Метаданни
Данни
- Година
- 1865–1869 (Обществено достояние)
- Език
- руски
- Форма
- Роман
- Жанр
- Характеристика
- Оценка
- 6 (× 2 гласа)
- Вашата оценка:
История
- — Добавяне
Метаданни
Данни
- Включено в книгите:
-
Война и мир
Първи и втори том
Война и мир
Трети и четвърти том - Оригинално заглавие
- Война и мир, 1865–1869 (Обществено достояние)
- Превод от руски
- Константин Константинов, 1957 (Пълни авторски права)
- Форма
- Роман
- Жанр
- Характеристика
- Оценка
- 5,8 (× 81 гласа)
- Вашата оценка:
Информация
- Сканиране
- Диан Жон (2011)
- Разпознаване и корекция
- NomaD (2011-2012)
- Корекция
- sir_Ivanhoe (2012)
Издание:
Лев Николаевич Толстой
Война и мир
Първи и втори том
Пето издание
Народна култура, София, 1970
Лев Николаевич Толстой
Война и мир
Издательство „Художественная литература“
Москва, 1968
Тираж 300 000
Превел от руски: Константин Константинов
Редактори: Милка Минева и Зорка Иванова
Редактор на френските текстове: Георги Куфов
Художник: Иван Кьосев
Худ. редактор: Васил Йончев
Техн. редактор: Радка Пеловска
Коректори: Лиляна Малякова, Евгения Кръстанова
Дадена за печат на 10.III.1970 г. Печатни коли 51¾
Издателски коли 39,33. Формат 84×108/32
Издат. №41 (2616)
Поръчка на печатницата №1265
ЛГ IV
Цена 3,40 лв.
ДПК Димитър Благоев — София
Народна култура — София
Издание:
Лев Николаевич Толстой
Война и мир
Трети и четвърти том
Пето издание
Народна култура, 1970
Лев Николаевич Толстой
Война и мир
Тома третий и четвертый
Издателство „Художественная литература“
Москва, 1969
Тираж 300 000
Превел от руски: Константин Константинов
Редактори: Милка Минева и Зорка Иванова
Редактор на френските текстове: Георги Куфов
Художник: Иван Кьосев
Худ. редактор: Васил Йончев
Техн. редактор: Радка Пеловска
Коректори: Лидия Стоянова, Христина Киркова
Дадена за печат на 10.III.1970 г. Печатни коли 51
Издателски коли 38,76. Формат 84X108/3.2
Издат. №42 (2617)
Поръчка на печатницата №1268
ЛГ IV
Цена 3,38 лв.
ДПК Димитър Благоев — София, ул. Ракитин 2
Народна култура — София, ул. Гр. Игнатиев 2-а
История
- — Добавяне
Часть вторая
Глава I
В октябре 1805 года русские войска занимали села и города эрцгерцогства Австрийского, и еще новые полки приходили из России и, отягощая постоем жителей, располагались у крепости Браунау. В Браунау была главная квартира главнокомандующего Кутузова.
11-го октября 1805 года один из только что пришедших к Браунау пехотных полков, ожидая смотра главнокомандующего, стоял в полумиле от города. Несмотря на нерусскую местность и обстановку: фруктовые сады, каменные ограды, черепичные крыши, горы, видневшиеся вдали, — на нерусский народ, с любопытством смотревший на солдат, — полк имел точно такой же вид, какой имел всякий русский полк, готовившийся к смотру где-нибудь в середине России.
С вечера, на последнем переходе, был получен приказ, что главнокомандующий будет смотреть полк на походе. Хотя слова приказа и показались неясны полковому командиру и возник вопрос, как разуметь слова приказа: в походной форме или нет? — в совете батальонных командиров было решено представить полк в парадной форме на том основании, что всегда лучше перекланяться, чем недокланяться. И солдаты, после тридцативерстного перехода, не смыкали глаз, всю ночь чинились, чистились; адъютанты и ротные рассчитывали, отчисляли; и к утру полк, вместо растянутой беспорядочной толпы, какою он был накануне на последнем переходе, представлял стройную массу двух тысяч людей, из которых каждый знал свое место, свое дело, из которых на каждом каждая пуговка и ремешок были на своем месте и блестели чистотой. Не только наружное было исправно, но ежели бы угодно было главнокомандующему заглянуть под мундиры, то на каждом он увидел бы одинаково чистую рубаху и в каждом ранце нашел бы узаконенное число вещей, «шильце и мыльце», как говорят солдаты. Было только одно обстоятельство, насчет которого никто не мог быть спокоен. Это была обувь. Больше чем у половины людей сапоги были разбиты. Но недостаток этот происходил не от вины полкового командира, так как, несмотря на неоднократные требования, ему не был отпущен товар от австрийского ведомства, а полк прошел тысячу верст.
Полковой командир был пожилой, сангвинический, с седеющими бровями и бакенбардами генерал, плотный и широкий больше от груди к спине, чем от одного плеча к другому. На нем был новый, с иголочки, со слежавшимися складками, мундир и густые золотые эполеты, которые как будто не книзу, а кверху поднимали его тучные плечи. Полковой командир имел вид человека, счастливо совершающего одно из самых торжественных дел жизни. Он похаживал перед фронтом и, похаживая, подрагивал на каждом шагу, слегка изгибаясь спиною. Видно было, что полковой командир любуется своим полком, счастлив им и что все его силы душевные заняты только полком; но, несмотря на то, его подрагивающая походка как будто говорила, что, кроме военных интересов, в душе его немалое место занимают и интересы общественного быта и женский пол.
— Ну, батюшка Михаиле Митрич, — обратился он к одному батальонному командиру (батальонный командир, улыбаясь, подался вперед; видно было, что они были счастливы), — досталось на орехи нынче ночью. Однако, кажется, ничего, полк не из дурных… А?
Батальонный командир понял веселую иронию и засмеялся.
— И на Царицыном Лугу с поля бы не прогнали.
— Что? — сказал командир.
В это время по дороге из города, по которой были расставлены махальные, показались два верховые. Это были адъютант и казак, ехавший сзади.
Адъютант был прислан из главного штаба подтвердить полковому командиру то, что было сказано неясно во вчерашнем приказе, а именно то, что главнокомандующий желал видеть полк совершенно в том положении, в котором он шел — в шинелях, в чехлах и без всяких приготовлений.
К Кутузову накануне прибыл член гофкригсрата из Вены, с предложениями и требованиями идти как можно скорее на соединение с армией эрцгерцога Фердинанда и Мака, и Кутузов, не считавший выгодным это соединение, в числе прочих доказательств в пользу своего мнения намеревался показать австрийскому генералу то печальное положение, в котором приходили войска из России. С этой целью он и хотел выехать навстречу полку, так что, чем хуже было бы положение полка, тем приятнее было бы это главнокомандующему. Хотя адъютант и не знал этих подробностей, однако он передал полковому командиру непременное требование главнокомандующего, чтобы люди были в шинелях и чехлах, и что в противном случае главнокомандующий будет недоволен.
Выслушав эти слова, полковой командир опустил голову, молча вздернул плечами и сангвиническим жестом развел руки.
— Наделали дела! — проговорил он. — Вот я вам говорил же, Михайло Митрич, что на походе, так в шинелях, — обратился он с упреком к батальонному командиру. — Ах, мой бог! — прибавил он и решительно выступил вперед. — Господа ротные командиры! — крикнул он голосом, привычным к команде. — Фельдфебелей!… Скоро ли пожалуют? — обратился он к приехавшему адъютанту с выражением почтительной учтивости, видимо, относившейся к лицу, про которое он говорил.
— Через час, я думаю.
— Успеем переодеть?
— Не знаю, генерал…
Полковой командир, сам подойдя к рядам, распорядился переодеванием опять в шинели. Ротные командиры разбежались по ротам, фельдфебели засуетились (шинели были не совсем исправны), и в то же мгновение заколыхались, растянулись и говором загудели прежде правильные, молчаливые четвероугольники. Со всех сторон отбегали и подбегали солдаты, подкидывали сзади плечом, через голову перетаскивали ранцы, снимали шинели и, высоко поднимая руки, втягивали их в рукава.
Через полчаса все опять пришло в прежний порядок, только четвероугольники сделались серыми из черных. Полковой командир опять подрагивающею походкой вышел вперед полка и издалека оглядел его.
— Это что еще? это что? — прокричал он, останавливаясь. — Командира третьей роты!…
— Командир третьей роты к генералу! командира к генералу, третьей роты к командиру!… — послышались голоса по рядам, и адъютант побежал отыскивать замешкавшегося офицера.
Когда звуки усердных голосов, перевирая, крича уже «генерала в третью роту», дошли по назначению, требуемый офицер показался из-за роты и, хотя человек уже пожилой и не имевший привычки бегать, неловко цепляясь носками, рысью направился к генералу. Лицо капитана выражало беспокойство школьника, которому велят сказать не выученный им урок. На красном (очевидно, от невоздержания) лице выступали пятна, и рот не находил положения. Полковой командир с ног до головы осматривал капитана, в то время как он, запыхавшись, подходил, по мере приближения сдерживая шаг.
— Вы скоро людей в сарафаны нарядите? Это что? — крикнул полковой командир, выдвигая нижнюю челюсть и указывая в рядах 3-й роты на солдата в шинели цвета фабричного сукна, отличавшегося от других шинелей. — Сами где находились? Ожидается главнокомандующий, а вы отходите от своего места? А?… Я вас научу, как на смотр людей в казакины одевать!… А?
Ротный командир, не спуская глаз с начальника, все больше и больше прижимал свои два пальца к козырьку, как будто в одном этом прижимании он видел теперь свое спасение.
— Ну, что ж вы молчите? Кто у вас там в венгерца наряжен? — строго шутил полковой командир.
— Ваше превосходительство…
— Ну, что «ваше превосходительство»? Ваше превосходительство! Ваше превосходительство! А что ваше превосходительство — никому не известно.
— Ваше превосходительство, это Долохов, разжалованный… — сказал тихо капитан.
— Что, он в фельдмаршалы разжалован, что ли, или в солдаты? А солдат, так должен быть одет, как все, по форме.
— Ваше превосходительство, вы сами разрешили ему походом.
— Разрешил? Разрешил? Вот вы всегда так, молодые люди, — сказал полковой командир, остывая несколько. — Разрешил? Вам что-нибудь скажешь, а вы и… — Полковой командир помолчал. — Вам что-нибудь скажешь, а вы и… Что? — сказал он, снова раздражаясь. — Извольте одеть людей прилично…
И полковой командир, оглянувшись на адъютанта, своею вздрагивающею походкой направился к полку. Видно было, что его раздражение ему самому понравилось и что он, пройдясь по полку, хотел найти еще предлог своему гневу. Оборвав одного офицера за невычищенный знак, другого за неправильность ряда, он подошел к 3-й роте.
— Ка-а-ак стоишь? Где нога? Нога где? — закричал полковой командир с выражением страдания в голосе, еще человек за пять не доходя до Долохова, одетого в синеватую шинель.
Долохов медленно выпрямил согнутую ногу и прямо, своим светлым и наглым взглядом, посмотрел в лицо генерала.
— Зачем синяя шинель? Долой!… Фельдфебель! Переодеть его… дря… — Он не успел договорить.
— Генерал, я обязан исполнить приказания, но не обязан переносить… — поспешно сказал Долохов.
— Во фронте не разговаривать!… Не разговаривать, не разговаривать!…
— Не обязан переносить оскорбления, — громко, звучно договорил Долохов.
Глаза генерала и солдата встретились. Генерал замолчал, сердито оттягивая книзу тугой шарф.
— Извольте переодеться, прошу вас, — сказал он, отходя.
Част втора
I
През октомври 1805 година руските войски заемаха селата и градовете на Австрийското ерцхерцогство и все нови полкове прииждаха от Русия и се настаняваха около крепостта Браунау, като обременяваха жителите с квартируването си. В Браунау беше главната квартира на главнокомандуващия Кутузов.
На единадесети октомври 1805 година един от току-що пристигналите към Браунау пехотни полкове бе спрял на половин миля от града, като очакваше преглед от главнокомандуващия. Макар че местността и обстановката бяха не руски (овощни градини, каменни огради, керемидени покриви, в далечината планини, не руски хора, които гледаха с любопитство войниците), наглед полкът беше също такъв, какъвто е всеки руски полк, който някъде сред Русия се готви за преглед.
Вечерта на последния преход бе получена заповед, че главнокомандуващият ще направи преглед на полка в поход. Макар че думите на заповедта се сториха на полковия командир неясни и изникна въпросът как трябва да се разбират думите на заповедта: в походна униформа, или не? — съветът на батальонните командири реши полкът да бъде представен в парадна униформа, защото винаги е по-добре да прекалиш с поклоните, отколкото да не се поклониш достатъчно. И след един преход от тридесет версти войниците цяла нощ не мигнаха, кърпеха се и се чистеха; адютантите и ротните пресмятаха, отчисляваха; и призори полкът, вместо проточилата се безредна тълпа, каквато бе в навечерието при последния поход, представляваше стройна маса от две хиляди души, всеки от които знаеше мястото и работата си и на всеки от които всяко копче и ремъче бяха на местата си и блестяха от чистота. Не само външно всичко бе в ред, но ако главнокомандуващият поискаше да надникне и под мундирите, би видял всекиго с чиста риза и във всяка раница би намерил задължителния брой вещи, „шилцето и сапунчето“, както казват войниците. Имаше само едно нещо, за което никой не можеше да бъде спокоен. Това бяха ботушите. Ботушите на повечето от половината войници бяха изпокъсани. Ала това не беше по вина на полковия командир, тъй като въпреки многобройните му искания австрийската служба не му отпускаше материал, а полкът бе извървял хиляда версти.
Полковият командир беше възрастен, сангвиничен генерал, с прошарени вежди и бакенбарди, набит и по-широк между гърдите и гърба, отколкото между едното рамо и другото. Той беше с нов, още неносен мундир, с гънки, станали от сандъка, и еполети с гъсти златни ресни, които сякаш не притискаха, а подигаха нагоре неговите плътни рамене. Полковият командир приличаше на човек, който извършва щастливо едно от най-тържествените дела в живота си. Той се разхождаше пред фронта и като се разхождаше, подрусваше се на всяка стъпка и понавеждаше леко гърба си. Личеше, че полковият командир се любува на своя полк, щастлив е с него и че всичките му душевни сили са заети само с полка; но въпреки това неговият подрусващ се вървеж сякаш казваше, че освен военните интереси в душата му заемат доста място и интересите от обществения бит, и женският пол.
— Е, драги Михайло Митрич — обърна се той към един батальонен командир (батальонният командир, усмихнат, излезе напред; личеше, че те бяха щастливи), — видяхме зор тая нощ. Но струва ми се, че е добре, полкът не е от лошите… Нали?
Батальонният командир разбра веселата ирония и се засмя.
— И от плаца на Царицин Луг[1] не биха ни изгонили.
— Какво? — рече командирът.
В това време по пътя от града, из който бяха поставени сигналисти, се появиха двама конника. Това бяха адютантът и един казак, който яздеше след него.
Адютантът бе изпратен от главния щаб да потвърди на полковия командир онова, което беше казано неясно във вчерашната заповед, а именно, че главнокомандуващият иска да види полка точно в онова положение, в което той вървеше — с шинели, калъфи и без никакви приготовления.
Предната вечер при Кутузов бе пристигнал от Виена един член на хофкригсрата с предложения и искания да върви колкото е възможно по-бързо, за да се съедини с армията на ерцхерцог Фердинанд и Мак, но Кутузов, който смяташе, че това съединяване не ще бъде полезно, имаше намерение между другите доказателства в подкрепа на своето мнение да покаже на австрийския генерал нерадостното състояние, в което пристигаха войските от Русия. Тъкмо за тая цел той искаше да пресрещне полка, тъй че, колкото по-лошо би било състоянието на полка, толкова по-приятно щеше да бъде на главнокомандуващия. Макар че не знаеше тия подробности, адютантът предаде на полковия командир безусловното искане, на главнокомандуващия хората да са с шинели и калъфи и че в противен случай главнокомандуващият ще бъде недоволен.
Като чу тия думи, полковият командир наведе глава, сви мълком рамене и разпери ръце със сангвиничен жест.
— Оплескахме я! — рече той. — Казах ли ви аз, Михайло Митрич, че щом е в поход, ще бъде с шинели — обърна се той с укор към батальонния командир. — Ах, Боже мой! — прибави той и излезе решително напред. — Господа ротни командири! — викна той с глас, свикнал да командува. — Фелдфебелите!… Скоро ли ще благоволи да дойде? — попита той пристигналия адютант и изражението му на почтителна учтивост се отнасяше очевидно към лицето, за което говореше.
— Мисля, че след един час.
— Ще успеем ли да ги преоблечем?
— Не зная, генерале…
Полковият командир се приближи сам до редиците и разпореди да облекат отново шинелите. Ротните командири се разтичаха по ротите, фелдфебелите се разшетаха (шинелите не бяха в пълен ред) и в същия миг правилните, досега мълчаливи четириъгълници се разлюляха, разточиха и загълчаха. От всички страни изтичваха и дотичваха войници, подхвърляха изотзад с рамо и измъкваха презглава раниците, отвързваха шинелите, дигаха високо ръце и ги пъхаха в ръкавите.
След половин час всичко се върна в предишния си ред, само четириъгълниците станаха вместо черни — сиви. Полковият командир излезе отново с подрусващия си вървеж пред полка и го изгледа отдалеч.
— Това пък какво е? Какво е това? — извика той и се спря. — Командирът на трета рота!…
— Командирът на трета рота при генерала! Командирът при генерала, на трета рота при командира!… — чуха се гласове по редиците и адютантът изтича да търси закъсняващия офицер.
Когато звуците на усърдните гласове, които, обърквайки думите, викаха вече „Генералът при трета рота“, стигнаха до целта си, търсеният офицер се появи изотзад ротата и макар че беше вече възрастен човек и не бе свикнал да тича, хукна към генерала, като закачаше тромаво носовете на обувките си в земята. По лицето на капитана бе изписано безпокойството на ученик, когото карат да каже ненаучен урок. По червеното му (очевидно от невъздържане) лице излязоха петна и устата му не знаеше де да отиде. Докато той се приближаваше запъхтян и постепенно забавяше крачки, полковият командир разглеждаше капитана от глава до пети.
— Вие скоро ще премените хората си в сукмани. Какво е това? — извика полковият командир, като издаде напред долната си челюст и посочи в редиците на трета рота един войник, облечен в шинел с цвят на фабрично сукно, който се различаваше от другите шинели. — И де бяхте вие? — Ние очакваме главнокомандуващия, а вие се отлъчвате от мястото си? А?… Аз ще ви кажа на вас как се обличат за преглед хората в казакини[2]!… А?…
Без да откъсва очи от началника, ротният командир все повече и повече натискаше двата си пръста към козирката, като че виждаше сега единственото си спасение в това натискане.
— Е, защо мълчите? Кой от вашите хора там се е пременил като маджарин? — пошегува се строго полковият командир.
— Ваше превъзходителство…
— Е, какво „ваше превъзходителство“? Ваше превъзходителство! Ваше превъзходителство! А какво — ваше превъзходителство, никой не знае.
— Ваше превъзходителство, той е Долохов, разжалваният… — каза капитанът тихо.
— Че какво? Той във фелдмаршал ли е разжалван или във войник? Щом е войник, трябва да бъде облечен както всички, по устава.
— Ваше превъзходителство, вие сам му разрешихте през похода.
— Разрешил ли съм? Разрешил съм? Тъй сте вие винаги, младежите — рече полковият командир и гневът му понамаля. — Разрешил съм? Каже ви човек нещо, а вие… — Полковият командир млъкна за малко. — Каже ви човек нещо, а вие… Какво? — рече той, като кипна отново. — Благоволете да облечете хората прилично…
— И поглеждайки адютанта си, полковият командир тръгна с подрусващия си вървеж към полка. Личеше, че той самият хареса раздразнението си и че като минаваше пред полка, искаше да намери и друг предлог за гнева си. След като сряза един офицер за нелъснатия знак, друг — за лошата редица, той се приближи до трета рота.
— Ка-а-к си застанал? Де ти е кракът? Кракът ти де е? — викна полковият командир с нотка на страдание в гласа си още преди да стигне до Долохов, който бе със синкав шинел и се намираше през пет души от него.
Долохов бавно изправи сгънатия си крак и се взря право в лицето на генерала със своя светъл и нахален поглед.
— Защо си със син шинел? Сваляй го!… Фелдфебел! Да се преоблече… това нищоже… — Той не успя ща довърши.
— Генерале, аз съм длъжен да изпълнявам заповедните, но не съм длъжен да търпя… — рече бързо Долохов.
— В строя да не се говори!… Да не се говори, да не се говори!…
— Не съм длъжен да търпя оскърбления — високо и звучно, довърши Долохов.
Погледите на генерала и на войника се срещнаха. Генералът млъкна и ядосано опъна надолу стегнатия си шарф.[3]
— Благоволете да се преоблечете, моля ви се — каза той и отмина.