Метаданни
Данни
- Година
- 1865–1869 (Обществено достояние)
- Език
- руски
- Форма
- Роман
- Жанр
- Характеристика
- Оценка
- 6 (× 2 гласа)
- Вашата оценка:
История
- — Добавяне
Метаданни
Данни
- Включено в книгите:
-
Война и мир
Първи и втори том
Война и мир
Трети и четвърти том - Оригинално заглавие
- Война и мир, 1865–1869 (Обществено достояние)
- Превод от руски
- Константин Константинов, 1957 (Пълни авторски права)
- Форма
- Роман
- Жанр
- Характеристика
- Оценка
- 5,8 (× 81 гласа)
- Вашата оценка:
Информация
- Сканиране
- Диан Жон (2011)
- Разпознаване и корекция
- NomaD (2011-2012)
- Корекция
- sir_Ivanhoe (2012)
Издание:
Лев Николаевич Толстой
Война и мир
Първи и втори том
Пето издание
Народна култура, София, 1970
Лев Николаевич Толстой
Война и мир
Издательство „Художественная литература“
Москва, 1968
Тираж 300 000
Превел от руски: Константин Константинов
Редактори: Милка Минева и Зорка Иванова
Редактор на френските текстове: Георги Куфов
Художник: Иван Кьосев
Худ. редактор: Васил Йончев
Техн. редактор: Радка Пеловска
Коректори: Лиляна Малякова, Евгения Кръстанова
Дадена за печат на 10.III.1970 г. Печатни коли 51¾
Издателски коли 39,33. Формат 84×108/32
Издат. №41 (2616)
Поръчка на печатницата №1265
ЛГ IV
Цена 3,40 лв.
ДПК Димитър Благоев — София
Народна култура — София
Издание:
Лев Николаевич Толстой
Война и мир
Трети и четвърти том
Пето издание
Народна култура, 1970
Лев Николаевич Толстой
Война и мир
Тома третий и четвертый
Издателство „Художественная литература“
Москва, 1969
Тираж 300 000
Превел от руски: Константин Константинов
Редактори: Милка Минева и Зорка Иванова
Редактор на френските текстове: Георги Куфов
Художник: Иван Кьосев
Худ. редактор: Васил Йончев
Техн. редактор: Радка Пеловска
Коректори: Лидия Стоянова, Христина Киркова
Дадена за печат на 10.III.1970 г. Печатни коли 51
Издателски коли 38,76. Формат 84X108/3.2
Издат. №42 (2617)
Поръчка на печатницата №1268
ЛГ IV
Цена 3,38 лв.
ДПК Димитър Благоев — София, ул. Ракитин 2
Народна култура — София, ул. Гр. Игнатиев 2-а
История
- — Добавяне
Глава XII
На выходе император Франц только пристально вгляделся в лицо князя Андрея, стоявшего в назначенном месте между австрийскими офицерами, и кивнул ему своей длинной головой. Но после выхода вчерашний флигель-адъютант с учтивостью передал Болконскому желание императора дать ему аудиенцию. Император Франц принял его, стоя посредине комнаты. Перед тем как начинать разговор, князя Андрея поразило то, что император как будто смешался, не зная, что сказать, и покраснел.
— Скажите, когда началось сражение? — спросил он поспешно.
Князь Андрей отвечал. После этого вопроса следовали другие, столь же простые вопросы: «Здоров ли Кутузов? как давно выехал он из Кремса?» и т. п. Император говорил с таким выражением, как будто вся цель его состояла только в том, чтобы сделать известное количество вопросов. Ответы же на эти вопросы, как было слишком очевидно, не могли интересовать его.
— В котором часу началось сражение? — спросил император.
— Не могу донести вашему величеству, в котором часу началось сражение с фронта, но в Дюренштейне, где я находился, войско начало атаку в шестом часу вечера, — сказал Болконский, оживляясь и при этом случае предполагая, что ему удастся представить уже готовое в его голове правдивое описание всего того, что он знал и видел.
Но император улыбнулся и перебил его;
— Сколько миль?
— Откуда и докуда, ваше величество?
— От Дюренштейна до Кремса.
— Три с половиною мили, ваше величество.
— Французы оставили левый берег?
— Как доносили лазутчики, в ночь на плотах переправились последние.
— Достаточно ли фуража в Кремсе?
— Фураж не был доставлен в том количестве…
Император перебил его:
— В котором часу убит генерал Шмит?
— В семь часов, кажется.
— В семь часов? Очень печально! Очень печально!
Император сказал, что он благодарит, и поклонился. Князь Андрей вышел и тотчас же со всех сторон был окружен придворными. Со всех сторон глядели на него ласковые глаза и слышались ласковые слова. Вчерашний флигель-адъютант делал ему упреки, зачем он не остановился во дворце, и предлагал ему свой дом. Военный министр подошел, поздравляя его с орденом Марии-Терезии 3-й степени, которым жаловал его император. Камергер императрицы приглашал его к ее величеству. Эрцгерцогиня тоже желала его видеть. Он не знал, кому отвечать, и несколько секунд собирался с мыслями. Русский посланник взял его за плечо, отвел к окну и стал говорить с ним.
Вопреки словам Билибина, известие, привезенное им, было принято радостно. Назначено было благодарственное молебствие. Кутузов был награжден Марией-Терезией большого креста, и вся армия получила награды. Болконский получал приглашения со всех сторон и все утро должен был делать визиты главным сановникам Австрии. Окончив свои визиты в пятом часу вечера, мысленно сочиняя письмо отцу о сражении и о своей поездке в Брюнн, князь Андрей возвращался домой к Билибину. Прежде чем ехать к Билибину, князь Андрей поехал в книжную лавку запастись на поход книгами и засиделся в лавке. У крыльца дома, занимаемого Билибиным, стояла до половины уложенная вещами бричка, и Франц, слуга Билибина, с трудом таща чемодан, вышел из двери.
— Что такое? — спросил Болконский.
— Ach, Erlaucht! — сказал Франц, с трудом взваливая чемодан в бричку. — Wir ziehen noch weiter. Der Bösewicht ist schon wieder hinter uns her![1]
— Что такое? Что? — спрашивал князь Андрей.
Билибин вышел навстречу Болконскому. На всегда спокойном лице Билибина было волнение.
— Non, non, avouez que c’est charmant, — говорил он, — cette histoire du pont de Thabor (мост в Вене). Ils l’ont passé sans coup férir[2].
Князь Андрей ничего не понимал.
— Да откуда же вы, что вы не знаете того, что уже знают все кучера в городе?
— Я от эрцгерцогини. Там я ничего не слыхал.
— И не видали, что везде укладываются?
— Не видал… Да в чем дело? — нетерпеливо спросил князь Андрей.
— В чем дело? Дело в том, что французы перешли мост, который защищает Ауэрсперг, и мост не взорвали, так что Мюрат бежит теперь по дороге к Брюнну, и нынче-завтра они будут здесь.
— Как здесь? Да как же не взорвали мост, когда он минирован?
— А это я у вас спрашиваю. Этого никто, и сам Бонапарте, не знает.
Болконский пожал плечами.
— Но ежели мост перейден, значит, и армия погибла: она будет отрезана, — сказал он.
— В этом-то и штука, — отвечал Билибин. — Слушайте. Вступают французы в Вену, как я вам говорил. Все очень хорошо. На другой день, то есть вчера, господа маршалы: Мюрат, Латш и Бельяр, садятся верхом и отправляются на мост. (Заметьте, все трое гасконцы.) Господа, — говорит один, — вы знаете, что Таборский мост минирован и контраминирован и что перед ним грозный tête de pont[3] и пятнадцать тысяч войска, которому велено взорвать мост и нас не пускать. Но нашему государю императору Наполеону будет приятно, ежели мы возьмем этот мост. Поедемте втроем и возьмем этот мост. — Поедемте, говорят другие; и они отправляются и берут мост, переходят его и теперь со всею армией по сю сторону Дуная направляются на нас, на вас и на ваши сообщения.
— Полноте шутить, — грустно и серьезно сказал князь Андрей.
Известие это было горестно и вместе с тем приятно князю Андрею. Как только он узнал, что русская армия находится в таком безнадежном положении, ему пришло в голову, что ему-то именно предназначено вывести русскую армию из этого положения, что вот он, тот Тулон, который выведет его из рядов неизвестных офицеров и откроет ему первый путь к славе! Слушая Билибина, он соображал уже, как, приехав к армии, он на военном совете подаст мнение, которое одно спасет армию, и как ему одному будет поручено исполнение этого плана.
— Полноте шутить, — сказал он.
— Не шучу, — продолжал Билибин, — ничего нет справедливее и печальнее. Господа эти приезжают на мост одни и поднимают белые платки; уверяют, что перемирие и что они, маршалы, едут для переговоров с князем Ауэрспергом. Дежурный офицер пускает их в tête de pont. Они рассказывают ему тысячу гасконсних глупостей: говорят, что война кончена, что император Франц назначил свидание Бонапарту, что они желают видеть князя Ауэрсперга и проч. Офицер посылает за Ауэрспергом; господа эти обнимают офицеров, шутят, садятся на пушки, а между тем французский батальон незамеченный входит на мост, сбрасывает мешки с горючими веществами в воду и подходит к tête de pont. Наконец является сам генерал-лейтенант, наш милый князь Ауэрсперг фон Маутерн. «Милый неприятель! Цвет австрийского воинства, герой турецких войн! Вражда кончена, мы можем подать друг другу руку… император Наполеон сгорает желанием узнать князя Ауэрсперга». Одним словом, эти господа, недаром гасконцы, так забрасывают Ауэрсперга прекрасными словами, он так прельщен своею столь быстро установившеюся интимностью с французскими маршалами, так ослеплен видом мантии и страусовых перьев Мюрата, qu’il n’y voit que du feu, et oublie celui qu’il devait faire, faire sur l’ennemi[4]. (Несмотря на живость своей речи, Билибин не забыл приостановиться после этого mot, чтобы дать время оценить его.) Французский батальон вбегает в tête de pont, заколачивают пушки, и мост взят. Нет, но что лучше всего, — продолжал он, успокоиваясь в своем волнении прелестью собственного рассказа, — это то, что сержант, приставленный к той пушке, по сигналу которой должно было зажигать мины и взрывать мост, сержант этот, увидав, что французские войска бегут на мост, хотел уже стрелять, но Ланн отвел его руку. Сержант, который, видно, был умнее своего генерала, подходит к Ауэрспергу и говорит: «Князь, вас обманывают, вот французы!» Мюрат видит, что дело проиграно, ежели дать говорить сержанту. Он с притворным удивлением (настоящий гасконец) обращается к Ауэрспергу: «Я не узнаю столь хваленую в мире австрийскую дисциплину, — говорит он, — и вы позволяете так говорить с вами низшему чину!» C’est génial. Le prince d’Auersperg se pique d’honneur et fait mettre le sergent aux arrêts. Non, mais avouez que c’est charmant toute cette histoire du pont de Thabor. Ce n’est ni bêtise, ni lâcheté…[5]
— C’est trahison peut-être[6], — сказал князь Андрей, живо воображая себе серые шинели, раны, пороховой дым, звуки пальбы и славу, которая ожидает его.
— Non plus. Cela met la cour dans de trop mauvais draps, — продолжал Билибин. — Ce n’est ni trahison, ni lâcheté, ni bêtise; c’est comme à Ulm… — Он как будто задумался, отыскивая выражение: — C’est… c’est du Mack. Nous sommes mackés[7], — заключил он чувствуя, что он сказал un mot, и свежее mot, такое mot, которое будет повторяться.
Собранные до тех пор складки на лбу быстро распустились в знак удовольствия, и он, слегка улыбаясь, стал рассматривать свои ногти.
— Куда вы? — сказал он вдруг, обращаясь к князю Андрею, который встал и направился в свою комнату.
— Я еду.
— Куда?
— В армию.
— Да вы хотели остаться еще два дня?
— А теперь я еду сейчас.
И князь Андрей, сделав распоряжение об отъезде, ушел в свою комнату.
— Знаете что, мой милый, — сказал Билибин, входя к нему в комнату. — Я подумал об вас. Зачем вы поедете?
И в доказательство неопровержимости этого довода складки все сбежали с лица.
Князь Андрей вопросительно посмотрел на своего собеседника и ничего не ответил.
— Зачем вы поедете? Я знаю, вы думаете, что ваш долг — скакать в армию теперь, когда армия в опасности. Я это понимаю, mon cher, c’est de l’héroïsme[8].
— Нисколько, — сказал князь Андрей.
— Но вы un philosophe[9], будьте же им вполне, посмотрите на вещи с другой стороны, и вы увидите, что ваш долг, напротив, беречь себя. Предоставьте это другим, которые ни на что более не годны… Вам не велено приезжать назад, и отсюда вас не отпустили; стало быть, вы можете остаться и ехать с нами, куда нас повлечет наша несчастная судьба. Говорят, едут в Ольмюц. А Ольмюц очень милый город. И мы с вами вместе спокойно поедем в моей коляске.
— Перестаньте шутить, Билибин, — сказал Болконский.
— Я говорю вам искренно и дружески. Рассудите. Куда и для чего вы поедете теперь, когда вы можете оставаться здесь? Вас ожидает одно из двух (он собрал кожу над левым виском) : или не доедете до армии и мир будет заключен, или поражение и срам со всею Кутузовскою армией.
И Билибин распустил кожу, чувствуя, что дилемма его неопровержима.
— Этого я не могу рассудить, — холодно сказал князь Андрей, а подумал: «Еду для того, чтобы спасти армию».
— Mon cher, vous êtes un héros[10], — сказал Билибин.
XII
На тържествения общ прием император Франц, само се загледа втренчено в лицето на княз Андрей, застанал на определеното му място, между австрийските офицери, и му кимна с дългата си глава. Но след тържествения прием вчерашният флигеладютант предаде учтиво на Болконски желанието на императора да му даде аудиенция. Император Франц го прие прав насред стаята. Преди да почнат разговора, княз Андрей остана смаян, че императорът сякаш се бе смутил, тъй като не знаеше какво да каже, и се изчерви.
— Кажете, кога почна сражението? — попита бързо той.
Княз Андрей отговори. След тоя въпрос се изредиха други, все такива прости въпроси: „Здрав ли е Кутузов? Откога е напуснал Кремс?“ и така нататък. Императорът говореше с такова изражение, сякаш неговата цел бе само да зададе известен брой въпроси. А отговорите на тия въпроси, това беше очевидно, не можеха да го интересуват.
— В колко часа почна сражението? — попита императорът.
— Не мога да доложа на ваше величество в колко часа е почнало сражението по фронта, но в Дюренщайн, дето бях аз, войската почна атака в шест часа вечерта — каза Болконски, оживявайки се, като предполагаше в тоя случай, че ще успее да изложи готовото вече в главата му правдиво описание на всичко, което знаеше и бе видял.
Но императорът се усмихна и го прекъсна:
— Колко мили има?
— Откъде докъде, ваше величество?
— От Дюренщайн до Кремс.
— Три мили и половина, ваше величество.
— Французите напуснаха ли левия бряг?
— Според донесенията на разузнавачите през нощта последните французи преминали реката на салове.
— Има ли достатъчно фураж в Кремс?
— Фуражът не бе доставен в такова количество…
Императорът го прекъсна.
— В колко часа бе убит генерал Шмит?
— В седем часа, струва ми се.
— В седем часа ли? Много тъжно! Много тъжно!
Императорът каза, че благодари и се поклони. Княз Андрей излезе и веднага от всички страни бе заобиколен от придворни. От всички страни го гледаха любезни очи и се чуваха любезни думи. Вчерашният флигеладютант го укори защо не е отседнал в двореца и му предложи своя дом. Приближи се военният министър, за да го поздрави с ордена „Мария-Терезия“ трета степен, с който императорът го бе наградил. Камерхерът на императрицата го покани при нейно величество. Ерцхерцогинята също искала да го види. Той не знаеше на кого да отговоря и няколко секунди се мъчеше да подреди мислите си. Руският посланик го обгърна през рамо, заведе го до прозореца и почна да разговаря с него.
Въпреки думите на Билибин донесеното от княз Андрей съобщение бе прието радостно. Наредиха благодарствен молебен. Кутузов бе награден с големия кръст на „Мария-Терезия“ и цялата армия получи награди. Болконски получаваше покани от всички страни и цялата сутрин трябваше да прави посещения на главните австрийски сановници. Завърши посещенията си към пет часа подир обяд и съчинявайки мислено писмо до баща си за сражението и за пътуването си до Брюн, княз Андрей се връщаше към жилището си у Билибин. Преди да се върне у Билибин, княз Андрей се бе отбил в една книжарница да си купи книги за през похода и се бе забавил в книжарницата. До входната площадка на заетата от Билибин къща имаше полунатоварена с вещи бричка и Франц, слугата на Билибин, помъкнал едва-едва един куфар, излезе през вратата.
— Какво има? — попита Болконски.
— Ach, Erlaucht! — каза Франц, който с усилие качваше куфара в бричката. — Wirziehen noch weiter. Der Bôsewicht ist schon wieder hinter uns her![1]
— Какво има? Какво? — попита княз Андрей.
Билибин излезе да посрещне Болконски. Лицето на Билибин, винаги спокойно, сега бе развълнувано.
— Non, non, avouez que c’est charmant — каза той, — cette histoire du pont de Thabor (мост във Виена). Ils l’ont passé sans coup férir.[2]
Княз Андрей не разбираше нищо.
— Но откъде пристигате вие, че не знаете онова, което всички кочияши в града знаят вече?
— Ида от ерцхерцогинята. Там не чух нищо.
— À не видяхте ли, че навсякъде се стягат за заминаване?
— Не видях… Но какво има? — попита нетърпеливо княз Андрей.
— Какво има ли? Това, че французите са минали защищавания от Ауерсперг мост, който не бил хвърлен във въздуха, тъй че сега Мюра препуска по пътя за Брюн и днес-утре те ще бъдат тук.
— Как тъй тук? Но как не са хвърлили във въздуха моста, щом е бил миниран?
— Отговорете ми вие. И самият Бонапарте не знае това.
Болконски сви рамене.
— Но щом са минали моста, значи, и армията е загубена: тя ще бъде отрязана — каза той.
— Тъкмо там е работата — отговори Билибин. — Слушайте. Както ви разправях, французите влизат във Виена. Всичко е много добре. На следния ден, тоест вчера, господа маршалите Мюра, Лан и Белиар яхват конете и тръгват към моста. (Забележете, и тримата са гасконци.) „Господа — казва единият, — вие знаете, че Таборският мост е миниран и контраминиран и че пред него има страшен tête de pont[3] и петнадесетхилядна войска, на която е заповядано да дигне моста във въздуха и да не ни пусне. Но на нашия император Наполеон ще бъде приятно, ако ние вземем тоя мост.“ — „Я да отидем“ — отговарят другите; и отиват и вземат моста, минават го и сега с цялата си армия на отсамната страна на Дунав са се насочили срещу нас, срещу вас и срещу вашите съобщителни линии.
— Стига сте се шегували — каза тъжно и сериозно княз Андрей.
Това съобщение беше тъжно и в същото време приятно за княз Андрей. Щом разбра, че руската армия е в такова безнадеждно положение, хрумна му, че тъкмо на него е предопределено да изведе руската армия от това положение, че ето го тоя Тулон, който ще го измъкне от редовете на неизвестните офицери и ще му открие началния път към славата! Слушайки Билибин, той вече съобразяваше как, щом пристигне в армията, ще каже във военния съвет мнението си, което единствено ще спаси армията, и че само на него ще бъде възложено изпълнението на тоя план.
— Стига сте се шегували — рече той.
— Не се шегувам — продължи Билибин, — нищо не е по-вярно и по-тъжно. Пристигат тия господа на моста сами и развяват бели кърпички; уверяват, че има примирие и че те, маршалите, са тръгнали за преговори с княз Ауерсперг. Дежурният офицер ги пуска в tête de pont. Те му разказват хиляди гасконски глупости: казват, че войната е свършена, че император Франц дал среща на Бонапарт, че те искат да видят княз Ауерсперг и така нататък. Офицерът изпраща да повикат Ауерсперг; тия господа прегръщат офицерите, шегуват се, сядат по оръдията, а през това време един френски батальон се вмъква незабелязано на моста, хвърля във водата чувалите със запалителни вещества и се приближава до tête de pont. Най-сетне дохожда самият генерал-лейтенант, милият наш княз Ауерсперг фон Маутерн. „Мили неприятелю! Цвят на австрийското войнство, герой от войните с турците! Враждата свърши, ние можем да си подадем ръка… император Наполеон гори от желание да се запознае с княз Ауерсперг.“ С една дума, тия господа, които ненапразно са гасконци, тъй обсипват с любезности Ауерсперг, той е така подкупен от тая толкова бързо установена своя интимност с френските маршали, тъй е ослепен от вида на мантията и от щраусовите пера на Мюра, qu’il n’y voit que du feu, et oublie celui qu’il devait faire, faire sur l’ennemi[4]. (Въпреки бързината на приказките си Билибин не забрави да се поспре след това mot, за да даде време да бъде оценено.) Френският батальон се втурва в tête de pont, повреждат оръдията и мостът е превзет. А върхът на всичко — продължи той, успокоявайки се сам от прелестта на това, което разправяше — е, че сержантът, поставен при оръдието, по сигнал от което трябвало да бъдат запалени мините и да се вдигне мостът във въздуха, тоя сержант, като видял, че френските войски отиват тичешком на моста, поискал вече да стреля, но Лан му дръпнал ръката. Сержантът, който очевидно е бил по-умен от своя генерал, се приближил до Ауерсперг и му казал: „Княже, нас ни лъжат, ето французите!“ Мюра разбира, че ако остави сержанта да говори, работата е загубена. Той се обръща с престорено учудване (истински гасконец) към Ауерсперг: „Не виждам толкова хвалената в цял свят австрийска дисциплина — казва той, — вие позволявате на един долен чин да говори с вас така!“ C’est génial. Le prince d’Auersperg se pique d’honneur et fait mettre le sergent aux arrêts. Non, mais avouez que c’est charmant toute cette histoire du pont de Thabor. Ce n’est ni bêtise, ni lâcheté…[5]
— C’est trahison peut-être[6] — каза княз Андрей, като си представи живо сивите шинели, раните, барутния дим, гърмежите и славата, която го очакваше.
— Non plus. Cela met la cour dans de trop mauvais draps — продължи Билибин. — Ce n’est ni trahison, ni lâcheté, ni bêtise; c’est comme à Ulm… — Той сякаш се замисли, търсейки думи: — C’est… c’est… du Mack. Nous sommes mackes[7] — завърши той, чувствувайки, че е казал un mot, и то ново mot, такова mot, което ще се повтаря.
Събраните досега бръчки по челото му бързо се изгладиха в знак на удоволствие; той се усмихна леко и почна да разглежда ноктите си.
— За къде тръгвате? — каза той изведнъж, обръщайки се към княз Андрей, който стана и се запъти към стаята си.
— Заминавам.
— За къде?
— За армията.
— Че нали искахте да останете още два дни?
— Но сега ще тръгна веднага.
И като даде разпореждане за заминаване, княз Андрей отиде в стаята си.
— Знаете ли какво, мили — каза Билибин, като влезе в стаята му. — Аз помислих за вас. Защо ще заминавате?
И като доказателство за непобедимостта на тоя довод всички бръчки изчезнаха от лицето му.
Княз Андрей погледна въпросително събеседника си и не отговори нищо.
— Защо ще заминавате? Зная, вие смятате, че сега, когато армията е в опасност, ваш дълг е да побързате при армията. Аз разбирам това, драги, c’est de l’héroïsme[8].
— Съвсем не — рече княз Андрей.
— Но вие сте un philosophe[9], бъдете такъв докрай, погледнете нещата от другата страна и ще видите, че ваш дълг, напротив, е да се пазите. Оставете това на другите, които не са годни за нищо по-добро… Не са ви заповядали да се върнете, а оттук не са ви разрешили да тръгнете; значи, можете да останете и да пътувате с нас нататък, накъдето ни завлече нещастната ни съдба. Казват, че заминават за Олмюц. А Олмюц е много приятен град. И ние с вас спокойно ще пътуваме в моята каляска.
— Стига сте се шегували, Билибин — каза Болконски.
— Аз ви говоря искрено и приятелски. Размислете. За къде и за какво ще заминавате сега, когато можете да останете тук? Очаква ви едно от двете (кожата над лявото му сляпо око се сбърчи): или, преди да стигнете до армията, ще бъде сключен мир, или пък поражение и позор заедно с цялата Кутузова армия.
И Билибин отпусна кожата си, чувствувайки, че неговата дилема е неопровержима.
— Аз не мога да реша това — рече студено княз Андрей и помисли: „Заминавам, за да спася армията.“
— Mon cher, vous, êtes un héros[10] — рече Билибин.