Метаданни
Данни
- Година
- 1865–1869 (Обществено достояние)
- Език
- руски
- Форма
- Роман
- Жанр
- Характеристика
- Оценка
- 6 (× 2 гласа)
- Вашата оценка:
История
- — Добавяне
Метаданни
Данни
- Включено в книгите:
-
Война и мир
Първи и втори том
Война и мир
Трети и четвърти том - Оригинално заглавие
- Война и мир, 1865–1869 (Обществено достояние)
- Превод от руски
- Константин Константинов, 1957 (Пълни авторски права)
- Форма
- Роман
- Жанр
- Характеристика
- Оценка
- 5,8 (× 81 гласа)
- Вашата оценка:
Информация
- Сканиране
- Диан Жон (2011)
- Разпознаване и корекция
- NomaD (2011-2012)
- Корекция
- sir_Ivanhoe (2012)
Издание:
Лев Николаевич Толстой
Война и мир
Първи и втори том
Пето издание
Народна култура, София, 1970
Лев Николаевич Толстой
Война и мир
Издательство „Художественная литература“
Москва, 1968
Тираж 300 000
Превел от руски: Константин Константинов
Редактори: Милка Минева и Зорка Иванова
Редактор на френските текстове: Георги Куфов
Художник: Иван Кьосев
Худ. редактор: Васил Йончев
Техн. редактор: Радка Пеловска
Коректори: Лиляна Малякова, Евгения Кръстанова
Дадена за печат на 10.III.1970 г. Печатни коли 51¾
Издателски коли 39,33. Формат 84×108/32
Издат. №41 (2616)
Поръчка на печатницата №1265
ЛГ IV
Цена 3,40 лв.
ДПК Димитър Благоев — София
Народна култура — София
Издание:
Лев Николаевич Толстой
Война и мир
Трети и четвърти том
Пето издание
Народна култура, 1970
Лев Николаевич Толстой
Война и мир
Тома третий и четвертый
Издателство „Художественная литература“
Москва, 1969
Тираж 300 000
Превел от руски: Константин Константинов
Редактори: Милка Минева и Зорка Иванова
Редактор на френските текстове: Георги Куфов
Художник: Иван Кьосев
Худ. редактор: Васил Йончев
Техн. редактор: Радка Пеловска
Коректори: Лидия Стоянова, Христина Киркова
Дадена за печат на 10.III.1970 г. Печатни коли 51
Издателски коли 38,76. Формат 84X108/3.2
Издат. №42 (2617)
Поръчка на печатницата №1268
ЛГ IV
Цена 3,38 лв.
ДПК Димитър Благоев — София, ул. Ракитин 2
Народна култура — София, ул. Гр. Игнатиев 2-а
История
- — Добавяне
Глава XIII
В ту же ночь, откланявшись военному министру, Болконский ехал к армии, сам не зная, где он найдет ее, и опасаясь по дороге к Кремсу быть перехваченным французами.
В Брюнне все придворное население укладывалось, и уже отправлялись тяжести в Ольмюц. Около Эцельс-дорфа князь Андрей выехал на дорогу, по которой с величайшею поспешностью и в величайшем беспорядке двигалась русская армия. Дорога была так запружена повозками, что невозможно было ехать в экипаже. Взяв у казачьего начальника лошадь и казака, князь Андрей, голодный и усталый, обгоняя обозы, ехал отыскивать главнокомандующего и свою повозку. Самые зловещие слухи о положении армии доходили до него дорогой, и вид беспорядочно бегущей армии подтверждал эти слухи.
«Cetle armée russe que l’or de l’Angleterre a transportée des extrémités de l’univers, nous allons lui faire éprouver la même sort (le sort de l’armée d’Ulm)»[1], — вспоминал он слова приказа Бонапарта своей армии перед началом кампании, и слова эти одинаково возбуждали в нем удивление к гениальному герою, чувство оскорбленной гордости и надежду славы. «А ежели ничего не остается, кроме как умереть? — думал он. — Что же, коли нужно! Я сделаю это не хуже других».
Князь Андрей с презрением смотрел на эти бесконечные, мешавшиеся команды, повозки, парки, артиллерию и опять повозки, повозки и повозки всех возможных видов, обгонявшие одна другую и в три, в четыре ряда запружавшие грязную дорогу. Со всех сторон, назади и впереди, покуда хватал слух, слышались звуки колес, громыхание кузовов, телег и лафетов, лошадиный топот, удары кнутом, крики понуканий, ругательства солдат, денщиков и офицеров. По краям дороги видны были беспрестанно то павшие ободранные и неободранные лошади, то сломанные повозки, у которых, дожидаясь чего-то, сидели одинокие солдаты, то отделившиеся от команд солдаты, которые толпами направлялись в соседние деревни или тащили из деревень кур, баранов, сено или мешки, чем-то наполненные. На спусках и подъемах толпы делались гуще, и стоял непрерывный стон криков. Солдаты, утопая по колена в грязи, на руках подхватывали орудия и фуры; бились кнуты, скользили копыта, лопались постромки и надрывались криками груди. Офицеры, заведовавшие движением, то вперед, то назад проезжали между обозами. Голоса их были слабо слышны посреди общего гула, и по лицам их видно было, что они отчаивались в возможности остановить этот беспорядок.
«Voilà le cher[2] православное воинство», — подумал Болконский, вспоминая слова Билибина.
Желая спросить у кого-нибудь из этих людей, где главнокомандующий, он подъехал к обозу. Прямо против него ехал странный, в одну лошадь, экипаж, видимо, устроенный домашними солдатскими средствами, представлявший середину между телегой, кабриолетом и коляской. В экипаже правил солдат и сидела под кожаным верхом за фартуком женщина, вся обвязанная платками. Князь Андрей подъехал и уже обратился с вопросом к солдату, когда его внимание обратили отчаянные крики женщины, сидевшей в кибиточке. Офицер, заведовавший обозом, бил солдата, сидевшего кучером в этой колясочке, за то, что он хотел объехать других, и плеть попадала по фартуку экипажа. Женщина пронзительно кричала. Увидав князя Андрея, она высунулась из-под фартука и, махая худыми руками, выскочившими из-под коврового платка, кричала:
— Адъютант! Господин адъютант!… Ради бога… защитите… Что ж это будет?… Я лекарская жена седьмого егерского… не пускают; мы отстали, своих потеряли…
— В лепешку расшибу, заворачивай! — кричал озлобленный офицер на солдата. — Заворачивай назад со шлюхой своею!
— Господин адъютант, защитите. Что ж это? — кричала лекарша.
— Извольте пропустить эту повозку. Разве вы не видите, что это женщина? — сказал князь Андрей, подъезжая к офицеру.
Офицер взглянул на него и, не отвечая, поворотился опять к солдату:
— Я те объеду… Назад!
— Пропустите, я вам говорю, — опять повторил, поджимая губы, князь Андрей.
— А ты кто такой? — вдруг с пьяным бешенством обратился к нему офицер. — Ты кто такой? Ты (он особенно упирал на ты) начальник, что ль? Здесь я начальник, а не ты. Ты, назад, — повторил он, — в лепешку расшибу.
Это выражение, видимо, понравилось офицеру.
— Важно отбрил адъютантика, — послышался голос сзади.
Князь Андрей видел, что офицер находился в том пьяном припадке беспричинного бешенства, в котором люди не помнят, что говорят. Он видел, что его заступничество за лекарскую жену в кибиточке исполнено того, чего он боялся больше всего в мире, того, что называется ridicule[3], но инстинкт его говорил другое. Не успел офицер договорить последних слов, как князь Андрей с изуродованным от бешенства лицом подъехал к нему и поднял нагайку:
— Из-воль-те про-пус-тить!
Офицер махнул рукой и торопливо отъехал прочь.
— Всё от этих, от штабных, беспорядок весь, — проворчал он. — Делайте ж, как знаете.
Князь Андрей торопливо, не поднимая глаз, отъехал от лекарской жены, называвшей его спасителем, и, с отвращением вспоминая мельчайшие подробности этой унизительной сцены, поскакал дальше к той деревне, где, как ему сказали, находился главнокомандующий.
Въехав в деревню, он слез с лошади и пошел к первому дому с намерением отдохнуть хоть на минуту, съесть что-нибудь и привесть в ясность все эти оскорбительные, мучившие его мысли. «Это толпа мерзавцев, а не войско», — думал он, подходя к окну первого дома, когда знакомый ему голос назвал его по имени.
Он оглянулся. Из маленького окна высовывалось красивое лицо Несвицкого. Несвицкий, пережевывая что-то сочным ртом и махая руками, звал его к себе.
— Болконский, Болконский! Не слышишь, что ли? Иди скорее, — кричал он.
Войдя в дом, князь Андрей увидал Несвицкого и еще другого адъютанта, закусывавших что-то. Они поспешно обратились к Болконскому с вопросом, не знает ли он чего нового? На их столь знакомых ему лицах князь Андрей прочел выражение тревоги и беспокойства. Выражение это особенно заметно было на всегда смеющемся лице Несвицкого.
— Где главнокомандующий? — спросил Болконский.
— Здесь, в том доме, — отвечал адъютант.
— Ну, что ж, правда, что мир и капитуляция? — спрашивал Несвицкий.
— Я у вас спрашиваю. Я ничего не знаю, кроме того, что я насилу добрался до вас.
— А у нас, брат, что! Ужас! Винюсь, брат, над Маком смеялись, а самим еще хуже приходится, — сказал Несвицкий. — Да садись же, поешь чего-нибудь.
— Теперь, князь, ни повозок, ничего не найдете, и ваш Петр бог его знает, где, — сказал другой адъютант.
— Где ж главная квартира?
— В Цнайме ночуем.
— А я так перевьючил себе все, что мне нужно, на двух лошадей, — сказал Несвицкий, — и вьюки отличные мне сделали. Хоть через Богемские горы удирать. Плохо, брат. Да что ты, верно, нездоров, что так вздрагиваешь? — спросил Несвицкий, заметив, как князя Андрея дернуло, будто от прикосновения к лейденской банке.
— Ничего, — отвечал князь Андрей.
Он вспомнил в эту минуту о недавнем столкновении с лекарскою женой и фурштатским офицером.
— Что главнокомандующий здесь делает? — спросил он.
— Ничего не понимаю, — сказал Несвицкий.
— Я одно понимаю, что все мерзко, мерзко и мерзко, — сказал князь Андрей и пошел в дом, где стоял главнокомандующий.
Пройдя мимо экипажа Кутузова, верховых замученных лошадей свиты и казаков, громко говоривших между собою, князь Андрей вошел в сени. Сам Кутузов, как сказали князю Андрею, находился в избе с князем Багратионом и Вейротером. Вейротер был австрийский генерал, заменивший убитого Шмита. В сенях маленький Козловский сидел на корточках перед писарем. Писарь на перевернутой кадушке, заворотив обшлага мундира, поспешно писал. Лицо Козловского было измученное — он, видно, тоже не спал ночь. Он взглянул на князя Андрея и даже не кивнул ему головой.
— Вторая линия… Написал? — продолжал он, диктуя писарю. — Киевский гренадерский, Подольский…
— Не поспеешь, ваше высокоблагородие, — отвечал писарь непочтительно и сердито, оглядываясь на Козловского.
Из-за двери слышен был в это время оживленно-недовольный голос Кутузова, перебиваемый другим, незнакомым голосом. По звуку этих голосов, по невниманию, с которым взглянул на него Козловский, по непочтительности измученного писаря, по тому, что писарь и Козловский сидели так близко от главнокомандующего на полу около кадушки, и по тому, что казаки, державшие лошадей, смеялись громко под окном дома, — по всему этому князь Андрей чувствовал, что должно было случиться что-нибудь важное и несчастливое.
Князь Андрей настоятельно обратился к Козловскому с вопросами.
— Сейчас, князь, — сказал Козловский. — Диспозиция Багратиону.
— А капитуляция?
— Никакой нет; сделаны распоряжения к сражению.
Князь Андрей направился к двери, из-за которой слышны были голоса. Но в то время как он хотел отворить дверь, голоса в комнате замолкли, дверь сама отворилась, и Кутузов, с своим орлиным носом на пухлом лице, показался на пороге. Князь Андрей стоял прямо против Кутузова; но по выражению единственного зрячего глаза главнокомандующего видно было, что мысль и забота так сильно занимали его, что как будто застилали ему зрение. Он прямо смотрел на лицо своего адъютанта и не узнавал его.
— Ну, что, кончил? — обратился он к Козловскому.
— Сию секунду, ваше высокопревосходительство.
Багратион, невысокий, с восточным типом твердого и неподвижного лица, сухой, еще не старый человек, вышел за главнокомандующим.
— Честь имею явиться, — повторил довольно громко князь Андрей, подавая конверт.
— А, из Вены? Хорошо. После, после!
Кутузов вышел с Багратионом на крыльцо.
— Ну, князь, прощай, — сказал он Багратиону. — Христос с тобой. Благословляю тебя на великий подвиг.
Лицо Кутузова неожиданно смягчилось, и слезы показались в его глазах. Он притянул к себе левою рукой Багратиона, а правою, на которой было кольцо, видимо, привычным жестом перекрестил его и подставил ему пухлую щеку, вместо которой Багратион поцеловал его в шею.
— Христос с тобой! — повторил Кутузов и подошел к коляске. — Садись со мной, — сказал он Болконскому.
— Ваше высокопревосходительство, я желал бы быть полезен здесь. Позвольте мне остаться в отряде князя Багратиона.
— Садись, — сказал Кутузов и, заметив, что Болконский медлит, — мне хорошие офицеры самому нужны, самому нужны.
Они сели в коляску и молча проехали несколько минут.
— Еще впереди много, много всего будет, — сказал он со старческим выражением проницательности, как будто поняв все, что делалось в душе Болконского. — Ежели из отряда его придет завтра одна десятая часть, я буду бога благодарить, — прибавил Кутузов, как бы говоря сам с собой.
Князь Андрей взглянул на Кутузова, и ему невольно бросились в глаза, в полуаршине от него, чисто промытые сборки шрама на виске Кутузова, где измаильская пуля пронизала ему голову, и его вытекший глаз. «Да, он имеет право так спокойно говорить о погибели этих людей!» — подумал Болконский.
— От этого я и прошу отправить меня в этот отряд, — сказал он.
Кутузов не ответил. Он, казалось, уж забыл о том, что было сказано им, и сидел задумавшись. Через пять минут, плавно раскачиваясь на мягких рессорах коляски, Кутузов обратился к князю Андрею. На лице его не было и следа волнения. Он с тонкою насмешливостью расспрашивал князя Андрея о подробностях его свидания с императором, об отзывах, слышанных при дворе о кремском деле, и о некоторых общих знакомых женщинах.
XIII
През същата тая нощ Болконски, след като се сбогува с военния министър, замина за армията, без да знае де ще я намери и страхувайки се да не бъде заловен от французите по пътя към Кремс.
В Брюн цялото придворно население се приготвяше за заминаване и тежкият багаж вече се изпращаше в Олмюц. Близо до Ецелсдорф княз Андрей излезе на пътя, по който с най-голяма бързина и в най-голямо безредие се движеше руската армия. Пътят бе тъй задръстен от товарни каруци, че беше невъзможно да се пътува с карета. Като взе от един казашки началник кон и казак, княз Андрей, гладен и уморен, изпреварвайки обозите, търсеше главнокомандуващия и колата с багажа си. Из пътя до него стигаха най-зловещи слухове за положението на армията и видът на безредно бягащата армия потвърждаваше тия слухове.
„Cette armée russe que l’or de l’Angleterre a transportée des extrémités de l’univers, nous allons lui faire éprouver le même sort (le sort de l’armée d’Ulm“[1] — спомни си той думите от заповедта на Бонапарт по армията преди началото на кампанията и тия думи събуждаха у него в едно и също време учудване пред гениалния герой, чувство на оскърбена гордост и надежда за слава. „А ако нищо друго не остава, освен да умра? — мислеше той. — Че какво — щом трябва! Аз ще го сторя не по-зле от другите.“
Княз Андрей гледаше с презрение тия безкрайни объркани команди, каруци, паркове, артилерия и отново каруци, каруци и пак всевъзможни видове каруци, каруци и каруци, които се изпреварваха една друга и задръстваха на три, на четири редици калния път. От всички страни, додето можеше да се чуе, отзад и напред се чуваше шум от колела, гърмолене на каросерии, на талиги и лафети, конски тропот, шибане с камшик, викове за подкарване на конете, ругатни на войници, вестовои и офицери. От двете страни на пътя се виждаха непрекъснато ту умрели, одрани и неодрани коне, ту счупени коли, до които, чакайки нещо, седяха самотни войници, ту отделили се от частите си войници, които отиваха на тълпи към съседните села или мъкнеха от тия села кокошки, овни, сено или напълнени с нещо чували. По надолнищата и нагорнищата тълпите ставаха по-гъсти и във въздуха висеше непрекъсната обща глъчка. Затъвайки до колене в кал, войниците поемаха на ръце оръдията и каруците; плющяха камшици, плъзгаха се копита, късаха се тегличи и гърдите заболяваха от викове. Завеждащите движението офицери минаваха на коне ту напред, ту назад между обозите. Сред общия смътен шум гласовете им се чуваха слабо и по лицата им се виждаше отчаянието, че не могат да спрат това безредие.
„Voilà le cher[2] православно войнство“ — Домиели Болконски, като си спомни думите на Билибин.
Той поиска да попита някого от тия хора де е Главнокомандуващият и се приближи с коня си до обоза. Право срещу него идеше чудновата, едноконна кола, очевидно нагласена със свои, войнишки средства, нещо средно между каруца, кабриолет и каляска. Колата се караше от войник, а в нея, под кожения гюрук със завеска, седеше жена цялата обвързана с шалове. Княз Андрей се приближи и зададе вече въпроса на войника, когато вниманието му бе привлечено от отчаяните викове на седналата в бричката жена. Завеждащият обоза офицер биеше войника — кочияш на тая бричка, защото искал да изпревари другите, и камшикът шибаше завеската, която се спускаше от гюрука. Жената остро викаше. Щом видя княз Андрей, тя се показа изпод завеската, замаха със слабите си ръце, които се подаваха изпод един тъкан шарен шал, и почна да вика:
— Адютанте! Господин адютанте!… За Бога… защитете ме… Какво е това нещо?… Аз съм жена на лекаря от седми егерски полк… не ни пускат; ние изостанахме, изгубихме нашите!…
— Ще те направя на пита, обръщай! — викаше озлобеният офицер на войника. — Обръщай назад заедно с пачаврата си!
— Господин адютант, защитете ме. Какво е това? — извика жената на лекаря.
— Благоволете да пуснете тая кола. Не виждате, ли, че има жена? — рече княз Андрей, като се приближи към офицера.
Офицерът го погледна, не отговори и отново се обърна към войника:
— Аз ще ти дам да разбереш!… Назад!
— Казвам ви, пуснете я — повтори княз Андрей, като стисна устни.
— Кой си пък ти? — обърна се офицерът изведнъж с пиянски бяс към него. — Кой си ти? Ти (той особено натъртваше на това „ти“) началник ли си, а? Тук аз съм началник, а не ти. Ти — назад — повтори той, — ще те направя на пита.
Очевидно тоя израз бе се харесал на офицера.
— Здравата сряза адютантчето — чу се нечий глас отзад.
Княз Андрей видя, че офицерът е в такъв пиянски пристъп на безпричинен бяс, когато хората не знаят какво говорят. Той видя, че в неговото застъпничество за жената на лекаря в бричката имаше тъкмо онова, от което най-много се страхуваше, онова, което се нарича ridicule[3], но инстинктът му казваше друго. Преди офицерът да довърши последните думи, княз Андрей, с изкривено от бяс лице, се приближи до него и дигна камшик:
— Благо-во-лете да пуснете колата!
Офицерът махна с ръка и бързо се отдалечи.
— Всичко е от тях — все от тия, щабните, цялото безредие е от тях — измърмори той. — Правете, каквото щете.
Бързо, без да дига очи, княз Андрей се отдалечи от жената на лекаря; която го наричаше спасител, и припомняйки си с отвращение най-малките подробности на тая унизителна сцена, препусна към селото, дето, както му бяха казали, бил главнокомандуващият.
Като влезе в селото, той скочи от коня и тръгна към първата къща с намерение да си почине поне една минута, да хапне нещо и да си изясни всички тия оскърбителни, измъчващи го мисли. „Това е тълпа от мерзавци, а не войска“ — мислеше си, приближавайки се до прозореца на първата къща, и в тоя миг познат глас го извика по име.
Той погледна наоколо си. От малкото прозорче надничаше красивото лице на Несвицки. Несвицки дъвчеше нещо с влажната си уста, махаше с ръце и го викаше при себе си.
— Болконски, Болконски! Не чуваш ли? Ела по-скоро! — викаше той.
Когато влезе в къщата, княз Андрей видя Несвицки и още един адютант, които ядяха нещо. Те бързо запитаха Болконски не знае ли нещо ново. По техните толкова познати лица княз Андрей прочете израз на тревога и безпокойство. Тоя израз особено се забелязваше по винаги засмяното лице на Несвицки.
— Де е главнокомандуващият? — попита Болконски.
— Там, в оная къща — отговори адютантът.
— Е, истина ли е, че има мир и капитулация? — попита Несвицки.
— Аз питам вас. Аз не зная нищо освен това, че едва успях да стигна до вас.
— А при нас, драги, какво става! Ужас! Признавам си, драги, присмивахме се на Мак, а ние самите сме още по-зле — рече Несвицки. — Но седни де, хапни нещо.
— Сега, княже, няма да намерите нито каруци, нито нищо и вашият Пьотр бог знае де е — каза другият адютант.
— А де е главната квартира?
— Ще нощуваме в Цнайм.
— А аз стегнах в денкове на два коня всичко, което ми е необходимо — каза Несвицки, — и ми направиха отлични денкове. Бягай, ако щеш, и през Бохемските планини. Лошо, драги. Но ти май си болен, защо трепериш тъй? — попита Несвицки, когато забеляза, че княз Андрей трепна така, като че се бе допрял до лайденска стъкленица.
— Нищо — отговори княз Андрей.
В тоя миг си спомни спречкването преди малко с жената на лекаря и обозния офицер.
— Какво прави тук главнокомандуващият? — попита той.
— Нищо не разбирам — рече Несвицки.
— Аз пък разбирам само едно, че всичко е мръсно, мръсно и мръсно — каза княз Андрей и тръгна за къщата, дето се намираше главнокомандуващият.
След като мина покрай каляската на Кутузов, край измъчените яздитни коне на свитата и край казаците, които разговаряха високо помежду си, княз Андрей влезе в пруста. Самият Кутузов, както казаха на княз Андрей, бил в стаята заедно с княз Багратион и Вайротер. Вайротер беше австрийският генерал, който замести убития Шмит. В пруста дребничкият Козловски беше клекнал пред писаря. А писарят, запретнал пешовете на мундира си, пишеше бързо върху едно преобърнато каче. Лицето на Козловски беше измъчено, явно бе, че и той не бе спал през нощта. Погледна княз Андрей и дори не му кимна.
— Втора линия… Написа ли? — продължи той да диктува на писаря. — Киевският гренадирски, Подолският…
— Не сварвам, ваше високоблагородие — отговори непочтително и ядосано писарят, като се обърна към Козловски.
През това време зад вратата се чуваше оживено недоволният глас на Кутузов, прекъсван от друг, непознат глас. От звука на тия гласове, от невниманието, с което го погледна Козловски, от непочтителността на измъчения писар, от това, че писарят и Козловски седяха на пода при качето, толкова близо до главнокомандуващия, и от това, че казаците, които държаха конете, се смееха високо под прозореца на къщата — от всичко това княз Андрей чувствуваше, че трябва да се случи нещо важно и злощастно.
Княз Андрей зададе настоятелно няколко въпроса на Козловски.
— Ей сега, княже — рече Козловски. — Това е диспозиция за Багратион.
— А капитулацията?
— Няма никаква капитулация; дадени са нареждания за сражение.
Княз Андрей тръгна към вратата, зад която се чуваха гласовете. Но тъкмо когато щеше да отвори вратата, гласовете в стаята млъкнаха, вратата се отвори сама и на прага се появи Кутузов със своя орлов нос на подпухналото лице. Княз Андрей стоеше право срещу Кутузов; но по израза на единственото здраво око на главнокомандуващия личеше, че толкова ситно го бяха овладели мисли и грижи, та сякаш помрачаваха зрението му. Той гледаше своя адютант право в лицето и не можеше да го познае.
— Е, свърши ли? — обърна се той към Козловски.
— След една секунда, ваше превъзходителство.
Багратион, не висок, с твърдо и неподвижно, източен тип лице, слаб, още не стар човек, излезе след главнокомандуващия.
— Имам чест да ви се представя — повтори княз Андрей доста високо, подавайки един плик.
— А, от Виена ли? Добре. После, после!
Кутузов излезе с Багратион на входната площадка.
— Е, княже, довиждане — каза той на Багратион. — Христос да ти помага. Благославям те за великия подвиг.
Лицето на Кутузов се смекчи неочаквано и в очите му се показаха сълзи. С лявата си ръка той привлече Багратион към себе си, а с дясната, на която имаше пръстен, с явно привичен жест го прекръсти и приближи към него подпухналата си буза, вместо която Багратион целуна шията му.
— Христос да ти помага! — повтори Кутузов и се приближи до каляската. — Сядай при мене — рече той на Болконски.
— Ваше високопревъзходителство, аз бих искал да бъда полезен тук. Позволете ми да остана в отряда на княз Багратион.
— Седни! — каза Кутузов и като видя, че Болконски се бави, продължи: — И на мене, и на мене ми трябват добри офицери.
Те седнаха в каляската и пропътуваха мълчаливо няколко минути.
— Много, много и различни работи ще има напреде — каза той със старческо изражение на проницателност, сякаш бе разбрал всичко, което ставаше в душата на Болконски. — Ако една десета от неговия отряд стигне утре до мястото, аз ще благодаря на Бога — добави Кутузов, като че говореше на себе си.
Княз Андрей погледна Кутузов и неволно му се хвърлиха в очи, на трийсетина сантиметра от него, чисто измитите тънки от белега на сляпото око на Кутузов, дето един куршум от битката при Измаил бе пробил главата му, и изтеклото му око. „Да, той има право да говори тъй спокойно за загиването на тия хора“ — помисли Болконски.
— Тъкмо затова ви моля да ме изпратите в тоя отряд.
Кутузов не отговори. Той като че бе забравил какво бе казал и седеше замислен. Пет минути по-късно, олюлявайки се плавно върху меките ресори на каляската, Кутузов заговори с княз Андрей. По лицето му нямаше и следа от вълнение. С тънка насмешка той разпитваше княз Андрей за подробностите на срещата му с императора, за преценките, които е чул в двора относно кремското сражение, и за някои познати и на двамата жени.