Метаданни
Данни
- Година
- 1865–1869 (Обществено достояние)
- Език
- руски
- Форма
- Роман
- Жанр
- Характеристика
- Оценка
- 6 (× 2 гласа)
- Вашата оценка:
История
- — Добавяне
Метаданни
Данни
- Включено в книгите:
-
Война и мир
Първи и втори том
Война и мир
Трети и четвърти том - Оригинално заглавие
- Война и мир, 1865–1869 (Обществено достояние)
- Превод от руски
- Константин Константинов, 1957 (Пълни авторски права)
- Форма
- Роман
- Жанр
- Характеристика
- Оценка
- 5,8 (× 81 гласа)
- Вашата оценка:
Информация
- Сканиране
- Диан Жон (2011)
- Разпознаване и корекция
- NomaD (2011-2012)
- Корекция
- sir_Ivanhoe (2012)
Издание:
Лев Николаевич Толстой
Война и мир
Първи и втори том
Пето издание
Народна култура, София, 1970
Лев Николаевич Толстой
Война и мир
Издательство „Художественная литература“
Москва, 1968
Тираж 300 000
Превел от руски: Константин Константинов
Редактори: Милка Минева и Зорка Иванова
Редактор на френските текстове: Георги Куфов
Художник: Иван Кьосев
Худ. редактор: Васил Йончев
Техн. редактор: Радка Пеловска
Коректори: Лиляна Малякова, Евгения Кръстанова
Дадена за печат на 10.III.1970 г. Печатни коли 51¾
Издателски коли 39,33. Формат 84×108/32
Издат. №41 (2616)
Поръчка на печатницата №1265
ЛГ IV
Цена 3,40 лв.
ДПК Димитър Благоев — София
Народна култура — София
Издание:
Лев Николаевич Толстой
Война и мир
Трети и четвърти том
Пето издание
Народна култура, 1970
Лев Николаевич Толстой
Война и мир
Тома третий и четвертый
Издателство „Художественная литература“
Москва, 1969
Тираж 300 000
Превел от руски: Константин Константинов
Редактори: Милка Минева и Зорка Иванова
Редактор на френските текстове: Георги Куфов
Художник: Иван Кьосев
Худ. редактор: Васил Йончев
Техн. редактор: Радка Пеловска
Коректори: Лидия Стоянова, Христина Киркова
Дадена за печат на 10.III.1970 г. Печатни коли 51
Издателски коли 38,76. Формат 84X108/3.2
Издат. №42 (2617)
Поръчка на печатницата №1268
ЛГ IV
Цена 3,38 лв.
ДПК Димитър Благоев — София, ул. Ракитин 2
Народна култура — София, ул. Гр. Игнатиев 2-а
История
- — Добавяне
Глава XII
— Mon cher Boris[1], — сказала княгиня Анна Михайловна сыну, когда карета графини Ростовой, в которой они сидели, проехала по устланной соломой улице и въехала на широкий двор графа Кирилла Владимировича Безухова. — Mon cher Boris, — сказала мать, выпрастывая руку из-под старого салопа и робким и ласковым движением кладя ее на руку сына, — будь ласков, будь внимателен. Граф Кирилл Владимирович все-таки тебе крестный отец, и от него зависит твоя будущая судьба. Помни это, mon cher[2], будь мил, как ты умеешь быть…
— Ежели бы я знал, что из этого выйдет что-нибудь, кроме унижения… — отвечал сын холодно. — Но я обещал вам и делаю это для вас.
Несмотря на то, что чья-то карета стояла у подъезда, швейцар, оглядев мать с сыном (которые, не приказывая докладывать о себе, прямо вошли в стеклянные сени между двумя рядами статуй в нишах), значительно посмотрев на старенький салоп, спросил, кого им угодно, княжон или графа, и, узнав, что графа, сказал, что их сиятельству нынче хуже и их сиятельство никого не принимают.
— Мы можем уехать, — сказал сын по-французски.
— Mon ami![3] — сказала мать умоляющим голосом, опять дотрогиваясь до руки сына, как будто это прикосновение могло успокоивать или возбуждать его.
Борис замолчал и, не снимая шинели, вопросительно смотрел на мать.
— Голубчик, — нежным голоском сказала Анна Михайловна, обращаясь к швейцару, — я знаю, что граф Кирилл Владимирович очень болен… я затем и приехала… я родственница… Я не буду беспокоить, голубчик… А мне бы только надо увидать князя Василия Сергеевича: ведь он здесь стоит. Доложи, пожалуйста.
Швейцар угрюмо дернул снурок наверх и отвернулся.
— Княгиня Друбецкая к князю Василию Сергеевичу, — крикнул он сбежавшему сверху и из-под выступа лестницы выглядывавшему официанту в чулках, башмаках и фраке.
Мать расправила складки своего крашеного шелкового платья, посмотрелась в цельное венецианское зеркало в стене и бодро, в своих стоптанных башмаках, пошла вверх по ковру лестницы.
— Mon cher, vous m’avez promis[4], — обратилась она опять к сыну, прикосновением руки возбуждая его.
Сын, опустив глаза, спокойно шел за нею.
Они вошли в залу, из которой одна дверь вела в покои, отведенные князю Василью.
В то время как мать с сыном, выйдя на середину комнаты, намеревались спросить дорогу у вскочившего при их входе старого официанта, у одной из дверей повернулась бронзовая ручка, и князь Василий в бархатной шубке, с одною звездой, по-домашнему, вышел, провожая красивого черноволосого мужчину. Мужчина этот был знаменитый петербургский доктор Lorrain.
— C’est donc positif?[5] — говорил князь.
— Mon prince, «errare humanum est», mais…[6] — отвечал доктор, грассируя и произнося латинские слова французским выговором.
— C’est bien, c’est bien…[7]
Заметив Анну Михайловну с сыном, князь Василий поклоном отпустил доктора и молча, но с вопросительным видом подошел к ним. Сын заметил, как вдруг глубокая горесть выразилась в глазах его матери, и слегка улыбнулся.
— Да, в каких грустных обстоятельствах пришлось нам свидеться, князь… Ну, что наш дорогой больной? — сказала она, как будто не замечая холодного, оскорбительного, устремленного на нее взгляда.
Князь Василий вопросительно, до недоумения, посмотрел на нее, потом на Бориса. Борис учтиво поклонился. Князь Василий, не отвечая на поклон, отвернулся к Анне Михайловне и на ее вопрос отвечал движением головы и губ, которое означало самую плохую надежду для больного.
— Неужели? — воскликнула Анна Михайловна. — Ах, это ужасно! Страшно подумать… Это мой сын, — прибавила она, указывая на Бориса. — Он сам хотел благодарить вас.
Борис еще раз учтиво поклонился.
— Верьте, князь, что сердце матери никогда не забудет того, что вы сделали для нас.
— Я рад, что мог сделать вам приятное, любезная моя Анна Михайловна, — сказал князь Василий, оправляя жабо и в жесте и голосе проявляя здесь, в Москве, пред покровительствуемою Анною Михайловной еще гораздо большую важность, чем в Петербурге, на вечере у Annette Шерер.
— Старайтесь служить хорошо и быть достойным, — прибавил он, строго обращаясь к Борису. — Я рад… Вы здесь в отпуску? — продиктовал он своим бесстрастным тоном.
— Жду приказа, ваше сиятельство, чтоб отправиться по новому назначению, — отвечал Борис, не выказывая ни досады за резкий тон князя, ни желания вступить в разговор, но так спокойно и почтительно, что князь пристально поглядел на него.
— Вы живете с матушкой?
— Я живу у графини Ростовой, — сказал Борис, опять прибавив, — ваше сиятельство.
— Это тот Илья Ростов, который женился на Nathalie Шиншиной, — сказала Анна Михайловна.
— Знаю, знаю, — сказал князь Василий своим монотонным голосом. — Je n’ai jamais pu concevoir, comment Nathalie s’est décidée à épouser cet ours mal-léché! Un personnage complètement stupide et ridicule. Et joueur à ce qu’on dit[8].
— Mais très brave homme, mon prince[9], — заметила Анна Михайловна, трогательно улыбаясь, как будто и она знала, что граф Ростов заслуживал такого мнения, но просила пожалеть бедного старика.
— Что говорят доктора? — спросила княгиня, помолчав немного и опять выражая большую печаль на своем исплаканном лице.
— Мало надежды, — сказал князь.
— А мне так хотелось еще раз поблагодарить дядю за все его благодеяния мне и Боре. C’est son filleul[10], — прибавила она таким тоном, как будто это известие должно было крайне обрадовать князя Василия.
Князь Василий задумался и поморщился. Анна Михайловна поняла, что он боялся найти в ней соперницу по завещанию графа Безухова. Она поспешила успокоить его.
— Ежели бы не моя истинная любовь и преданность дяде, — сказала она, с особенною уверенностию и небрежностию выговаривая это слово, — я знаю его характер, благородный, прямой, но ведь одни княжны при нем… Они еще молоды… — Она наклонила голову и прибавила шепотом: — Исполнил ли он последний долг, князь? Как драгоценны эти последние минуты! Ведь хуже быть не может; его необходимо приготовить, ежели он так плох. Мы, женщины, князь, — она нежно улыбнулась, — всегда знаем, как говорить эти вещи. Необходимо видеть его. Как бы тяжело это ни было для меня, но я привыкла уже страдать.
Князь, видимо, понял, и понял, как и на вечере у Annette Шерер, что от Анны Михайловны трудно отделаться.
— Не было бы тяжело ему это свидание, chère Анна Михайловна, — сказал он. — Подождем до вечера, доктора обещали кризис.
— Но нельзя ждать, князь, в эти минуты. Pensez, il y va du salut de son âme… Ah! c’est terrible, les devoirs d’un chrétien…[11]
Из внутренних комнат отворилась дверь, и вышла одна из княжон — племянниц графа, с угрюмым и холодным лицом и поразительно несоразмерною по ногам длинною талией.
Князь Василий обернулся к ней.
— Ну, что он?
— Все то же. И как вы хотите, этот шум… — сказала княжна, оглядывая Анну Михайловну, как незнакомую.
— Ah, chère, je ne vous reconnaissais pas[12], — с счастливою улыбкой сказала Анна Михайловна, легкою иноходью подходя к племяннице графа. — Je viens d’arriver et je suis à vous pour vous aider à soigner mon oncle. J’imagine combien vous avez souffert[13], — прибавила она, с участием закатывая глаза.
Княжна ничего не ответила, даже не улыбнулась и тотчас же вышла. Анна Михайловна сняла перчатки и в завоеванной позиции расположилась на кресле, пригласив князя Василия сесть подле себя.
— Борис! — сказала она сыну и улыбнулась. — Я пройду к графу, к дяде, а ты поди к Пьеру, mon ami, покамест, Да не забудь передать ему приглашение от Ростовых. Они зовут его обедать. Я думаю, он не поедет? — обратилась она к князю.
— Напротив, — сказал князь, видимо, сделавшийся не в духе. — Je serais très content si vous me débarrassez de ce jeune homme…[14] Сидит тут. Граф ни разу не спросил про него.
Он пожал плечами. Официант повел молодого человека вниз и вверх по другой лестнице к Петру Кирилловичу.
XII
— Mon cher Boris[1] — каза княгиня Ана Михайловна на сина си, когато каретата на графиня Ростова, в която бяха седнали, мина по постланата със слама улица и влезе в широкия двор на граф Кирил Владимирович Безухов. — Mon cher Boris — рече майката, като измъкна ръката си изпод стария салоп[2] и несмело и гальовно я сложи върху ръката на сина си, — бъди любезен, бъди внимателен. Граф Кирил Владимирович все пак ти е кръстник и твоята бъдеща съдба зависи от него. Не забравяй това mon cher[3], и бъди мил, както умееш да бъдеш…
— Да знаех поне, че от това ще излезе нещо освен унижение… — отговори студено синът. — Но аз ви обещах да го правя заради вас.
Макар че нечия карета бе спряла пред парадния вход, вратарят изгледа майката и сина (които, без да поръчат да се доложи за тях, влязоха направо в стъкленото преддверие между две редици статуи в ниши), огледа многозначително старичкия салоп, попита ги кого търсят — княжните или графа, и като разбра, че отиват при графа, отговори, че негово сиятелство днес е по-зле и че негово сиятелство не приема никого.
— Можем да си вървим — рече синът на френски.
— Mon ami[4] — рече умолително майката и отново пипна ръката на сина си, сякаш това досягане можеше да го успокои или възбуди.
Борис не отговори и без да си сваля шинела, погледна въпросително майка си.
— Гълъбче — рече Ана Михайловна с нежно гласче на вратаря, — зная, че граф Кирил Владимирович е тежко болен… нали тъкмо затова съм дошла… аз съм му роднина… Аз няма да го безпокоя, гълъбче… Трябва само да видя княз Василий Сергеевич: нали е отседнал тук. Доложи, моля ти се.
Вратарят дръпна мрачно шнура на звънеца за горе и се извърна.
— Княгиня Друбецкая при княз Василий Сергеевич — извика той на дотърчалия отгоре и надничащ от стълбището прислужник с дълги чорапи, пантофки и фрак.
Майката оправи гънките на боядисаната си копринена рокля, погледна се в голямото венецианско огледало, направено в стената само от един къс стъкло, и с изкривените си обувки тръгна бодро нагоре по килима на стълбите.
— Mon cher, vous m’avez promis[5] — каза тя отново на сина си, като го пипна за ръката, за да го насърчи.
С наведени очи синът спокойно вървеше след нея.
Влязоха в залата, една от вратите на която водеше за покоите, предоставени на княз Василий.
Тъкмо когато майката и синът стигнаха до средата на стаята и се канеха да попитат един стар прислужник, който скочи при тяхното влизане, накъде да вървят, бронзовата дръжка на една от вратите се завъртя и княз Василий, облечен домашно, с кадифено кожухче и само със звезда, излезе, за да изпроводи един хубав чернокос мъж. Тоя мъж беше знаменитият петербургски доктор Lorrain.
— C’est donc positif?[6] — попита князът.
— Mon prince, „errare humanum est“, mais…[7] — отговори докторът, като подчертаваше „р“-то и произнасяше латински думи като френски.
— C’est bien, c’est bien…[8]
Като съзря Ана Михайловна и сина й, княз Василий с поклон се сбогува с доктора и мълчаливо, но с въпросителен израз се приближи към тях. Синът забеляза, че очите на майка му изразиха изведнъж дълбока скръб, и се поусмихна.
— Да, при какви тъжни обстоятелства трябваше да се видим, княже… Е, как е нашият скъп болен? — каза тя, сякаш не забелязваше насочения към нея студен оскърбителен поглед.
Княз Василий погледна въпросително, дори като че не разбираше, първо нея, а след това Борис. Борис се поклони учтиво. Без да отговори на поклона, княз Василий се обърна към Ана Михайловна и на въпроса й отговори с движение на главата и на устните, което означаваше, че почти няма надежда за болния.
— Нима? — възкликна Ана Михайловна. — Ах, това е ужасно! Страшно е да помисли човек… Моят син — прибави тя, като посочи Борис. — Той искаше сам да ви благодари.
Борис още веднъж се поклони учтиво.
— Вярвайте, княже, че майчиното сърце никога не ще забрави какво направихте за нас.
— Драго ми е, че можах да сторя нещо приятно за вас, любезна моя Ана Михайловна — рече княз Василий, като оправи жабото си, проявявайки тук, в Москва, пред покровителствуваната от него Ана Михайловна както с жестовете, така и с гласа си, много по-голяма важност, отколкото в Петербург на приема у Anette Шерер.
— Старайте се да служите добре и да бъдете достоен — добави той строго, като се обърна към Борис. — Драго ми е… В отпуск ли сте тук? — изрече той с безстрастния си тон.
— Чакам заповед, ваше сиятелство, да замина за новото си назначение — отговори Борис, без да проявява нито раздразнение от резкия тон на княза, нито желание да завърже разговор, но тъй спокойно и почтително, че князът го погледна втренчено.
— Заедно с майка си ли живеете?
— Живея у графиня Ростова — каза Борис, като прибави отново, — ваше сиятелство.
— Оня Иля Ростов, който се ожени за Nathalie Шиншина — рече Ана Михайловна.
— Знам, знам — каза княз Василий със своя монотонен глас. — Je n’ai jamais pu concevoir, comment Nathalie s’est décidée à épouser cet ours’mal-léché! Un personnage complètement stupide et ridicule. Et joueur à ce qu’on dit.[9]
— Mais très brave homme, mon prince[10] — забеляза Ана Михайловна, усмихвайки се трогателно, сякаш и тя знаеше, че граф Ростов заслужава да мислят така за него, но молеше да съжалят клетия старец.
— Какво казват докторите? — попита след кратко мълчание княгинята, като изрази пак голяма скръб на лицето си, което носеше следи от плач.
— Няма голяма надежда — каза князът.
— А мене тъй ми се искаше да благодаря още веднъж на вуйчо за всичките му благодеяния към мене и към Боря. C’est son filleul[11] — добави тя с такъв тон, като че това съобщение трябваше извънредно много да зарадва княз Василий.
Княз Василий се замисли и смръщи. Ана Михайловна разбра, че той се страхува да не открие в нея съперница по завещанието на граф Безухов. Тя побърза да го успокои.
— Ако не беше моята истинска обич и преданост към вуйчо — рече тя, като изговори с особена увереност и небрежност тая, дума, — знам неговия характер, благороден и открит, но нали при него са само княжните… Те са още млади… — Тя наведе глава и добави шепнешком: — Изпълни ли той последния си дълг, княже? Колко скъпи са тия последни минути! По-лошо не може да бъде; той трябва да бъде приготвен, щом е толкова зле. Ние, жените, княже — тя се усмихна нежно, — винаги знаем как да кажем тия неща. Аз трябва да го видя. Колкото и тежко да ми бъде, аз съм свикнала вече да страдам.
Князът очевидно разбра, и то разбра, както на приема у Annette Шерер, че мъчно ще може да се отърве от Ана Михайловна.
— Да не бъде мъчителна за него тая среща, chère Ана Михайловна — каза той. — Нека почакаме до довечера, лекарите казаха, че ще има криза.
— Но в тия минути не бива да се чака, княже. Pensez, il y va du salut de son âme… Ah! c’est terrible, es devoirs d’un chrétien…[12]
Вратата за вътрешните стаи се отвори и излезе една от княжните — племенници на графа с намръщено и студено лице и поразително несъразмерно дълга в сравнение с краката талия.
Княз Василий се обърна към нея.
— Е как е той?
— Все така. Но какво искате при тоя шум… — рече княжната, изглеждайки Ана Михайловна като непозната.
— Ah, chère, je ne vous reconnaissais pas[13] — каза щастливо усмихната Ана Михайловна й с леки бързи стъпки приближи до племенницата на графа. — Je viens d’arriver et je suis à vous pour vous aider à soigner mon oncle. J’imagine, combien vous avez souffert[14] — добави тя, като обърна съчувствено очи.
Княжната не отговори нищо, дори не се усмихна, и тутакси излезе. Ана Михайловна свали ръкавиците си и се разположи сякаш на завоювана позиция в креслото, като покани княз Василий да седне до нея.
— Борис! — каза тя на сина си и се усмихна. — Аз ще отида при графа, при вуйчо, а ти през това време иди при Пиер, mon ami, и недей забравя да му предадеш поканата от Ростови. Те го канят на обед. Мисля, че той няма да отиде, нали? — обърна сетя към княза.
— Напротив — рече князът, чието настроение очевидно се бе развалило. — Je serai très content si vous me débarrassez de ce jeune homme.[15] Седи тука. Графът ни веднъж не е попитал за него.
Той сви рамене. Лакеят поведе младежа по други стълби надолу и нагоре при Пьотр Кирилович.