Лев Толстой
Война и мир (344)

Лев Толстой
Война и мир (344)

Глава XI

Два месяца тому назад Пьер, уже гостя у Ростовых, получил письмо от князя Федора, призывавшего его в Петербург для обсуждения важных вопросов, занимавших в Петербурге членов одного общества, которого Пьер был одним из главных основателей.

Прочтя это письмо, Наташа, как она читала все письма мужа, несмотря на всю тяжесть для нее отсутствия мужа, сама предложила ему ехать в Петербург. Всему, что было умственным, отвлеченным делом мужа, она приписывала, не понимая его, огромную важность и постоянно находилась в страхе быть помехой в этой деятельности ее мужа. На робкий, вопросительный взгляд Пьера после прочтения письма она отвечала просьбой, чтобы он ехал, но только определил бы ей верно время возвращения. И отпуск был дан на четыре недели.

С того времени, как вышел срок отпуска Пьера, две недели тому назад, Наташа находилась в неперестававшем состоянии страха, грусти и раздражения.

Денисов, отставной, недовольный настоящим положением дел генерал, приехавший в эти последние две недели, с удивлением и грустью, как на непохожий портрет когда-то любимого человека, смотрел на Наташу. Унылый, скучающий взгляд, невпопад ответы и разговоры о детской, было все, что он видел и слышал от прежней волшебницы.

Наташа была все это время грустна и раздражена, в особенности тогда, когда, утешая ее, мать, брат или графиня Марья старались извинить Пьера и придумать причины его замедления.

— Все глупости, все пустяки, — говорила Наташа, — все его размышления, которые ни к чему не ведут, и все эти дурацкие общества, — говорила она о тех самых делах, в великую важность которых она твердо верила. И она уходила в детскую кормить своего единственного мальчика Петю.

Никто ничего не мог ей сказать столько успокоивающего, разумного, сколько это маленькое трехмесячное существо, когда оно лежало у ее груди и она чувствовала его движение рта и сопенье носиком. Существо это говорило: «Ты сердишься, ты ревнуешь, ты хотела бы ему отмстить, ты боишься, а я вот он. А я вот он…» И отвечать нечего было. Это было больше, чем правда.

Наташа в эти две недели беспокойства так часто прибегала к ребенку за успокоением, так возилась над ним, что она перекормила его и он заболел. Она ужасалась его болезни, а вместе с тем этого-то ей и нужно было. Ухаживая за ним, она легче переносила беспокойство о муже.

Она кормила, когда зашумел у подъезда возок Пьера, и няня, знавшая, чем обрадовать барыню, неслышно, но быстро, с сияющим лицом, вошла в дверь.

— Приехал? — быстрым шепотом спросила Наташа, боясь пошевелиться, чтобы не разбудить засыпавшего ребенка.

— Приехали, матушка, — прошептала няня.

Кровь бросилась в лицо Наташи, и ноги невольно сделали движение; но вскочить и бежать было нельзя. Ребенок опять открыл глазки, взглянул. «Ты тут», — как будто сказал он и опять лениво зачмокал губами.

Потихоньку отняв грудь, Наташа покачала его, передала няне и пошла быстрыми шагами в дверь. Но у двери она остановилась, как бы почувствовав упрек совести за то, что, обрадовавшись, слишком скоро оставила ребенка, и оглянулась. Няня, подняв локти, переносила ребенка за перильца кроватки.

— Да уж идите, идите, матушка, будьте покойны, идите, — улыбаясь, прошептала няня, с фамильярностью, устанавливающейся между няней и барыней.

И Наташа легкими шагами побежала в переднюю. Денисов, с трубкой, вышедший в залу из кабинета, тут в первый раз узнал Наташу. Яркий, блестящий, радостный свет лился потоками из ее преобразившегося лица.

— Приехал! — проговорила она ему на бегу, и Денисов почувствовал, что он был в восторге от того, что приехал Пьер, которого он очень мало любил. Вбежав в переднюю, Наташа увидала высокую фигуру в шубе, разматывающую шарф.

«Он! он! Правда! Вот он! — проговорила она сама с собой и, налетев на него, обняла, прижала к себе, головой к груди, и потом, отстранив, взглянула на заиндевевшее, румяное и счастливое лицо Пьера. — Да, это он; счастливый, довольный…»

И вдруг она вспомнила все те муки ожидания, которые она перечувствовала в последние две недели: сияющая на ее лице радость скрылась; она нахмурилась, и поток упреков и злых слов излился на Пьера.

— Да, тебе хорошо! Ты очень рад, ты веселился… А каково мне? Хоть бы ты детей пожалел. Я кормлю, у меня молоко испортилось. Петя был при смерти. А тебе очень весело. Да, тебе весело.

Пьер знал, что он не виноват, потому что ему нельзя было приехать раньше; знал, что этот взрыв с ее стороны неприличен, и знал, что через две минуты это пройдет; он знал, главное, что ему самому было весело и радостно. Он бы хотел улыбнуться, но и не посмел подумать об этом. Он сделал жалкое, испуганное лицо и согнулся.

— Я не мог, ей-богу! Но что Петя?

— Теперь ничего, пойдем. Как тебе не совестно! Кабы ты мог видеть, какая я без тебя, как я мучилась…

— Ты здорова?

— Пойдем, пойдем, — говорила она, не выпуская его руки. И они пошли в свои комнаты.

Когда Николай с женою пришли отыскивать Пьера, он был в детской и держал на своей огромной правой ладони проснувшегося грудного сына и тетёшкал его. На широком лице его с раскрытым беззубым ртом остановилась веселая улыбка. Буря уже давно вылилась, и яркое, радостное солнце сияло на лице Наташи, умиленно смотревшей на мужа и сына.

— И хорошо всё переговорили с князем Федором? — говорила Наташа.

— Да, отлично.

— Видишь, держит (голову, разумела Наташа). Ну, как он меня напугал!

— А княгиню видел? правда, что она влюблена в этого?…

— Да, можешь себе представить…

В это время вошли Николай с графиней Марьей. Пьер, не спуская с рук сына, нагнувшись, поцеловался с ними и отвечал на расспросы. Но, очевидно, несмотря на многое интересное, что нужно было переговорить, ребенок в колпачке, с качающейся головой, поглощал все внимание Пьера.

— Как мил! — сказала графиня Марья, глядя на ребенка и играя с ним. — Вот этого я не понимаю, Nicolas, — обратилась она к мужу, — как ты не понимаешь прелесть этих чудо прелестей.

— Не понимаю, не могу, — сказал Николай, холодным взглядом глядя на ребенка. — Кусок мяса. Пойдем, Пьер.

— Ведь главное, он такой нежный отец, — сказала графиня Марья, оправдывая своего мужа, — но только, когда уже год или этак…

— Нет, Пьер отлично их нянчит, — сказала Наташа, — он говорит, что у него рука как раз сделана по задку ребенка. Посмотрите.

— Ну, только не для этого, — вдруг, смеясь, сказал Пьер, перехватывая ребенка и передавая его няне.

XI

Преди два месеца, когато вече гостуваха у Ростови, Пиер бе получил писмо от княз Фьодор, който го викаше в Петербург за обсъждане на важни въпроси, които занимаваха в Петербург членовете на едно общество, на което Пиер беше един от главните основатели.

Като прочете това писмо, така както четеше всичките писма на мъжа си, Наташа, колкото и да й бе тежко отсъствието на мъжа й, сама му предложи да замине за Петербург. На всичко, което беше умствена, отвлечена работа на мъжа й, тя придаваше, без да я разбира, грамадно значение и постоянно се страхуваше да не пречи на мъжа си в тая му дейност. На плахия, въпросителен поглед на Пиер, след като прочете писмото, тя отговори с молба, да замине, но като й определи точно времето на връщането си. И отпускът бе разрешен за четири седмици.

От деня, когато бе изтекъл срокът на Пиеровия отпуск — това бе преди две седмици, — Наташа беше в състояние на непрестанен страх, скръб и раздразнение.

Денисов, запасен генерал, недоволен от сегашното положение, пристигнал през тия последни две седмици, гледаше Наташа с учудване и скръб, както се гледа портрет, който не прилича на любим някога човек. Унил поглед, поглед на човек, който се отегчава, неуместни отговори и разговори за детската стая — това беше всичко, което той виждаше и чуваше от предишната вълшебница.

През всичкото това време Наташа беше тъжна и раздразнена особено когато, утешавайки я, майка й, брат й, Соня или графиня Маря се мъчеха да извинят Пиер и да измислят причини за забавянето му.

— Всичко е глупости, всичко е празна работа — думаше Наташа, — всички негови разсъждения, които не водят до нищо, и всички тия глупашки общества — казваше тя за същата тая работа, в голямото значение на която твърдо вярваше. И отиваше в детската да кърми единственото си момченце Петя.

Никой не можеше да й каже нищо толкова успокоително и разумно, колкото това тримесечно мъничко същество, когато то лежеше на гърдите й и тя усещаше мърдането на устата му и сумтенето на нослето. Това същество казваше: „Ти се ядосваш, ти ревнуваш, ти би искала да му отмъстиш, ти се страхуваш, а пък аз — на, аз съм той, аз съм — той…“ И нямаше какво да се отговори. Това беше повече от истина.

През тия две седмици на безпокойство Наташа толкова често отиваше за успокоение при детето, толкова се занимаваше с него, че го кърми повече, отколкото трябваше, и то се разболя. Тя се ужаси от болестта му, но в същото време тъкмо това й трябваше. Като се грижеше за него, по-леко понасяше безпокойството за мъжа си.

Когато пред главния вход дигна шум шейната на Пиер, тя кърмеше и бавачката, която знаеше с какво може да зарадва господарката си, безшумно, но бързо влезе със светнало лице.

— Пристигна ли? — попита с бърз шепот Наташа, страхувайки се да мръдне, за да не събуди заспиващото дете.

— Пристигна, господарко — прошепна бавачката.

Кръвта преля по лицето на Наташа и нозете й неволно мръднаха; но не биваше да скача и тича. Детето отново отвори очички, погледна: „Тука си“, сякаш каза то и отново мързеливо замляска с устни.

Наташа неусетно прибра гърдата си, полюля го, даде го на бавачката и тръгна към вратата с бързи крачки. Но при вратата спря, сякаш почувствува угризение на съвестта, че като се бе зарадвала, много бързо бе оставила детето, и погледна назад. Бавачката, дигнала лакти, понесе детето над преградката на креватчето, за да го сложи вътре.

— Вървете, вървете, господарко, бъдете спокойна, вървете — прошепна усмихната бавачката с фамилиарността, която се установява между бавачка и господарка.

И Наташа с леки стъпки изтича към вестибюла.

Денисов, с лула, влязъл от кабинета в залата, сега за пръв път позна Наташа. Ярка, блестяща, радостна светлина струеше на потоци от преобразеното й лице.

— Пристигна! — каза му тя бегом и Денисов се почувствува във възторг от пристигането на Пиер, когото твърде малко обичаше. Като се втурна във вестибюла, Наташа видя висока фигура в шуба, която развиваше шалчето си.

„Той! Той! Наистина! Ето го! — рече си тя, налетя отгоре му, притисна го до себе си, с глава на гърдите му, и сетне, като го отстрани, погледна оскреженото му румено и щастливо лице. — Да, той е; щастлив, доволен…“

И изведнъж си спомни всичките мъки на очакването, които бе преживяла през последните две седмици; светналата по лицето й радост изчезна; тя се намръщи и поток от укори и злобни думи се изля върху Пиер:

— Да, тебе ти е добре, ти си много доволен, ти си се веселил… А на мене какво ми е? Поне децата да беше съжалил. Аз кърмя, млякото ми се развали… Петя щеше да умре. А на тебе ти е много весело. Да, на тебе ти е весело…

Пиер знаеше, че не е виновен, защото не можеше да си дойде по-рано; знаеше, че това избухване от нейна страна е неприлично, и знаеше, че след две минути то ще мине; най-важното — той знаеше, че на него самия му беше весело и радостно. Искаше му се да се усмихне, но не посмя и да помисли за това. Лицето му стана жалко и уплашено и той се приведе.

— Не можах, вярвай Бога! Какво му е на Петя?

— Сега вече нищо, ела. Как не те е срам! Да можеше да видиш каква съм без тебе, как съм се мъчила…

— Здрава ли си?

— Ела, ела — каза тя, без да пусне ръката му. И те се оттеглиха в техните стаи.

Когато Николай и жена му отидоха да потърсят Пиер, той беше в детската и държеше на грамадната си дясна длан събудилото се кърмаче и го люлееше. На широкото му лице с отворена беззъба уста бе замряла весела усмивка. Бурята отдавна вече бе профучала и по лицето на Наташа, която гледаше разнежено мъжа и сина си, светеше ярко, радостно слънце.

— Добре ли поговорихте за всичко с княз Фьодор? — рече Наташа.

— Да, отлично.

— Виждаш ли, държи я (главата, искаше да каже Наташа). Ах, как ме уплаши той!

— А видя ли княжната? Вярно ли е, че е влюбена в оня?…

— Да, представи си…

В това време влезе Николай с графиня Маря. Пиер, без да снема от ръце сина си, се наведе, разцелува се с тях и отговори на въпросите им. Но очевидно, въпреки многото интересни работи, за които трябваше да поговорят, детето с качулката и с клатещата се глава поглъщаше цялото внимание на Пиер.

— Колко е мил! — каза графиня Маря, като гледаше детето и играеше с него. — Виж, Nicolas, това не мога да разбера — обърна се тя към мъжа си, — как не разбираш прелестта на тия чудесни същества!

— Не разбирам, не мога — каза Николай, като погледна студено детето. — Къс месо. Хайде, Пиер.

— А пък най-важното е, че той е такъв нежен баща — каза графиня Маря, оправдавайки мъжа си, — но само когато са вече на една година или татък…

— Не, Пиер отлично ги бави — рече Наташа. — Той казва, че ръката му е направена тъкмо според задничето на детето. Вижте.

— Е, само не за това — каза неочаквано и със смях Пиер, като прехвана детето и го подаде на бавачката.