоль в женском обществе ставил себя обыкновенно в положение человека, которому надоела беготня за ним женщин, он чувствовал тщеславное удовольствие, видя свое влияние на этих трех женщин. Кроме того, он начинал испытывать к хорошенькой и вызывающей Bourienne то страстное, зверское чувство, которое на него находило с чрезвычайною быстротой и побуждало его к самым грубым и смелым поступкам.
Общество после чая перешло в диванную, и княжну попросили поиграть на клавикордах. Анатоль облокотился перед ней подле m-lle Bourienne, и глаза его, смеясь и радуясь, смотрели на княжну Марью. Княжна Марья с мучительным и радостным волнением чувствовала на себе его взгляд. Любимая соната переносила ее в самый задушевно-поэтический мир, а чувствуемый на себе взгляд придавал этому миру еще большую поэтичность. Взгляд же Анатоля, хотя и был устремлен на нее, относился не к ней, а к движениям ножки m-lle Bourienne, которую он в это время трогал своею ногой под фортепиано. M-lle Bourienne смотрела тоже на княжну, и в ее прекрасных глазах было тоже новое для княжны Марьи выражение испуганной радости и надежды.
«Как она меня любит! — думала княжна Марья. — Как я счастлива теперь и как могу быть счастлива с таким другом и таким мужем! Неужели мужем?» — думала она, не смея взглянуть на его лицо, чувствуя все тот же взгляд, устремленный на себя.
Ввечеру, когда после ужина стали расходиться, Анатоль поцеловал руку княжны. Она сама не знала, как у ней достало смелости, но она прямо взглянула на приблизившееся к ее близоруким глазам прекрасное лицо. После княжны он подошел к руке m-lle Bourienne (это было неприлично, но он делал все так уверенно и просто), и m-lle Bourienne вспыхнула и взглянула испуганно на княжну.
«Quelle délicatesse[10], — подумала княжна. — Неужели Amélie (так звали m-lle Bourienne) думает, что я могу ревновать ее и не ценить ее чистую нежность и преданность ко мне?» Она подошла к m-lle Bourienne и крепко ее поцеловала. Анатоль подошел к руке маленькой княгини.
— Non, non, non! Quand votre père m’écrira que vous vous conduisez bien, je vous donnerai ma main à baiser. Pas avant[11].
И, подняв пальчик и улыбаясь, она вышла из комнаты.
IV
Когато княжна Маря влезе в стаята, княз Василий със сина си бяха вече в салона и разговаряха с малката княгиня и с m-lle Bourienne. Когато тя влезе със своя тежък вървеж, стъпвайки на пети, мъжете и m-lle Bourienne се привдигнаха, а малката княгиня я посочи на мъжете и каза: „Voilà Marie!“[1] Княжна Маря виждаше всичките, и то ги виждаше подробно. Тя виждаше лицето на княз Василий, което при вида на княжната стана за миг сериозно-неподвижно и веднага се усмихна, и лицето на малката княгиня, която с любопитство четеше по лицата на гостите впечатлението, което ще им направи Marie. Тя виждаше и m-lle Bourienne с нейната панделка и красиво лице, и оживен като никога поглед, устремен към него; но тя не можа да види него, виждаше само нещо голямо, ярко и прекрасно, което тръгна към нея, когато тя влезе в стаята. Изпърво до нея се приближи княз Василий и тя целуна плешивата му глава, приведена над ръката й, и отговори, на думите му, че, напротив, много добре го помни. След това до нея се приближи Анатол. Тя все още не го виждаше. Само почувствува нежната ръка, която хвана здраво нейната, и едва досегна бялото чело, над което бяха пригладени с помада прекрасни руси коси. Когато го погледна, неговата красота я порази. Пъхнал палеца на дясната си ръка зад закопчаното копче на мундира, с изпъчени напред гърди, с гръб назад, като поклащаше единия си крак, дръпнат малко встрани и навел леко глава, Анатол гледаше мълком и весело княжната и личеше, че съвсем не мисли за нея. Анатол не беше съобразителен, бърз и красноречив в приказките си, но затова пък имаше скъпоценната за висшето общество способност — спокойствието и несмущаваната от нищо самоувереност. Ако несамоуверен човек млъкне при първо запознаване и покаже, че съзнава неприличието на това мълчание и че желае да каже каквото и да е — ще бъде лошо; но Анатол мълчеше и клатеше крак, загледан весело в прическата на княжната. Явно бе, че можеше много дълго да мълчи тъй спокойно. „Ако това мълчание стеснява някого, разговаряйте, а мене не ми се иска“ — сякаш казваше целият му вид. Освен това в обноските си с жените Анатол имаше оня начин на държане, който най-много поражда у жените любопитство, страх и дори любов — държане с презрително съзнание за собственото си превъзходство. Със своя вид той като че им казваше: „Знам ви аз, знам, и защо ще си губя времето с вас? А пък вие бихте били доволни!“ Когато се срещаше с жени, той може би не мислеше тъй (и дори навярно не мислеше, защото изобщо малко мислеше), но имаше такъв вид и такъв начин на държане. Княжната почувствува това и сякаш за да му покаже, че не смее и да помисли да го занимава със себе си, заговори със стария княз. Разговорът стана общ и оживен благодарение на гласеца на малката княгиня и на устничката й с мустачета, която се дигаше над белите й зъби. Тя посрещна княз Василий по оня шеговит начин, който често се употребява от бъбриво-веселите хора и който се състои в това, че между човека, с когото се държиш така, и тебе самия се предполагат някакви отдавна установени шегички и весели, отчасти съвсем не на всички известни забавни спомени, докато никакви такива спомени няма, както ги нямаше и между малката княгиня и княз Василий. Княз Василий драговолно влезе в тоя тон; малката княгиня въвлече в тия спомени за несъществували никога смешни случки и Анатол, когото тя почти не познаваше. M-lle Bourienne също споделяше тия общи спомени и дори княжна Маря с удоволствие се почувствува вмъкната в тия весели спомени.
— Сега поне напълно ще разполагаме с вас, мили княже — каза на княз Василий, разбира се, на френски малката княгиня, — не като на нашите вечери у Anette, дето вие винаги гледахте да избягате. Помните ли, cette chère Anette![2]
— Ах, но вие няма да захванете да говорите за политика като Anette!
— Ами нашата чайна масичка!
— О, да!
— Защо вие никога не идвахте у Anette? — обърна се малката княгиня към Анатол. — А! Знам, знам — каза тя, като смигна, — брат ви Иполит ми разправя за вашите подвизи. О! — тя му се закани с пръстче. — Знам за вашите лудории и в Париж!
— А той, Иполит, не ти ли е казвал — рече княз Василий (като се обърна към сина си и хвана княгинята за ръката, сякаш тя искаше да избяга, а той едва бе успял да я задържи), — не ти ли е казвал как самият той, Иполит, вехнеше по милата княгиня и как тя le mettait à la porte[3]?
— Oh! C’est la perle des femmes, princesse![4] — каза той на княжната.
От своя страна при думата Париж m-lle Bourienne не пропусна случая да се намеси също в общия разговор около спомените.
Тя си позволи да попита отдавна ли Анатол е напуснал Париж и дали му се е харесал тоя град. Анатол на драго сърце отговаряше на французойката, усмихваше се, като я гледаше, и приказваше с нея за отечеството й. Когато видя хубавичката Bourienne, Анатол реши, че и тук, в Лѝсие Гори, няма да му бъде отегчително. „Доста е хубавичка! — помисли той, като я оглеждаше. — Доста е хубавичка тая demoiselle de compagnie[5]. Надявам се, че когато се омъжи за мене, тя ще я вземе със себе си — помисли той. — La petite est gentille.“[6]
Старият княз се обличаше в кабинета си, без да бърза, мръщеше се и обмисляше какво да прави. Пристигането на гостите го ядоса. „За какво ми са княз Василий и синчето му? Княз Василий е дърдорко, празен човек, и синът ще е някоя стока“ — мърмореше си той. Ядосваше го, че пристигането на тия гости повдигаше в душата му нерешения, постоянно потискан въпрос, въпроса, по който старият княз винаги лъжеше самия себе си. Тоя въпрос беше дали ще се реши да се раздели някой ден с княжна Маря и да я даде на съпруг. Князът никога не се решаваше да си зададе тоя въпрос направо, тъй като предварително знаеше, че ще отговори по справедливост, а справедливостта противоречеше на нещо по-голямо от чувството, на цялата възможност да живее. За княз Николай Андреевич животът без княжна Маря, макар че той сякаш не я скъпеше много, бе немислим. „И защо й трябва да се омъжва? — мислеше той. — Сигурно за да бъде нещастна. Ето, Лиза е омъжена за Андрей (а сега, струва ми се, мъчно може да се намери по-добър мъж), но нима тя е доволна от съдбата си? И кой ще я вземе по любов? Грозна, тромава. Ще я вземат за връзките, за богатството й. А нима не живеят и неомъжени моми? Дори по-щастливо!“ Тъй мислеше княз Николай Андреевич, докато се обличаше, ала в същото време винаги отлаганият въпрос искаше незабавно решение. Княз Василий бе довел сина си очевидно с цел да направи предложение и навярно днес-утре ще поиска пряк отговор. Името и положението му в обществото е прилично. „Че какво, аз не съм против — думаше сам на себе си князът, — стига той да я заслужава. Тъкмо това ще видим.“
— Тъкмо това ще видим — каза гласно той. — Тъкмо това ще видим.
И както всеки път той влезе в салона с бодри стъпки, хвърли бърз поглед към всички, забеляза и промяната в роклята на малката княгиня, и панделката на Bourienne, и извънредно грозната прическа на княжна Маря, и усмивките на Bourienne и Анатол, и самотността на неговата княжна сред общия разговор. „Нагиздила се като глупачка! — помисли той, като погледна злобно дъщеря си. — Срам няма! А той не иска и да я знае!“
Той се приближи до княз Василий.
— Е, здравей, драго ми е, че те виждам.
— За скъп приятел и на край света отивам — каза княз Василий както винаги бързо, самоуверено и свойски. — Ето по-малкия ми син, моля ви да бъдете добър към него.
Княз Николай Андреевич огледа Анатол.
— Юначага, юначага! — каза той. — Хайде, ела да ме целунеш. — И приближи бузата си.
Анатол целуна стареца и го погледна и любопитно, и съвсем спокойно, като очакваше да види скоро ли ще направи някоя чудатост, както бе казал баща му.
Княз Николай Андреевич седна на обикновеното си място в ъгъла на дивана, приближи до себе си едно кресло за княз Василий, посочи му го и почна да го разпитва за политически събития и за новини. Изглеждаше, че слуша с внимание какво разправя княз Василий, но непрестанно поглеждаше княжна Маря.
— Та, значи, от Потсдам съобщават? — повтори той последните думи на княз Василий и изведнъж стана и се приближи до дъщеря си.
— За гостите ли си се пременила тъй, а? — каза той. — Хубава си, много си хубава. Ти за пред гостите си се вчесала по нов начин, а пък аз пред гостите ти казвам — друг път да не смееш да обличаш други рокли, без да ме питаш.
— Аз съм виновна, mon père[7] — застъпи се за княжната малката княгиня, като се изчерви.
— Вие правете, каквото си щете — каза княз Николай Андреич, като направи реверанс пред снаха си, — но тя няма защо да се обезобразява, и без това е грозна.
И отново седна на мястото си, без да обръща повече внимание на дъщеря си, която почти бе разплакал.
— Напротив, тая прическа много отива на княжната — каза княз Василий.
— Е, драги, млади княже, как го казват? — рече княз Николай Андреевич, като се обърна към Анатол. — Ела тук да поприказваме да се опознаем.
„Сега почва забавата“ — помисли Анатол и приседна усмихнат до стария княз.
— Та ето какво: казват, че вие, мой мили, сте се образовали в чужбина. Не тъй, както нас с баща ти псалт ни е учил на четмо и писмо. Кажете ми, мой мили, сега в конната гвардия ли служите? — попита старецът, като погледна отблизо и втренчено Анатол.
— Не, минах в армията — отговори Анатол, който едва сдържаше смеха си.
— А! Хубаво. Значи, искате, мили, да служите на царя и на отечеството ли? Сега е военно време. Такъв юнак трябва да служи, да служи. Е, как, на фронта ли?
— Не, княже. Нашият полк тръгна вече. А аз се числя… Татко, де се числя аз? — обърна се Анатол със смях към баща си.
— Чудесно служи, чудесно. Де се числя! Ха-ха-ха! — разсмя се княз Николай Андреевич.
И Анатол се засмя още по-високо. Изведнъж княз Николай Андреевич се намръщи.
— Хайде, върви си — каза той на Анатол. Анатол усмихнат се приближи отново до дамите.
— Значи, ти си ги възпитавал там в чужбина, княз Василий? А? — обърна се старият княз към княз Василий.
— Правех, каквото можех; и ще ви кажа, че тамошното възпитание е много по-добро от нашето.
— Да, днес всичко е друго, всичко е поновому. Юначага момък! Юначага! Хайде, ела в моята стая.
Той хвана княз Василий под ръка и го поведе за кабинета си.
Когато остана насаме с княза, княз Василий тутакси му съобщи желанието и надеждите си.
— Какво мислиш — каза ядосано старият княз, — че аз не я пускам, че не мога да се отделя от нея? Въобразяват си! — изрече той сърдито. — А пък аз и утре мога да я омъжа! Само ще ти кажа, че искам по-добре да опозная зет си. Нали знаеш моите правила: всичко на открито! Утре пред тебе ще я попитам иска ли и тогава нека той поживее тук. Нека поживее, а пък аз ще го погледам. — Князът измрънка презрително. — Нека се омъжи, все ми е едно — извика той със същия пронизителен тон, с който викаше, когато се сбогуваше със сина си.
— Нека ви кажа направо — рече княз Василий с тон на хитър човек, убеден, че е безполезно да хитрува пред проницателния си събеседник. — Защото вие виждате същината на хората. Анатол не е гений, но е честен, добър момък, прекрасен син и роднина.
— Добре, добре, ще видим.
Както става винаги със самотните жени, които са живели дълго без мъжко общество, и трите жени в къщата на княз Николай Андреевич, щом се появи Анатол, почувствуваха еднакво, че до тоя миг техният живот не е бил живот. Мигновено способността и на трите да мислят, да чувствуват и да наблюдават се удесетори, сякаш животът им, който досега бе протичал в мрак, изведнъж се озари от нова, изпълнена със значение светлина.
Княжна Маря не мислеше вече и не се сещаше за лицето и прическата си. Красивото, открито лице на човека, който щеше може би да стане неин мъж, поглъщаше изцяло вниманието й. Той й се струваше добър, храбър, решителен, мъжествен и великодушен. Тя беше убедена в това. Във въображението й непрестанно се раждаха хиляди мечти за бъдещия й семеен живот. Тя ги отпъждаше и се мъчеше да ги скрие.
„Но не съм ли много студена с него? — мислеше княжна Маря. — Аз се мъча да се сдържам, защото в глъбините на душата си се чувствувам вече премного близка до него; но нали той не знае всичко, което мисля за него, и може да си въобрази, че ми е неприятен.“
И княжна Маря се мъчеше, но не умееше да бъде любезна с новия гостенин.
„La pauvre fille! Elle est diablement laide“[8] — мислеше за нея Анатол.
M-lle Bourienne, също докарана до извънредно силно възбуждение от пристигането на Анатол, мислеше в друга насока. Красивата млада девойка, без определено положение в обществото, без роднини и приятели и дори без родина, разбира се, не смяташе да посвети целия си живот в служене на княз Николай Андреич, да му чете книги и да другарува с княжна Маря. M-lle Bourienne очакваше отдавна оня руски княз, който веднага ще съумее да оцени нейното превъзходство над руските грозни, лошо облечени и тромави княжни, ще се влюби в нея и ще я отведе със себе си; и ето тоя руски княз най-сетне пристигна. M-lle Bourienne си имаше една история, която бе чула от леля си и сама бе допълнила и която обичаше да повтаря във въображението си. То беше история, в която на една съблазнена девойка се явява нейната клета майка, sa pauvre mère, и я укорява, че без брак се е отдала на мъж. M-lle Bourienne често до сълзи се трогваше и си представяше, че разправя тази история нему, на съблазнителя. Сега този той, истински руски княз, се беше явил. Той ще я отведе със себе си, после ще се яви ma pauvre mère[9] и той ще се ожени за нея. Така се очертаваше в главата на m-lle Bourienne цялата й бъдеща история тъкмо когато тя разговаряше с него за Париж. M-lle Bourienne не се ръководеше от сметки (дори за миг тя не обмисляше какво трябва да прави), но всичко туй отдавна бе готово в нея и сега само се бе събрало около появилия се Анатол, на когото тя желаеше и се мъчеше да се хареса колкото се може повече.
Малката княгиня като стар полкови кон, щом чу тръбата, несъзнателно и забравяйки положението си, почна да се готви за обикновения галоп на кокетство без каквато и да е задна мисъл или борба, а с наивна, лекомислена веселост.
А Анатол, макар че в женското общество се държеше обикновено като човек, комуто е дотегнало тичането на жените подире му, чувствуваше тщеславно удоволствие, като виждаше влиянието си върху тия три жени. Освен това той почваше да усеща към хубавичката и предизвикателна Bourienne страстно, животинско чувство, което извънредно бързо го обхващаше и го подбуждаше към най-груби и смели постъпки.
След чая компанията мина в диванната и помолиха княжната да посвири на клавикорд. Анатол се облакъти срещу нея, до m-lle Bourienne, и очите му, засмени и радостни, гледаха княжна Маря. Княжна Маря с мъчително и радостно вълнение чувствуваше неговия поглед върху себе си. Любимата соната я пренасяше в най-интимно поетичен свят, а погледът, който усещаше върху себе си, придаваше на тоя свят още по-голяма поетичност. А пък погледът на Анатол, макар и устремен в нея, не беше за нея: той следеше движенията на крачето на m-lle Bourienne, което в това време досягаше с крака си под пианото. M-lle Bourienne също гледаше княжната и в нейните прекрасни очи също така личеше едно ново за княжна Маря изражение на изплашена радост й надежда.
„Колко ме обича! — мислеше княжна Маря. — Колко съм щастлива сега и колко щастлива мога да бъда с такава приятелка и с такъв мъж! Нима наистина мъж?“ — мислеше тя, като не смееше да го погледне в лицето, чувствувайки все същия поглед, устремен върху нея.
Вечерта, след вечерята, когато почнаха да се разотиват, Анатол целуна ръка на княжната. Тя сама не разбра отде взе тая смелост, но погледна направо приближилото се до късогледите и очи прекрасно лице. След княжната той се приближи да целуне ръка и на m-lle Bourienne (това беше неприлично, но той правеше всичко тъй самоуверено и просто) и m-lle Bourienne се изчерви и погледна уплашено княжната.
„Quelle délicatesse![10] — помисли княжната. — Нима Améle (тъй се казваше m-lle Bourienne) мисли, че мога да ревнувам от нея и да не ценя нейната чиста нежност и преданост към мене?“ — Тя се приближи до m-lle Bourienne и силно я целуна. Анатол поиска да целуне ръка на малката княгиня.
— Non, non, non! Quand votre père m écrira, que vous vous conduisez bien, je vous donnerai ma main à baiser. Pas avant.[11]
Тя дигна пръстчетата и усмихната излезе от стаята.