Лев Толстой
Война и мир (75)

Лев Толстой
Война и мир (75)

Глава X

Участие Ростова в дуэли Долохова с Безуховым было замято стараниями старого графа, и Ростов, вместо того чтобы быть разжалованным, как он ожидал, был определен адъютантом к московскому генерал-губернатору.

Вследствие этого он не мог ехать в деревню со всем семейством, а оставался при своей новой должности все лето в Москве. Долохов выздоровел, и Ростов особенно сдружился с ним в это время его выздоровления. Долохов больной лежал у матери, страстно и нежно любившей его. Старушка Марья Ивановна, полюбившая Ростова за его дружбу к Феде, часто говорила ему про своего сына.

— Да, граф, он слишком благороден и чист душою, — говаривала она, — для нашего нынешнего, развращенного света. Добродетели никто не любит, она всем глаза колет. Ну, скажите, граф, справедливо это, честно это со стороны Безухова? А Федя по своему благородству любил его, и теперь никогда ничего дурного про него не говорит. В Петербурге эти шалости с квартальным, там что-то шутили, ведь они вместе делали? Что ж, Безухову ничего, а Федя все на своих плечах перенес! Ведь что он перенес! Положим, возвратили, да ведь как же и не возвратить? Я думаю, таких, как он, храбрецов и сынов отечества немного там было. Что ж, теперь — эта дуэль. Есть ли чувства, честь у этих людей! Зная, что он единственный сын, вызвать на дуэль и стрелять так прямо! Хорошо, что бог помиловал нас. И за что же? Ну, кто же в наше время не имеет интриги? Что ж, коли он так ревнив — я понимаю, — ведь он прежде мог дать почувствовать, а то ведь год продолжалось. И что же, вызвал на дуэль, полагая, что Федя не будет драться, потому что он ему должен. Какая низость! Какая гадость! Я знаю, вы Федю поняли, мой милый граф, оттого-то я вас душой люблю, верьте мне. Его редкие понимают. Это такая высокая, небесная душа…

Сам Долохов часто во время своего выздоровления говорил Ростову такие слова, которых никак нельзя было ожидать от него.

— Меня считают злым человеком, я знаю, — говаривал он, — и пускай. Я никого знать не хочу, кроме тех, кого люблю; но кого я люблю, того люблю так, что жизнь отдам, а остальных передавлю всех, коли станут на дороге. У меня есть обожаемая, неоцененная мать, два-три друга, ты в том числе, а на остальных я обращаю внимание только настолько, насколько они полезны или вредны. И все почти вредны, в особенности женщины. Да, душа моя, — продолжал он, — мужчин я встречал любящих, благородных, возвышенных; но женщин, кроме продажных тварей — графинь или кухарок, все равно, — я не встречал еще. Я не встречал еще той небесной чистоты, преданности, которых я ищу в женщине. Ежели бы я нашел такую женщину, я бы жизнь отдал за нее. А эти!… — Он сделал презрительный жест. — И веришь ли мне, ежели я еще дорожу жизнью, то дорожу только потому, что надеюсь еще встретить такое небесное существо, которое бы возродило, очистило и возвысило меня. Но ты не понимаешь этого.

— Нет, я очень понимаю, — отвечал Ростов, находившийся под влиянием своего нового друга.

Осенью семейство Ростовых вернулось в Москву, В начале зимы вернулся и Денисов и остановился у Ростовых. Это первое время зимы 1806 года, проведенное Николаем Ростовым в Москве, было одно из самых счастливых и веселых для него и для всего его семейства. Николай привлек с собой в дом родителей много молодых людей. Вера была двадцатилетняя красивая девица; Соня шестнадцатилетняя девушка во всей прелести только распустившегося цветка; Наташа полубарышня, полудевочка, то детски смешная, то девически обворожительная.

В доме Ростовых завелась в это время какая-то особенная атмосфера любовности, как это бывает в доме, где очень милые и очень молодые девушки. Всякий молодой человек, приезжавший в дом Ростовых, глядя на эти молодые, восприимчивые, чему-то (вероятно, своему счастию) улыбающиеся девические лица, на эту оживленную беготню, слушая этот непоследовательный, но ласковый ко всем, на все готовый, исполненный надежды лепет женской молодежи, слушая эти непоследовательные звуки то пенья, то музыки, испытывал одно и то же чувство готовности к любви и ожидания счастья, которое испытывала и сама молодежь дома Ростовых.

В числе молодых людей, введенных Ростовым, был одним из первых — Долохов, который понравился всем в доме, исключая Наташи. За Долохова она чуть не поссорилась с братом. Она настаивала на том, что он злой человек, что в дуэли с Безуховым Пьер был прав, а Долохов виноват, что он неприятен и неестествен.

— Нечего мне понимать! — с упорным своевольством кричала Наташа, — он злой и без чувств. Вот ведь я же люблю твоего Денисова, он и кутила, и всё, а я все-таки его люблю, стало быть, я понимаю. Не умею, как тебе сказать; у него все назначено, а я этого не люблю. Денисова…

— Ну, Денисов другое дело, — отвечал Николай, давая чувствовать, что в сравнении с Долоховым даже и Денисов был ничто, — надо понимать, какая душа у этого Долохова, надо видеть его с матерью, это такое сердце!

— Уж этого я не знаю, но с ним мне неловко. И ты знаешь ли, что он влюбился в Соню?

— Какие глупости…

— Я уверена, вот увидишь.

Предсказание Наташи сбывалось. Долохов, не любивший дамского общества, стал часто бывать в доме, и вопрос о том, для кого он ездит, скоро (хотя никто и не говорил про это) был решен так, что он ездит для Сони. И Соня, хотя никогда не посмела бы сказать этого, знала это и всякий раз, как кумач, краснела при появлении Долохова.

Долохов часто обедал у Ростовых, никогда не пропускал спектакля, где они были, и бывал на балах adolescentes^[1] у Иогеля, где всегда бывали Ростовы. Он оказывал преимущественное внимание Соне и смотрел на нее такими глазами, что не только она без краски не могла выдержать этого взгляда, но и старая графиня и Наташа краснели, заметив этот взгляд.

Видно было, что этот сильный, странный мужчина находился под неотразимым влиянием, производимым на него этой черненькой, грациозной, любящей другого девочкой.

Ростов замечал что-то новое между Долоховым и Соней; но он не определял себе, какие это были новые отношения. «Они там все влюблены в кого-то», — думал он про Соню и Наташу. Но ему было не так, как прежде, ловко с Соней и Долоховым, и он реже стал бывать дома.

С осени 1806 года опять все заговорило о войне с Наполеоном, еще с большим жаром, чем в прошлом году. Назначен был не только набор десяти рекрут, но и ещё девяти ратников с тысячи. Повсюду проклинали анафемой Бонапартия, и в Москве только и толков было, что о предстоящей войне. Для семейства Ростовых весь интерес этих приготовлений к войне заключался только в том, что Николушка ни за что не соглашался оставаться в Москве и выжидал только конца отпуска Денисова, с тем чтобы с ним вместе ехать в полк после праздников. Предстоящий отъезд не только не мешал ему веселиться, но ещё поощрял его к этому. Большую часть времени он проводил вне дома, на обедах, вечерах и балах.

X

Старият граф успя да потули участието на Ростов в дуела между Долохов и Безухов и вместо да бъде, разжалван, както очакваше, Ростов бе назначен за адютант на московския генерал-губернатор. Поради това той не можа да замине за село заедно с всички от семейството, а цялото лято остана на новата си длъжност в Москва. Долохов оздравя и през време на оздравяването му Ростов особено се сприятели с него. Долохов лежеше болен при майка си, която, го обичаше страстно и нежно. Бабичката Маря Ивановна, която обикна Ростов заради приятелството му с Федя, често, му разправяше за сина си.

— Да, графе, той е прекалено благороден и чист по душа — казваше тя — за нашето днешно развратено общество. Никой не обича добродетелта, тя боде очите на всички. Ето на, кажете, графе, това справедливо ли е, честно ли е от страна на Безухов? А Федя със своето благородство го обичаше и сега никога и нищо лошо не казва за него. Ония лудории в Петербург с пристава — те са се шегували, пък и нали заедно са ги вършили? И какво, на Безухов — нищо, а всичко се струпа върху плещите на Федя. И какво нещо му се струпа! Ех, върнаха му наистина офицерския чин — но можеше ли да не го върнат? Мисля, че там не е имало много такива храбреци и достойни синове на отечеството, А сега пък — тоя дуел. Имат ли тия хора чувство, имат ли чест? Като знаеш, че е единствен син, да го викаш на дуел и да стреляш така направо. Добре, че Бог се смили над нас! И за какво? Та в наше време кой няма някаква връзка? И какво може да стори човек, щом той е толкова ревнив? Разбирам, но защо не му даде предварително да почувствува това, а пък то продължавало цяла година. И какво — предизвикал го да се дуелира с него, като е смятал, че Федя няма да се бие, защото му е длъжник. Каква низост! Каква мръсота! Знам, мили графе, че вие сте разбрали Федя и затуй ви обичам от сърце, вярвайте. Него малцина го разбират. Той е такава възвишена, небесна душа.

През време на оздравяването си самият Долохов често приказваше на Ростов такива неща, каквито съвсем не можеха да се очакват от него.

— Мене ме смятат за зъл човек, аз знам това — казваше той, — и нека! Не ща да знам никого освен ония, които обичам; но когото обичам, тъй го обичам, че живота си давам за него, а всички останали, ако се изпречат на пътя, ще ги премажа. Имам обожавана, неоценена майка, двама-трима приятели, ти си един от тях, а на останалите обръщам внимание само доколкото ми са полезни или вредни. И почти всички са вредни, особено жените. Да, душо моя — продължаваше той, — срещал съм мъже любещи, благородни, възвишени; но жени, освен продажни твари — графини или готвачки, все едно, — още не съм срещал. Не съм срещнал още оная небесна чистота и преданост, които търся в жената. Ако бих намерил такава жена, живота си бих дал за нея. А тия!… — Той направи презрителен жест. — И повярвай, ако още скъпя живота, скъпя го само защото се надявам, че ще срещна такова небесно същество, което би ме възродило, пречистило и извисило. Но ти не разбираш това.

— Не, много добре го разбирам — отговаряше Ростов, който беше под влиянието на новия си приятел.

През есента семейство Ростови се върна в Москва. В началото на зимата се върна и Денисов и отседна у Ростови. Това начало на зимата на 1806 година, прекарано от Николай Ростов в Москва, беше едно от най-щастливите и весели времена за него и за семейството му. Николай бе привлякъл в дома на родителите си много млади хора. Вера беше хубава двадесетгодишна мома; Соня шестнадесетгодишна девойка в пълната прелест на току-що цъфнало цвете; Наташа — полугоспожица-полудевойче, ту по детски смешна, ту по момински очарователна.

През това време в къщата на Ростови се бе създала една особена любовна атмосфера, както става в къща, дето има много мили и твърде млади девойки. Всеки младеж, пристигнал в дома на Ростови, който виждаше тия млади, възприемчиви, усмихващи се на нещо (навярно на щастието си) момински лица, това оживено тичане, като чуваше тоя непоследователен, но гальовен към всички, готов на всичко и изпълнен с надежди мълвеж на младите момичета, като слушаше тия непоследователни звуци — ту пеене, ту музика, изпитваше едно и също чувство на готовност за любов и очакване на щастие, което изпитваше и самата младеж на Ростовата къща.

Един от първите млади хора, въведени от Ростов, беше Долохов, който се хареса на всички в къщи освен на Наташа. Тя едва ли не се скара с брат си заради Долохов. Твърдеше, че той е зъл човек, че в дуела с Безухов прав е бил Пиер, а виновен — Долохов и че той е неприятен и неестествен.

— Няма какво да разбирам! — викаше с упорито своеволие Наташа. — Той е зъл и без чувства. Ето на, аз обичам твоя Денисов и макар че е гуляйджия и всичко друго, но все пак го обичам, значи, разбирам. Не зная как да ти го кажа; у него всичко е разпределено, а аз не обичам това. Денисов…

— Е, Денисов е друго нещо — отговаряше Николай, като даваше да се разбере, че в сравнение с Долохов дори Денисов беше нищо, — трябва да се проумее каква душа има тоя Долохов, трябва да го види човек, когато е с майка си, той има такова сърце!

— Това вече не знам, но с него ми е неудобно. А знаеш ли, че той се е влюбил в Соня?

— Що за глупости…

— Сигурна съм, ще видиш.

Предсказанието на Наташа се сбъдваше: Долохов, който не обичаше дамско общество, почна често да дохожда у Ростови и въпросът за кого дохождаше скоро (макар никой да не говореше за това) бе решен — че дохожда за Соня. И Соня, макар че никога не би се решила да го каже, знаеше това и при всяко появяване на Долохов се изчервяваше като божур.

Долохов често обядваше у Ростови, никога не пропускаше представление, дето биваха те, и ходеше по баловете на adolscentes^[1] у Йогел, дето Ростови ходеха постоянно. Той проявяваше внимание предимно към Соня и я гледаше с такива очи, че не само тя не можеше да изтърпи погледа му, без да се изчерви, но и старата графиня и Наташа се изчервяваха, като забелязваха тоя поглед.

Явно беше, че тоя силен, странен мъж се намираше под неотразимото влияние, което оказваше върху него това черничко, грациозно, влюбено в другиго девойче.

Ростов забелязваше нещо ново между Долохов и Соня; но той не определяше за себе си какви бяха тия нови отношения. „Те всички там са влюбени в някого“ — мислеше той за Соня и Наташа. Но той не се чувствуваше сега тъй свободен със Соня и Долохов, както по-рано, и почна по-рядко да остава в къщи.

От есента на 1806 година всички пак заговориха за война с Наполеон, и то още по-разпалено от миналата година. Беше обявено, че ще се събират не само десет новобранци от хиляда, но и че ще се вземат девет опълченци от хиляда души. Навсякъде анатемосваха Бонапарт и в Москва се приказваше само за предстоящата война. За семейство Ростови всичкият интерес към тия приготовления за война се ограничаваше само в това, че Николушка по никакъв начин не искаше да остане в Москва и чакаше само края на Денисовия отпуск, за да тръгне заедно с него за полка си след празниците. Предстоящото заминаване не само не му пречеше да се весели, но го насърчаваше за това. Повечето от времето си той прекарваше вън от къщи по обеди, вечери и балове.