Метаданни
Данни
- Година
- 1865–1869 (Обществено достояние)
- Език
- руски
- Форма
- Роман
- Жанр
- Характеристика
- Оценка
- 6 (× 2 гласа)
- Вашата оценка:
История
- — Добавяне
Метаданни
Данни
- Включено в книгите:
-
Война и мир
Първи и втори том
Война и мир
Трети и четвърти том - Оригинално заглавие
- Война и мир, 1865–1869 (Обществено достояние)
- Превод от руски
- Константин Константинов, 1957 (Пълни авторски права)
- Форма
- Роман
- Жанр
- Характеристика
- Оценка
- 5,8 (× 82 гласа)
- Вашата оценка:
Информация
- Сканиране
- Диан Жон (2011)
- Разпознаване и корекция
- NomaD (2011-2012)
- Корекция
- sir_Ivanhoe (2012)
Издание:
Лев Николаевич Толстой
Война и мир
Първи и втори том
Пето издание
Народна култура, София, 1970
Лев Николаевич Толстой
Война и мир
Издательство „Художественная литература“
Москва, 1968
Тираж 300 000
Превел от руски: Константин Константинов
Редактори: Милка Минева и Зорка Иванова
Редактор на френските текстове: Георги Куфов
Художник: Иван Кьосев
Худ. редактор: Васил Йончев
Техн. редактор: Радка Пеловска
Коректори: Лиляна Малякова, Евгения Кръстанова
Дадена за печат на 10.III.1970 г. Печатни коли 51¾
Издателски коли 39,33. Формат 84×108/32
Издат. №41 (2616)
Поръчка на печатницата №1265
ЛГ IV
Цена 3,40 лв.
ДПК Димитър Благоев — София
Народна култура — София
Издание:
Лев Николаевич Толстой
Война и мир
Трети и четвърти том
Пето издание
Народна култура, 1970
Лев Николаевич Толстой
Война и мир
Тома третий и четвертый
Издателство „Художественная литература“
Москва, 1969
Тираж 300 000
Превел от руски: Константин Константинов
Редактори: Милка Минева и Зорка Иванова
Редактор на френските текстове: Георги Куфов
Художник: Иван Кьосев
Худ. редактор: Васил Йончев
Техн. редактор: Радка Пеловска
Коректори: Лидия Стоянова, Христина Киркова
Дадена за печат на 10.III.1970 г. Печатни коли 51
Издателски коли 38,76. Формат 84X108/3.2
Издат. №42 (2617)
Поръчка на печатницата №1268
ЛГ IV
Цена 3,38 лв.
ДПК Димитър Благоев — София, ул. Ракитин 2
Народна култура — София, ул. Гр. Игнатиев 2-а
История
- — Добавяне
Глава XIX
В то время как такие разговоры происходили в приемной и в княжниной комнатах, карета с Пьером (за которым было послано) и с Анной Михайловной (которая нашла нужным ехать с ним) въезжала во двор графа Безухова. Когда колеса кареты мягко зазвучали по соломе, настланной под окнами, Анна Михайловна, обратившись к своему спутнику с утешительными словами, убедилась в том, что он спит в углу кареты, и разбудила его. Очнувшись, Пьер за Анной Михайловной вышел из кареты и тут только подумал о том свидании с умирающим отцом, которое его ожидало. Он заметил, что они подъехали не к парадному, а к заднему подъезду. В то время как он сходил с подножки, два человека в мещанской одежде торопливо отбежали от подъезда в тень стены. Приостановившись, Пьер разглядел в тени дома с обеих сторон еще несколько таких же людей. Но ни Анна Михайловна, ни лакей, ни кучер, которые не могли не видеть этих людей, не обратили на них внимания. Стало быть, это так нужно, решил сам с собой Пьер и прошел за Анною Михайловной. Анна Михайловна поспешными шагами шла вверх по слабо освещенной узкой каменной лестнице, подзывая отстававшего за ней Пьера, который, хотя и не понимал, для чего ему надо было вообще идти к графу, и еще меньше, зачем ему надо было идти по задней лестнице, но, судя по уверенности и поспешности Анны Михайловны, решил про себя, что это было необходимо нужно. На половине лестницы чуть не сбили их с ног какие-то люди с ведрами, которые, стуча сапогами, сбегали им навстречу. Люди эти прижались к стене, чтобы пропустить Пьера с Анною Михайловной, и не показали ни малейшего удивления при виде их.
— Здесь на половину княжон? — спросила Анна Михайловна одного из них.
— Здесь, — отвечал лакей смелым, громким голосом, как будто теперь все уже было можно, — дверь налево, матушка.
— Может быть, граф не звал меня, — сказал Пьер в то время, как он вышел на площадку, — я пошел бы к себе.
Анна Михайловна остановилась, чтобы поравняться с Пьером.
— Ah, mon ami! — сказала она с тем же жестом, как утром с сыном, дотрогиваясь до его руки, — croyez, que je souffre, autant que vous, mais soyez homme[1].
— Право, я пойду? — спросил Пьер, ласково чрез очки глядя на Анну Михайловну.
— Ah, mon ami, oubliez les torts qu’on a pu avoir envers vous, pensez que c’est votre père… peut-être à l’agonie. — Она вздохнула. — Je vous ai tout de suite aimé comme mon fils. Fiez vous à moi, Pierre. Je n’oublierai pas vos intérêts[2].
Пьер ничего не понимал; опять ему еще сильнее показалось, что все это так должно быть, и он покорно последовал за Анною Михайловной, уже отворявшею дверь.
Дверь выходила в переднюю заднего хода. В углу сидел старик слуга княжон и вязал чулок. Пьер никогда не был на этой половине, даже не предполагал существования таких покоев. Анна Михайловна спросила у обгонявшей их, с графином на подносе, девушки (назвав ее милою и голубушкой) о здоровье княжон и повлекла Пьера дальше по каменному коридору. Из коридора первая дверь налево вела в жилые комнаты княжон. Горничная, с графином, второпях (как и все делалось второпях в эту минуту в этом доме) не затворила двери, и Пьер с Анною Михайловной, проходя мимо, невольно заглянули в ту комнату, где, разговаривая, сидели близко друг от друга старшая княжна с князем Васильем. Увидав проходящих, князь Василий сделал нетерпеливое движение и откинулся назад; княжна вскочила и отчаянным жестом изо всей силы хлопнула дверью, затворяя ее.
Жест этот был так непохож на всегдашнее спокойствие княжны, страх, выразившийся на лице князя Василья, был так несвойствен его важности, что Пьер, остановившись, вопросительно, через очки посмотрел на свою руководительницу. Анна Михайловна не выразила удивления, она только слегка улыбнулась и вздохнула, как будто показывая, что всего этого она ожидала.
— Soyez homme, mon ami, c’est moi qui veillerai à vos intérêts[3], — сказала она в ответ на его взгляд и еще скорее пошла по коридору.
Пьер не понимал, в чем дело, и еще меньше, что значило veiller à vos intérêts[4], но он понимал, что все это так должно быть. Коридором они вышли в полуосвещенную залу, примыкавшую к приемной графа. Это была одна из тех холодных и роскошных комнат, которые знал Пьер с парадного крыльца. Но и в этой комнате, посередине, стояла пустая ванна и была пролита вода по ковру. Навстречу им вышли на цыпочках, не обращая на них внимания, слуга и причетник с кадилом. Они вошли в знакомую Пьеру приемную с двумя итальянскими окнами, выходом в зимний сад, с большим бюстом и во весь рост портретом Екатерины. Все те же люди, почти в тех же положениях, сидели, перешептываясь, в приемной. Все, смолкнув, оглянулись на вошедшую Анну Михайловну, с ее исплаканным, бледным лицом, и на толстого, большого Пьера, который, опустив голову, покорно следовал за нею.
На лице Анны Михайловны выразилось сознание того, что решительная минута наступила; она, с приемами деловой петербургской дамы, вошла в комнату, не отпуская от себя Пьера, еще смелее, чем утром. Она чувствовала, что так как она ведет за собою того, кого желал видеть умирающий, то прием ее был обеспечен. Быстрым взглядом оглядев всех, бывших в комнате, и заметив графова духовника, она, не то что согнувшись, но сделавшись вдруг меньше ростом, мелкою иноходью подплыла к духовнику и почтительно приняла благословение одного, потом другого духовного лица.
— Слава богу, что успели, — сказала она духовному лицу, — мы все, родные, так боялись. Вот этот молодой человек — сын графа, — прибавила она тише. — Ужасная минута!
Проговорив эти слова, она подошла к доктору.
— Cher docteur, — сказала она ему, — ce jeune homme est le fils du comte… y a-t-il de l’espoir?[5]
Доктор молча, быстрым движением возвел кверху глаза и плечи. Анна Михайловна точно таким же движением возвела плечи и глаза, почти закрыв их, вздохнула и отошла от доктора к Пьеру. Она особенно почтительно и нежно-грустно обратилась к Пьеру.
— Ayez confiance en sa miséricorde![6] — сказала она ему и, указав ему диванчик, чтобы сесть подождать ее, сама неслышно направилась к двери, на которую все смотрели, и вслед за чуть слышным звуком этой двери скрылась за нею.
Пьер, решившись во всем повиноваться своей руководительнице, направился к диванчику, который она ему указала. Как только Анна Михайловна скрылась, он заметил, что взгляды всех бывших в комнате больше чем с любопытством и с участием устремились на него. Он заметил, что все перешептывались, указывая на него глазами, как будто со страхом и даже с подобострастием. Ему оказывали уважение, какого прежде никогда ее оказывали: неизвестная ему дама, которая говорила с духовными лицами, встала с своего места и предложила ему сесть, адъютант поднял уроненную Пьером перчатку и подал ему; доктора почтительно замолкли, когда он проходил мимо их, и посторонились, чтобы дать ему место. Пьер хотел сначала сесть на другое место, чтобы не стеснять даму, хотел сам поднять перчатку и обойти докторов, которые вовсе и не стояли на дороге; но он вдруг почувствовал, что это было бы неприлично, он почувствовал, что он в нынешнюю ночь есть лицо, которое обязано совершить какой-то страшный и ожидаемый всеми обряд, и что поэтому он должен был принимать от всех услуги. Он принял молча перчатку от адъютанта, сел на место дамы, положив свои большие руки на симметрично выставленные колени, в наивной позе египетской статуи, и решил про себя, что все это так именно должно быть и что ему в нынешний вечер, для того чтобы не потеряться и не наделать глупостей, не следует действовать по своим соображениям, а надобно предоставить себя вполне на волю тех, которые руководили им.
Не прошло и двух минут, как князь Василий, в своем кафтане с тремя звездами, величественно, высоко неся голову, вошел в комнату. Он казался похудевшим с утра; глаза его были больше обыкновенного, когда он оглянул комнату и увидал Пьера. Он подошел к нему, взял руку (чего он прежде никогда не делал) и потянул ее книзу, как будто он хотел испытать, крепко ли она держится.
— Courage, courage, mon ami. Il a demandé à vous voir. C’est bien…[7] — и он хотел идти.
Но Пьер почел нужным спросить:
— Как здоровье… — Он замялся, не зная, прилично ли назвать умирающего графом; назвать же отцом ему было совестно.
— Il a eu encore un coup, il y a une demi-heure. Еще был удар. Courage, mon ami…[8]
Пьер был в таком состоянии неясности мысли, что при слове «удар» ему представился удар какого-нибудь тела. Он, недоумевая, посмотрел на князя Василия и уже потом сообразил, что ударом называется болезнь. Князь Василий на ходу сказал несколько слов Лоррену и прошел в дверь на цыпочках. Он не умел ходить на цыпочках и неловко подпрыгивал всем телом. Вслед за ним прошла старшая княжна, потом прошли духовные лица и причетники, люди (прислуга) тоже прошли в дверь. За этою дверью послышалось передвижение, и, наконец, все с тем же бледным, но твердым в исполнении долга лицом, выбежала Анна Михайловна и, дотронувшись до руки Пьера, сказала:
— La bonté divine est inépuisable. C’est la cérémonie de l’extrême onction qui va commencer. Venez[9].
Пьер прошел в дверь, ступая по мягкому ковру, и заметил, что и адъютант, и незнакомая дама, и еще кто-то из прислуги — все прошли за ним, как будто теперь уж не надо было спрашивать разрешения входить в эту комнату.
XIX
Докато в приемната и в стаята на княжната се водеха такива разговори, каретата с Пиер (когото бяха повикали) и с Ана Михайловна (която сметна, че трябва да отиде с него) влезе в двора на граф Безухов. Когато колелата на каретата затрополяха меко по постланата под прозорците слама, Ана Михайловна, която се обърна към спътника си с утешителни думи, видя, че той спи в ъгъла на каретата и го събуди. Пиер се оборави, слезе от каретата след Ана Михайловна и едва тогава помисли за срещата с умиращия си баща, която му предстоеше. Той забеляза, че бяха спрели не на парадния, а на задния вход. Когато слизаше от стъпалото на колата, двама души, облечени като еснафи, бързо изтичаха от входа в сянката на стената. Пиер се спря, съзря в сянката от двете страни на къщата още няколко такива хора. Ала нито Ана Михайловна, нито лакеят, нито кочияшът, които не можеха да не видят тия хора не им обърнаха внимание. Значи, тъй трябва, каза си Пиер и тръгна след Ана Михайловна. С бързи крачки Ана Михайловна се изкачваше по слабо осветената тясна каменна стълба, като подканваше изоставащия Пиер, който, макар да не разбираше защо изобщо трябваше да отива при графа и още по-малко — защо трябваше да минава по задната стълба, но съдейки по увереността и бързината на Ана Михайловна, си каза, че така е необходимо. По средата на стълбата насмалко не ги събориха някакви хора с кофи, които, тропайки с ботуши, изтичаха насреща им. Тия хора се притиснаха до стената, за да сторят път на Пиер и Ана Михайловна, и съвсем не се учудиха, че ги виждат.
— Оттук ли се отива за стаите на княжните? — попита Ана Михайловна едного от тях.
— Оттук — отговори лакеят със смел и висок глас, като че сега вече всичко беше позволено, — лявата врата, майко.
— Графът може би не ме е викал — каза Пиер, когато се изкачи на площадката, — да бях отишъл в моята стая.
Ана Михайловна се спря, за да я настигне Пиер.
— Ah, mon ami! — каза тя и направи същия жест както сутринта със сина си, досягайки ръката му: — Croyez que je souffre autant que vous, mais soyez homme.[1]
— Наистина, да взема да си отида? — попита Пиер, като гледаше ласкаво Ана Михайловна през очилата си.
— Ah, mon ami, oubliez les torts qu’on a pu avoir envers vous, pensez que c’est votre père… peut-être à l’agonie. — Тя въздъхна. — Je vous ai tout de suite aimé comme mcn fils. Fiez vous à moi, Pierre. Je n’oublierai pas vos intérêts.[2]
Пиер не разбираше нищо: сега още по-силно му се стори, че всичко това трябва да бъде така и той тръгна покорно след Ана Михайловна, която отваряше вече вратата.
Вратата водеше във вестибюла до задния вход. В ъгъла бе седнал един стар слуга на княжните и плетеше чорап. Пиер никога не бе дохождал в тия стаи и дори не предполагаше, че има такива покои. Изпревари ги една прислужница с шише на табла. Ана Михайловна я попита (като я нарече миличка и гълъбче) как са със здравето си княжните, а сетне повлече Пиер по-нататък из каменния коридор. В коридора първата врата вляво водеше в стаите на княжните. Горничната с шишето в бързината (както сега всичко се вършеше набързо в тая къща) не затвори вратата и когато минаваха край нея, Пиер и Ана Михайловна погледнаха неволно в онази стая, дето бяха седнали и разговаряха близо един до друг най-голямата княжна и княз Василий. Като ги видя, че минават, княз Василий направи нетърпеливо движение и се облегна назад; княжната скочи и с отчаян жест тръшна с все сила вратата, за да я затвори.
Тоя жест толкова се различаваше от постоянното спокойствие на княжната, страхът, който се изписа по лицето на княз Василий, беше тъй несвойствен на неговата важност, че Пиер се спря и погледна въпросително през очилата своята ръководителка. Ана Михайловна не прояви учудване, тя само леко се усмихна и въздъхна, сякаш искаше да каже, че е очаквала всичко това.
— Soyez homme, mon ami, c’est moi qui veillerai à vos intérêts[3] — рече тя в отговор на неговия поглед и тръгна още по-бързо по коридора.
Пиер не разбираше в какво се състои работата и още по-малко какво значеше veiller à vos intérêts[4], но разбираше, че всичко трябва да бъде точно тъй. През коридора влязоха в една полуосветена зала, съседна с приемната на графа. Тя беше една от ония студени и разкошни стаи, в които Пиер бе влизал откъм парадния вход. Но и в тази стая имаше на средата празна вана, а по килима — проляна вода. Насреща им излязоха на пръсти, без да им обръщат внимание, един слуга и псалт с кадилница. Влязоха в познатата на Пиер приемна с два италиански прозореца, с врата към зимната градина, с голям бюст и портрет на Екатерина в цял ръст. Все същите хора, почти в същите положения седяха в приемната и си шепнеха. Всички се смълчаха и изгледаха влязлата Ана Михайловна, бледна и с лице на много плакала жена, и дебелия, едър Пиер, който покорно, с наведена глава вървеше подире й.
По лицето на Ана Михайловна се изписа съзнанието, че решителната минута е настъпила; с похвати на практична петербургска дама тя влезе в стаята още по-смело, отколкото заранта, без да изпуска Пиер. Чувствуваше, че тъй като води със себе си оногова, когото умиращият иска да види, сигурно ще я приемат. Тя изгледа набързо всички в стаята, съзря духовника на графа и не че се наведе, а изведнъж сякаш се смали, понесе се със ситни стъпки към духовника и прие почтително неговата благословия, а след това и на второто духовно лице.
— Слава Богу, че успяхме — каза тя на духовното лице. — Всички ние, роднините, толкова се страхувахме. Тоя момък е синът на графа — добави по-тихо тя. — Ужасна минута!
След тия думи тя се приближи до доктора.
— Cher docteur — каза му тя, — ce jeune homme est le fils du comte… y a-t-il de l’espoir?[5]
Докторът мълком и с бързо движение вдигна нагоре очи и рамене. Ана Михайловна със също такова движение дигна рамене и очи, като почти замижа, въздъхна и се дръпна от доктора към Пиер. Тя особено почтително и с тъжна нежност се обърна към Пиер.
— Ayez confiance en sa miséricorde![6] — каза му тя и като му посочи един малък диван да седне и да я почака, безшумно тръгна към вратата, която всички гледаха, и след едва чутия звук на тая врата изчезна зад нея.
Решен да се подчинява във всичко на своята ръководителка, Пиер се запъти към дивана, който тя му бе посочила. Щом Ана Михайловна излезе, той забеляза, че погледите на всички в стаята се насочиха към него и в тях имаше нещо повече от любопитство и съчувствие. Той забеляза, че всички си шепнеха един на друг и го сочеха с поглед сякаш със страх и дори угоднически. Проявяваха уважение, каквото никога дотогава не бяха проявявали към него: една непозната нему дама, която приказваше с духовните лица, стана от мястото си и го покани да седне, адютантът дигна изтърваната от Пиер ръкавица и му я подаде; докторите млъкнаха почтително, когато той минаваше покрай тях, й се отдръпнаха, за да му сторят път. Отначало Пиер искаше да седне на друго място, за да не притеснява дамата, искаше сам да дигне ръкавицата и да мине встрани от докторите, които съвсем не му препречваха пътя; но изведнъж почувствува, че това щеше да бъде неприлично, почувствува, че тая нощ той е лице, което е длъжно да извърши някакъв страшен и очакван от всички обред, и затова трябва да приема услуги от всички. Той пое мълчаливо ръкавицата от адютанта, седна на мястото на дамата, като сложи големите си ръце на симетрично издадените си колене в наивната поза на египетска статуя, и си каза, че всичко това трябва да бъде тъкмо тъй и че тая вечер, за да не се обърка и да не извърши глупости, не бива да действува според своите разсъждения, а трябва да се остави напълно на волята на ония, които го ръководеха.
Не бяха минали и две минути, когато княз Василий, облечен с кафтана си с три звезди и с величествено дигната глава, влезе в стаята. Той изглеждаше по-слаб от сутринта; очите му бяха по-големи от друг път, когато се озърна из стаята и видя Пиер. Той се приближи до него, хвана ръката му (нещо, което никога дотогава не бе правил) и я подръпна надолу, сякаш искаше да изпита дали тя се държи здраво.
— Courage, courage, mon ami. Il a demandé à vous voir. C’est bien[7] — и поиска да си отиде.
Но Пиер сметна за потребно да го попита:
— Как е здравето… — Той се обърка, тъй като не знаеше прилично ли е да нарече умиращия „граф“, а се срамуваше да го нарече баща.
— Il a eu encoreuncoup, il y a une demi-heure. Той има още един удар. Courage, mon ami…[8]
Мислите на Пиер бяха в такава неяснота, че при думата „удар“ си представи удар от някакво тяло, Той погледна княз Василий с недоумение и едва по-късно съобрази, че болестта се нарича удар. Минавайки край Лорен, княз Василий му каза няколко думи и мина на пръсти през вратата. Той не умееше да ходи на пръсти и подскачаше тромаво с цялото си тяло. След него мина най-голямата княжна, сетне — духовните лица и псалтовете; прислужниците също минаха през вратата. Зад тая врата се дочу някакво раздвижване и най-сетне с все така бледо, но твърдо в изпълнението на дълга си лице изтича Ана Михайловна, досегна ръката на Пиер и каза:
— La bonté divine est inépuisable. C’est la cérémonie de l’extrême onction qui va commencer. Venez.[9]
Пиер мина през вратата, като стъпваше по мекия килим, и забеляза, че и адютантът, и непознатата дама, и още някой от прислугата — всички минаха след него, сякаш сега вече не трябваше да искат разрешение, за да влязат в тази стая.