Метаданни
Данни
- Година
- 1865–1869 (Обществено достояние)
- Език
- руски
- Форма
- Роман
- Жанр
- Характеристика
- Оценка
- 6 (× 2 гласа)
- Вашата оценка:
История
- — Добавяне
Метаданни
Данни
- Включено в книгите:
-
Война и мир
Първи и втори том
Война и мир
Трети и четвърти том - Оригинално заглавие
- Война и мир, 1865–1869 (Обществено достояние)
- Превод от руски
- Константин Константинов, 1957 (Пълни авторски права)
- Форма
- Роман
- Жанр
- Характеристика
- Оценка
- 5,8 (× 81 гласа)
- Вашата оценка:
Информация
- Сканиране
- Диан Жон (2011)
- Разпознаване и корекция
- NomaD (2011-2012)
- Корекция
- sir_Ivanhoe (2012)
Издание:
Лев Николаевич Толстой
Война и мир
Първи и втори том
Пето издание
Народна култура, София, 1970
Лев Николаевич Толстой
Война и мир
Издательство „Художественная литература“
Москва, 1968
Тираж 300 000
Превел от руски: Константин Константинов
Редактори: Милка Минева и Зорка Иванова
Редактор на френските текстове: Георги Куфов
Художник: Иван Кьосев
Худ. редактор: Васил Йончев
Техн. редактор: Радка Пеловска
Коректори: Лиляна Малякова, Евгения Кръстанова
Дадена за печат на 10.III.1970 г. Печатни коли 51¾
Издателски коли 39,33. Формат 84×108/32
Издат. №41 (2616)
Поръчка на печатницата №1265
ЛГ IV
Цена 3,40 лв.
ДПК Димитър Благоев — София
Народна култура — София
Издание:
Лев Николаевич Толстой
Война и мир
Трети и четвърти том
Пето издание
Народна култура, 1970
Лев Николаевич Толстой
Война и мир
Тома третий и четвертый
Издателство „Художественная литература“
Москва, 1969
Тираж 300 000
Превел от руски: Константин Константинов
Редактори: Милка Минева и Зорка Иванова
Редактор на френските текстове: Георги Куфов
Художник: Иван Кьосев
Худ. редактор: Васил Йончев
Техн. редактор: Радка Пеловска
Коректори: Лидия Стоянова, Христина Киркова
Дадена за печат на 10.III.1970 г. Печатни коли 51
Издателски коли 38,76. Формат 84X108/3.2
Издат. №42 (2617)
Поръчка на печатницата №1268
ЛГ IV
Цена 3,38 лв.
ДПК Димитър Благоев — София, ул. Ракитин 2
Народна култура — София, ул. Гр. Игнатиев 2-а
История
- — Добавяне
Глава XIII
Ростов в эту ночь был со взводом во фланкёрской цепи, впереди отряда Багратиона. Гусары его попарно были рассыпаны в цепи; сам он ездил верхом по этой линии цепи, стараясь преодолеть сон, непреодолимо клонивший его. Позади его видно было огромное пространство неясно горевших в тумане костров нашей армии; впереди его была туманная темнота. Сколько ни вглядывался Ростов в эту туманную даль, он ничего не видел; то серелось, то как будто чернелось что-то; то мелькали как будто огоньки, там, где должен быть неприятель; то ему думалось, что это только в глазах блестит у него. Глаза его закрывались, и в воображении представлялся то государь, то Денисов, то московские воспоминания, и он опять поспешно открывал глаза, и близко перед собой он видел голову и уши лошади, на которой он сидел, иногда черные фигуры гусар, когда он в шести шагах наезжал на них, а вдали все ту же туманную темноту. «Отчего же? очень может быть, — думал Ростов, — что государь, встретив меня, даст поручение, как и всякому офицеру, скажет: „Поезжай, узнай, что там“. Много рассказывали же, как совершенно случайно он узнал так какого-то офицера и приблизил к себе. Что, ежели бы он приблизил меня к себе! О, как бы я охранял его, как бы я говорил ему всю правду, как бы я изобличал его обманщиков!» И Ростов, для того чтобы живо представить себе свою любовь и преданность государю, представлял себе врага или обманщика-немца, которого он с наслаждением не только убивал, но по щекам бил в глазах государя. Вдруг дальний крик разбудил Ростова. Он вздрогнул и открыл глаза.
«Где я? Да, в цепи; лозунг и пароль — дышло, Ольмюц. Экая досада, что завтра эскадрон наш будет в резервах… — подумал он. — Попрошусь в дело. Это, может быть, единственный случай увидать государя. Да, теперь недолго до смены. Объеду еще раз и, как вернусь, пойду к генералу и попрошу его». Он поправился на седле и тронул лошадь, чтобы еще раз объехать своих гусар. Ему показалось, что было светлей. В левой стороне виднелся пологий освещенный скат и противоположный черный бугор, казавшийся крутым, как стена. На бугре этом было белое пятно, которого никак не мог понять Ростов: поляна ли это в лесу, освещенная месяцем, или оставшийся снег, или белые дома? Ему показалось даже, что по этому белому пятну зашевелилось что-то. «Должно быть, снег — это пятно; пятно — une tache, — думал Ростов. — Вот тебе и не таш…»
«Наташа, сестра, черные глаза. На… ташка… (Вот удивится, когда ей скажу, как я увидал государя!) Наташку… ташку возьми…» — «Поправей-то, ваше благородие, а то тут кусты», — сказал голос гусара, мимо которого, засыпая, проезжал Ростов, Ростов вдруг поднял голову, которая опустилась уже до гривы лошади, и остановился подле гусара. Молодой детский сон непреодолимо клонил его. «Да, бишь, что я думал? — не забыть. Как с государем говорить буду? Нет, не то — это завтра. Да, да! На ташку, наступить… тупить нас — кого? Гусаров. А гусары и усы… По Тверской ехал этот гусар с усами, еще я подумал о нем, против самого Гурьева дома… Старик Гурьев… Эх, славный малый Денисов! Да, все это пустяки. Главное теперь — государь тут. Как он на меня смотрел, и хотелось ему что-то сказать, да он не смел… Нет, это я не смел. Да это пустяки, а главное — не забывать, что я нужное-то думал, да. На — ташку, нас — тупить, да, да, да. Это хорошо». И он опять упал головой на шею лошади. Вдруг ему показалось, что в него стреляют. «Что? Что? Что!… Руби!… Что?…» — заговорил, очнувшись, Ростов. В то мгновение, как он открыл глаза, Ростов услыхал перед собой, там, где был неприятель, протяжные крики тысячи голосов. Лошади его и гусара, стоявшего подле него, насторожили уши на эти крики. На том месте, с которого слышались крики, зажегся и потух один огонек, потом другой, и по всей линии французских войск на горе зажглись огни, и крики все более и более усиливались. Ростов слышал звуки французских слов, но не мог их разобрать. Слишком много гудело голосов. Только слышно было: аааа! и рррр!
— Что это? Ты как думаешь? — обратился Ростов к гусару, стоявшему подле него. — Ведь это у неприятеля?
Гусар ничего не ответил.
— Что ж, ты разве не слышишь? — довольно долго подождав ответа, опять спросил Ростов.
— А кто ё знает, ваше благородие, — неохотно отвечал гусар.
— По месту, должно быть, неприятель? — опять повторил Ростов.
— Може, он, а може, и так, — проговорил гусар, — дело ночное. Ну! шали! — крикнул он на свою лошадь, шевелившуюся под ним.
Лошадь Ростова тоже торопилась, била ногой по мерзлой земле, прислушиваясь к звукам и приглядываясь к огням. Крики голосов всё усиливались и усиливались и слились в общий гул, который могла произвести только несколькотысячная армия. Огни больше и больше распространялись, вероятно, по линии французского лагеря. Ростову уже не хотелось спать. Веселые, торжествующие крики в неприятельской армии возбудительно действовали на него. «Vive l’empereur, l’empereur!»[1] — уже ясно слышалось теперь Ростову.
— А недалеко, — должно быть, за ручьем, — сказал он стоявшему подле него гусару.
Гусар только вздохнул, ничего не отвечая, и прокашлялся сердито. По линии гусар послышался топот ехавшего рысью конного, и из ночного тумана вдруг выросла, представляясь громадным слоном, фигура гусарского унтер-офицера.
— Ваше благородие, генералы! — сказал унтер-офицер, подъезжая к Ростову.
Ростов, продолжая оглядываться на огни и крики, поехал с унтер-офицером навстречу нескольким верховым, ехавшим по линии. Один был на белой лошади. Князь Багратион с князем Долгоруковым и адъютантами выехали посмотреть на странное явление огней и криков в неприятельской армии. Ростов, подъехав к Багратиону, рапортовал ему и присоединился к адъютантам, прислушиваясь к тому, что говорили генералы.
— Поверьте, — говорил князь Долгоруков, обращаясь к Багратиону, — что это больше ничего как хитрость: он отступил и в ариергарде велел зажечь огни и шуметь, чтоб обмануть нас.
— Едва ли, — сказал Багратион, — с вечера я их видел на том бугре; коли ушли, так и оттуда снялись. Господин офицер, — обратился князь Багратион к Ростову, — стоят там еще его фланкёры?
— С вечера стояли. А теперь не могу знать, ваше сиятельство. Прикажите, я съезжу с гусарами, — сказал Ростов.
Багратион остановился и, не отвечая, в тумане старался разглядеть лицо Ростова.
— А что ж, съездите, — сказал он, помолчав немного.
— Слушаю-с.
Ростов дал шпоры лошади, окликнул унтер-офицера Федченку и еще двух гусар, приказал им ехать за собою и рысью поехал под гору по направлению к все продолжавшимся крикам. Ростову и жутко и весело было ехать одному с тремя гусарами туда, в эту таинственную и опасную туманную даль, где никто не был прежде его. Багратион закричал ему с горы, чтобы он не ездил дальше ручья, но Ростов сделал вид, как будто не слыхал его слов, и, не останавливаясь, ехал дальше и дальше, беспрестанно обманываясь, принимая кусты за деревья и рытвины за людей и беспрестанно объясняя свои обманы. Спустившись рысью под гору, он уже не видал ни наших, ни неприятельских огней, но громче, яснее слышал крики французов. В лощине он увидал перед собой что-то вроде реки, но когда он доехал до нее, он узнал проезженную дорогу. Выехав на дорогу, он придержал лошадь в нерешительности: ехать по ней или пересечь ее и ехать по черному полю в гору. Ехать по светлевшей в тумане дороге было безопаснее, потому что скорее можно было рассмотреть людей. «Пошел за мной», — проговорил он, пересек дорогу и стал подниматься галопом на гору, к тому месту, где с вечера стояли французские пикеты.
— Ваше благородие, вот он! — проговорил сзади один из гусар.
И не успел еще Ростов разглядеть что-то, вдруг зачерневшееся в тумане, как блеснул огонек, щелкнул выстрел, и пуля, как будто жалуясь на что-то, зажужжала высоко в тумане и вылетела из слуха. Другое ружье не выстрелило, но блеснул огонек на полке. Ростов повернул лошадь и галопом поехал назад. Еще раздались в разных промежутках четыре выстрела, и на разные тоны запели пули где-то в тумане. Ростов придержал лошадь, повеселевшую так же, как и он, от выстрелов, и поехал шагом. «Ну-ка еще, ну-ка еще!» — говорил в его душе какой-то веселый голос. Но выстрелов больше не было.
Только подъезжая к Багратиону, Ростов опять пустил свою лошадь в галоп и, держа руку у козырька, подъехал к нему.
Долгоруков все настаивал на своем мнении, что французы отступили и только для того, чтобы обмануть нас, разложили огни.
— Что же это доказывает? — говорил он в то время, как Ростов подъехал к ним. — Они могли отступить и оставить пикеты.
— Видно, еще не все ушли, князь, — сказал Багратион. — До завтрашнего утра, завтра всё узнаем.
— На горе пикет, ваше сиятельство, все там же, где был с вечера, — доложил Ростов, нагибаясь вперед, держа руку у козырька и не в силах удержать улыбку веселья, вызванного в нем его поездкой и, главное, звуками пуль.
— Хорошо, хорошо, — сказал Багратион, — благодарю вас, господин офицер.
— Ваше сиятельство, — сказал Ростов, — позвольте вас просить.
— Что такое?
— Завтра эскадрон наш назначен в резервы; позвольте вас просить прикомандировать меня к первому эскадрону.
— Как фамилия?
— Граф Ростов.
— А, хорошо. Оставайся при мне ординарцем.
— Ильи Андреича сын? — сказал Долгоруков.
Но Ростов не отвечал ему.
— Так я буду надеяться, ваше сиятельство.
— Я прикажу.
«Завтра, очень может быть, пошлют с каким-нибудь приказанием к государю, — подумал он. — Слава богу!»
Крики и огни в неприятельской армии происходили оттого, что в то время, как по войскам читали приказ Наполеона, сам император верхом объезжал свои бивуаки. Солдаты, увидав императора, зажигали пуки соломы и с криками «vive l’empereur!» бежали за ним. Приказ Наполеона был следующий:
«Солдаты! Русская армия выходит против вас, чтобы отмстить за австрийскую, ульмскую армию. Это те же батальоны, которые вы разбили при Голлабрунне и которые вы с тех пор преследовали постоянно до этого места. Позиции, которые мы занимаем, — могущественны, и пока они будут идти, чтоб обойти меня справа, они выставят мне фланг! Солдаты! Я сам буду руководить вашими батальонами. Я буду держаться далеко от огня, если вы, с вашей обычной храбростью, внесете в ряды неприятельские беспорядок и смятение; но если победа будет хоть одну минуту сомнительна, вы увидите вашего императора, подвергающегося первым ударам неприятеля, потому что не может быть колебания в победе, особенно в тот день, в который идет речь о чести французской пехоты, которая так необходима для чести своей нации.
Под предлогом увода раненых не расстраивать ряда! Каждый да будет вполне проникнут мыслию, что надо победить этих наемников Англии, воодушевленных такою ненавистью против нашей нации. Эта победа окончит наш поход, и мы можем возвратиться на зимние квартиры, где застанут нас новые французские войска, которые формируются во Франции; и тогда мир, который я заключу, будет достоин моего народа, вас и меня.
XIII
През тая нощ Ростов беше с взвода си във фланкьорската верига пред отряда на Багратион. Хусарите му бяха пръснати по двойки във верига; той самият минаваше на кон по веригата, като се мъчеше да надвие съня, който непреодолимо го оборваше. Зад него се виждаше грамадното пространство, в което неясно горяха в мъглата огньовете на нашата армия; напреде беше мъглива тъмнота. Колкото и да се вглеждаше в тая мъглива далечина, Ростов не виждаше нищо: ту се сивееше, ту сякаш се чернееше нещо; ту там, дето трябваше да е неприятелят, като че се мяркаха светлинки; ту му се струваше, че няма нищо и само в очите му блести така. Очите му се затваряха и във въображението му изникваха ту царят, ту Денисов, ту московските му спомени и той отново бързо отваряше очи и виждаше близо пред себе си главата и ушите на коня, който яздеше, от време на време черните фигури на хусарите, когато минаваше шестте крачки и се блъсваше в тях, а в далечината все същата мъглива тъмнина. „Защо не? Много е възможно — мислеше Ростов — да ме срещне царят, да ми даде, както на всеки офицер, някое поръчение, да ми каже: «Иди и научи какво става там.» Нали много се разправяше, че по тоя начин той съвсем случайно видял някакъв офицер и го приближил към себе си. Какво би било, ако той ме приближи до себе си! О, как бих го пазил, как бих му казвал цялата истина, как бих изобличавал ония, които го мамят!“ И за да си представи живо обичта и предаността си към царя, Ростов си представяше врага или измамника немец, когото той с наслада не само убиваше, но и удряше по бузите пред очите на царя. Изведнъж някакъв далечен вик разбуди Ростов. Той трепна и отвори очи.
„Де съм? Да, във веригата; лозунгът и паролата са — «ок, Олмюц». Колко ме е яд, че утре нашият ескадрон ще бъде в резерва… — помисли той. — Ще поискам да участвувам в боя. Това може би е единственият случай да видя царя. Да, сега смяната вече наближава. Ще обиколя още веднъж и щом се върна, ще отида при генерала и ще го помоля.“ Той се изправи на седлото и подкара коня, за да обиколи още веднъж своите хусари. Стори му се, че е по-светло. Вляво се виждаше полегат осветен склон и насрещен черен хълм, който изглеждаше стръмен като стена. На тоя хълм имаше бяло петно, което Ростов съвсем не можеше да разбере какво е: поляна ли е в гората, осветена от месеца или нестопен сняг, или бели къщи? Стори му се дори, че нещо се размърда по това бяло петно. „Трябва да е сняг това петно; петно, une tache — помисли Ростов. — А току-виж, че не е таш…“
„Наташа, сестра ми, черни очи. На… ташка. (Колко ще се учуди тя, когато й кажа как съм видял царя!) Наташка… ташка вземи…“ „По-вдясно, ваше благородие, че тук има храсталаци“ — каза гласът на хусаря, край когото, заспивайки, минаваше Ростов. Ростов рязко дигна глава, която се бе отпуснала вече до гривата на коня, и спря до хусаря. Младежки, детски сън непобедимо го натискаше. „Та за какво мислех? Да не забравя. Как ще разговарям с царя ли? Не, друго — това утре. Да, да! На-ташка, да настъпим… стъпим нас — кого? Хусарите. А хусарите и мустаците… Оня хусар с мустаци яздеше по «Тверская»[1]“ и аз помислих за него точно „срещу къщата на Гурев… Старият Гурев… Ех, чудесен момък е Денисов! Да, всичко това са дреболии. Главното сега е, че царят е тук. Как ме гледаше той и му се искаше да каже нещо, но не посмя… Не, не той, аз не посмях. Но това са все глупости, а важното е да не забравя, че мислех за нещо, което е необходимо, да. На-ташка, нас-тъпи, да, да, да. Това е хубаво.“ И главата му пак се отпусна върху шията на коня. Изведнъж му се стори, че стрелят по него. „Какво? Какво? Какво?… Сечи! Какво?…“ — продума Ростов, като се оборави. В същия миг, когато отвори очи, Ростов чу напреде си, там, дето беше неприятелят, проточени викове от хиляди гласове. От тия викове неговият кон и конят на хусаря, който беше до него, наостриха уши. На мястото, отдето идеха тия викове, пламна и угасна една светлинка, след това втора и по цялата линия на френските войски по височината пламнаха огньове и виковете се засилваха все повече и повече… Ростов чуваше звука на френски думи, но не можеше да ги разбере. Премного гласове бучаха. Чуваше се само: „А-а-а-а!“ и „Р-р-р-р!“
— Какво ли е това! Какво мислиш? — попита Ростов хусаря, който беше до него. — Нали е откъм неприятеля?
Хусарят не отговори.
— Как, нима не чуваш? — отново го попита Ростов, след като доста дълго чака да му отговори.
— Че кой го знае, ваше благородие — отговори неохотно хусарят.
— Според мястото трябва да е неприятелят? — отново повтори Ростов.
— Може да е той, а може и да е само тъй — отвърна хусарят, — нощна работа. Чуш! Не си играй! — извика той на коня си, който мърдаше под него.
Конят на Ростов също бързаше, тупаше с крак замръзналата земя, вслушваше се в звуковете и се вглеждаше в светлините. Виковете все повече, се засилваха и засилваха и се сляха в общо бучене, каквото можеше да издава само една няколкохилядна армия. Огньовете все повече и повече се разпространяваха, навярно по линията на френския лагер. Ростов се разсъни вече. Веселите, тържествуващи викове в неприятелската армия му действуваха възбудително. „Vive l’empereur, l’empereur“[2] — стигаше вече ясно до Ростов.
А пък не е далеч — трябва да е отвъд потока — рече той на хусаря, застанал до него.
Хусарят само въздъхна, без да отговори, и се изкашля сърдито. По линията на хусарите се зачу тропот от конник, който караше тръс, и сред нощната мъгла неочаквано изникна като грамаден слон фигурата на един хусарски унтерофицер.
— Ваше благородие, генералите! — рече унтерофицерът, като се приближи до Ростов.
Продължавайки да се обръща към огньовете и виковете, Ростов отиде заедно с унтерофицера да посрещне неколцината ездачи, които минаваха по линията. Един от тях беше на бял кон. Княз Багратион и княз Долгоруков с адютантите си бяха излезли да видят чудноватото явление — огньовете и виковете в неприятелската армия. Ростов се приближи до Багратион, рапортува му и се присъедини към адютантите, като се вслушваше в онова, което приказваха генералите.
— Вярвайте — каза княз Долгоруков на Багратион, — че това не е нищо друго освен хитрост: той е отстъпил и е заповядал на ариергарда да запали огньове и да дига шум, за да ни излъжат.
— Едва ли — каза Багратион, — снощи ги видях на оня хълм; ако са отстъпили, щяха да се изтеглят и оттам. Господин офицер — обърна се към Ростов княз Багратион, — там ли са още фланкьорите на неприятеля?
— Снощи бяха, но сега не мога да зная, ваше сиятелство. Ако заповядате, ще отида с хусарите.
Багратион се спря и без да отговори, помъчи се в мъглата да разгледа лицето на Ростов.
— Ами не е лошо, идете — каза той след малко.
— Слушам.
Ростов пришпори коня, викна унтерофицера Федченко и още двама хусари, заповяда им да карат след него и тръгна в тръс по надолнището, в посока на все още продължаващите викове. На Ростов му беше и страшно, и весело да отива сам с трима хусари нататък, в тая тайнствена и опасна мъглива далечина, дето никой преди него не беше ходил. Багратион му извика от височината да не отива по-далеч от рекичката, но Ростов се престори, че не е чул думите му, и без да спира, продължи да кара все по-далеч и по-далеч, като непрекъснато се излъгваше, смятайки храстите за дървета и крайпътните ровове — за хора, и непрекъснато си обясняваше защо се е излъгал. Когато слезе надолу в тръс, той вече не виждаше нито нашите, нито неприятелските огньове, но по-високо и по-ясно чуваше виковете на французите. В дола видя напреде си нещо като река, но когато стигна до него, разбра, че е широк път. Като излезе на пътя, той възпря нерешително коня: по него ли да тръгне, или да го пресече и да кара по черното поле нагоре. По-безопасно беше да кара по белеещия се в мъглата път, защото по-бързо можеше да съгледа хората. „След мене“ — каза той, пресече пътя и почна да възлиза в галоп по нагорнището, нататък, дето от вечерта имаше френски пикети.
— Ваше благородие, ето го! — обади се отзад един от хусарите.
И преди Ростов да успее да съзре нещо, което изведнъж се зачерня в мъглата, блесна светлинка, изтрещя изстрел и един куршум, като че се оплакваше от нещо, избръмча високо в мъглата и заглъхна. Втора пушка не гръмна, но блесна светлинка в мястото за барута. Ростов обърна коня и препусна в галоп назад. На разни промеждутъци се чуха още четири изстрела и някъде в мъглата куршумите запяха на разни тонове. Ростов възпря коня, развеселен като него от изстрелите, и тръгна ходом. „Хайде още де, хайде още!“ — обаждаше се в душата му някакъв весел глас. Но изстрели нямаше вече.
Едва когато наближиха Багратион, Ростов отново пусна коня в галоп и отиде при него с ръка до козирката.
Долгоруков продължаваше да твърди, че французите са отстъпили и че са запалили огньове само за да ни измамят.
— Е, какво доказва това? — каза той тъкмо когато Ростов приближи до тях. — Те са могли да отстъпят и да оставят пикети.
— Личи, че не всички са се дигнали, княже — рече Багратион. — До утре заран, утре ще узнаем всичко.
— На хълма има пикет, ваше сиятелство, на същото място, дето беше и снощи — доложи Ростов, като се навеждаше напред с ръка на козирката и без да може да сдържи веселата си усмивка, предизвикана от ходенето му на разузнаване и главно от звуците на куршумите.
— Добре, добре — каза Багратион, — благодаря ви, господин офицер.
— Ваше сиятелство — рече Ростов, — позволете ми да ви помоля.
— Какво има?
— Нашият ескадрон е оставен за утре в резерва; позволете да ви помоля да ме прекомандировате в първи ескадрон.
— Как ви е фамилното име?
— Граф Ростов.
— А, добре. Остани ординарец при мен.
— Син на Иля Андреич ли? — каза Долгоруков.
Но Ростов не му отговори.
— Та, значи, ще се надявам, ваше сиятелство.
— Ще заповядам.
„Много е възможно утре да ме изпратят с някаква заповед при царя — помисли той. — Слава Богу!“
Виковете и огньовете в неприятелската армия произлизаха от това, че докато, четяха на войските заповедта на Наполеон, сам императорът обикаляше на кон биваците си. Щом видеха императора, войниците запалваха връзки слама и тичаха след него с викове: „Vive l’empereur!“ Заповедта на Наполеон беше:
„Войници! Руската армия настъпва срещу нас, за да отмъсти за австрийската, улмската армия. Те са същите батальони, които вие разбихте при Холлабрун и които оттогава преследвахте постоянно дотук. Позициите, които ние заемаме, са мощни и докато неприятелят върви, за да ме обходи отдясно, той ще ми изложи фланга си! Войници! Аз сам ще ръководя вашите батальони. Ще стоя далеч от огъня, ако вие с вашата обикновена храброст внесете в неприятелските редици безредие и смут; но ако победата дори за миг бъде съмнителна, вие ще видите как вашият император се излага на първите неприятелски удари, защото не може да има колебание за победата, особено в деня, когато става дума за честта на френската пехота, която е тъй необходима за честта на нашата нация.
Да не се разстройват редиците под предлог за прибиране на ранените! Всеки да бъде напълно проникнат от мисълта, че трябва да победим тия наемници на Англия, въодушевени от такава омраза против нашата нация. Тая победа ще завърши нашия поход и ние ще можем да се върнем в зимните си квартири, дето ще ни заварят новите френски войски, които се формират във Франция; и тогава мирът, крито ще сключа, ще бъде достоен за моя народ, за вас и за мене.