Лев Толстой
Война и мир (285)

Лев Толстой
Война и мир (285)

Глава X

Но странное дело, все эти распоряжения, заботы и планы, бывшие вовсе не хуже других, издаваемых в подобных же случаях, не затрогивали сущности дела, а, как стрелки циферблата в часах, отделенного от механизма, вертелись произвольно и бесцельно, не захватывая колес.

В военном отношении, гениальный план кампании, про который Тьер говорит; que son génie n’avait jamais rien imaginé de plus profond, de plus habile et de plus admirable^[1] и относительно которого Тьер, вступая в полемику с г-м Феном, доказывает, что составление этого гениального плана должно быть отнесено не к 4-му, а к 15-му октября, план этот никогда не был и не мог быть исполнен, потому что ничего не имел близкого к действительности. Укрепление Кремля, для которого надо было срыть la Mosquée^[2] (так Наполеон назвал церковь Василия Блаженного), оказалось совершенно бесполезным. Подведение мин под Кремлем только содействовало исполнению желания императора при выходе из Москвы, чтобы Кремль был взорван, то есть чтобы был побит тот пол, о который убился ребенок. Преследование русской армии, которое так озабочивало Наполеона, представило неслыханное явление. Французские военачальники потеряли шестидесятитысячную русскую армию, и только, по словам Тьера, искусству и, кажется, тоже гениальности Мюрата удалось найти, как булавку, эту шестидесятитысячную русскую армию.

В дипломатическом отношении, все доводы Наполеона о своем великодушии и справедливости, и перед Тутолминым, и перед Яковлевым, озабоченным преимущественно приобретением шинели и повозки, оказались бесполезны: Александр не принял этих послов и не отвечал на их посольство.

В отношении юридическом, после казни мнимых поджигателей сгорела другая половина Москвы.

В отношении административном, учреждение муниципалитета не остановило грабежа и принесло только пользу некоторым лицам, участвовавшим в этом муниципалитете и, под предлогом соблюдения порядка, грабившим Москву или сохранявшим свое от грабежа.

В отношении религиозном, так легко устроенное в Египте дело посредством посещения мечети, здесь не принесло никаких результатов. Два или три священника, найденные в Москве, попробовали исполнить волю Наполеона, но одного из них по щекам прибил французский солдат во время службы, а про другого доносил следующее французский чиновник: «Le prêtre, que j’avais découvert et invité à recommencer à dire la messe, a nettoyé et fermé l'église. Cette nuit on est venu de nouveau enfoncer les portes, casser les cadenas, déchirer les livres et commettre d’autres désordres».^[3]

В торговом отношении, на провозглашение трудолюбивым ремесленникам и всем крестьянам не последовало никакого ответа. Трудолюбивых ремесленников не было, а крестьяне ловили тех комиссаров, которые слишком далеко заезжали с этим провозглашением, и убивали их.

В отношении увеселений народа и войска театрами, дело точно так же не удалось. Учрежденные в Кремле и в доме Познякова театры тотчас же закрылись, потому что ограбили актрис и актеров.

Благотворительность и та не принесла желаемых результатов. Фальшивые ассигнации и нефальшивые наполняли Москву и не имели цены. Для французов, собиравших добычу, нужно было только золото. Не только фальшивые ассигнации, которые Наполеон так милостиво раздавал несчастным, не имели цены, но серебро отдавалось ниже своей стоимости за золото.

Но самое поразительное явление недействительности высших распоряжений в то время было старание Наполеона остановить грабежи и восстановить дисциплину.

Вот что доносили чины армии.

«Грабежи продолжаются в городе, несмотря на повеление прекратить их. Порядок еще не восстановлен, и нет ни одного купца, отправляющего торговлю законным образом. Только маркитанты позволяют себе продавать, да и то награбленные вещи».

«La partie de mon arrondissement continue à être en proie au pillage des soldats du 3 corps, qui, non contents d’arracher aux malheureux réfugiés dans des souterrains le peu qui leur reste, ont même la férocité de les blesser à coups de sabre, comme j’en ai vu plusieurs exemples».

«Rien de nouveau outre que les soldats se permettent de voler et de piller. Le 9 octobre».

«Le vol et le pillage continuent. Il y a une bande de voleurs dans notre district qu’il faudra faire arrêter par de fortes gardes. Le 11 octobre».^[4]

«Император чрезвычайно недоволен, что, несмотря на строгие повеления остановить грабеж, только и видны отряды гвардейских мародеров, возвращающиеся в Кремль. В старой гвардии беспорядки и грабеж сильнее, нежели когда-либо, возобновились вчера, в последнюю ночь и сегодня. С соболезнованием видит император, что отборные солдаты, назначенные охранять его особу, долженствующие подавать пример подчиненности, до такой степени простирают ослушание, что разбивают погреба и магазины, заготовленные для армии. Другие унизились до того, что не слушали часовых и караульных офицеров, ругали их и били».

«Le grand maréchal du palais se plaint vivement, — писал губернатор, — que malgré les défenses réitérées, les soldats continuent à faire leurs besoins dans toutes les cours et même jusque sous les fenêtres de l’Empereur».^[5]

Войско это, как распущенное стадо, топча под ногами тот корм, который мог бы спасти его от голодной смерти, распадалось и гибло с каждым днем лишнего пребывания в Москве.

Но оно не двигалось.

Оно побежало только тогда, когда его вдруг охватил панический страх, произведенный перехватами обозов по Смоленской дороге и Тарутинским сражением. Это же самое известие о Тарутинском сражении, неожиданно на смотру полученное Наполеоном, вызвало в нем желание наказать русских, как говорит Тьер, и он отдал приказание о выступлении, которого требовало все войско.

Убегая из Москвы, люди этого войска захватили с собой все, что было награблено. Наполеон тоже увозил с собой свой собственный trésor.^[6] Увидав обоз, загромождавший армию, Наполеон ужаснулся (как говорит Тьер). Но он, с своей опытностью войны, не велел сжечь все лишние повозки, как он это сделал с повозками маршала, подходя к Москве, но он посмотрел на эти коляски и кареты, в которых ехали солдаты, и сказал, что это очень хорошо, что экипажи эти употребятся для провианта, больных и раненых.

Положение всего войска было подобно положению раненого животного, чувствующего свою погибель и не знающего, что оно делает. Изучать искусные маневры Наполеона и его войска и его цели со времени вступления в Москву и до уничтожения этого войска — все равно, что изучать значение предсмертных прыжков и судорог смертельно раненого животного. Очень часто раненое животное, заслышав шорох, бросается на выстрел на охотника, бежит вперед, назад и само ускоряет свой конец. То же самое делал Наполеон под давлением всего его войска. Шорох Тарутинского сражения спугнул зверя, и он бросился вперед на выстрел, добежал до охотника, вернулся назад, опять вперед, опять назад и, наконец, как всякий зверь, побежал назад, по самому невыгодному, опасному пути, но по знакомому, старому следу.

Наполеон, представляющийся нам руководителем всего этого движения (как диким представлялась фигура, вырезанная на носу корабля, силою, руководящею корабль), Наполеон во все это время своей деятельности был подобен ребенку, который, держась за тесемочки, привязанные внутри кареты, воображает, что он правит.

X

Но чудно нещо, всички тия разпоредби, грижи и планове, съвсем не по-лоши от другите, издавани в подобни случаи, не засягаха същината на работата, а като стрелки на циферблат, отделен от механизма на часовника, се въртяха произволно и безцелно, без да закачат колелцата.

Във военно отношение гениалният план на кампанията, за който Тиер казва: que son genie n’avait jamais rien imagine de plus profond, de plus habile et de plus damirable^[1] и относно който Тиер, в полемика с господин Фен доказва, че съставянето на тоя гениален план трябва да бъде отнесено не към 4, а към 15 октомври, тоя план никога не бе и не можеше да бъде изпълнен, защото нямаше нищо общо с действителността. Укрепяването на Кремъл, за което трябваше да се събори la Mosquee^[2] (Неполеон нарича така църквата „Василий Блажени“), излезе съвсем безполезно. Поставянето на мини под Кремъл само подпомагаше изпълняването на желанието на императора при напускането на Москва Кремъл да бъде дигнат във въздуха, тоест да се набие прагът, о който се е ударило детето. Преследването на руската армия, което толкова безпокоеше Наполеон, беше нечувано нещо. Френските военачалници бяха изгубили шестдесетхилядната руска армия и според Тиер само благодарение на изкуството и май също така и на гениалността на Мюра успели да намерят, като карфица, тая шестдесетхилядна руска армия.

В дипломатическо отношение всичките доводи на Наполеон за великодушието и справедливостта му и пред Тутолмин, и пред Яковлев, който бе загрижен предимно да се снабди с шинел и каруца, излязоха безполезни: Александър не прие тия пратеници и не отговори на поръченията, които те носеха.

В юридическо отношение след смъртното наказание на мнимите подпалвачи изгоря другата половина на Москва.

В административно отношение учредяването на общински съвет не спря грабежите и донесе полза само на някои лица, които участвуваха в тоя общински съвет и под предлог, че пазят реда, ограбваха Москва или пък запазиха своя имот от грабеж.

В религиозно отношение толкова лесно учредената в Египет работа чрез посещение в джамията тук не даде никакви резултати. Двама-трима свещеници, намерени в Москва, се опитаха да изпълнят волята на Наполеон, но единият от тях беше бит по бузите през време на службата от един френски войник, а за другия един френски чиновник писа в донесение следното: „Le pretre, que j’avais decouvert et invite a recommencer a dire la messe, a nettoye et ferme l’eglise. Cette nuit on est venu de nouveau enfoncer les portes, casser les cadenas, dechirer les livres et commettre d’autres desordres.“^[3]

В търговско отношение на прокламацията към трудолюбивите занаятчии и към всички селяни не последва никакъв отговор. Трудолюбиви занаятчии нямаше, а селяните залавяха комисарите, които отиваха с тая прокламация прекалено далече, и ги убиваха.

По отношение забавляването на народа и на войската с театри — и това също не успя. Устроените в Кремъл и в къщата на Позняков театри веднага се закриха, защото актрисите и актьорите бяха ограбени.

И благотворителността не донесе желаните резултати, фалшивите и нефалшиви банкноти напълниха Москва и нямаха цена. На французите, които, събираха плячка, им трябваше само злато. Не само фалшивите банкноти, които Наполеон тъй милостиво раздаваше на нещастните, нямаха цена, но и среброто се даваше срещу злато на по-ниска от действителната му цена.

Но най-поразителното явление за недействителността на висшите разпоредби през онова време беше старанието на Наполеон да спре грабежите и да възстанови дисциплината.

Ето какво донасяха военните чинове:

„Грабежите в града продължават въпреки заповедта да бъдат прекратени. Редът още не е възстановен и няма ни един търговец, който да върши търговия по законен начин. Само маркитанти си позволяват да продават, и то ограбени вещи.“

„La partie de mon arrondissement continue a etre en proie au pillage des soldats du 3 corps, qui, non contents d’arracher aux malheureux refugies dans des souterrains le peu qui leur reste, ont meme la ferocite de’ les blesser a coup de sabre, comme j’en ai vu plusieurs exemples.“^[4]

„Rien de nouveau outre que les soldats se permettent de voler et de piller. Le 9 octobre.“

„Le vol et le pillage continuent. Il y a une bande de voleurs dans notre district qu’il faudra faire arreter par de lortes gardes. Le 11 octobre.“^[5]

„Императорът е извънредно недоволен, че въпреки строгите заповеди да се спре грабежът непрекъснато се виждат, отряди гвардейски мародери, които се връщат в Кремъл. В старата гвардия се подновиха вчера, нощес и днес по-силни от когато и да било безредия и грабежи. Императорът с болка вижда, че подбраните войници, назначени да охраняват неговата особа, които трябва да дават пример за подчинение, стигат до такава степен в своеволията си, че разбиват складове и магазини, приготвени за армията. Други се унижиха дотам, че не слушаха часовоите и караулните офицери, ругаха ги и ги биха.“

„Le grand marechal du palais se plaint vivement — пишеше губернаторът, — que malgre les defenses reiterees les soldats continuent a faire leurs besoins dans toutes les cours et meme jusque sous les fenetres de l’Empereur.“^[6]

Тая войска като пуснато стадо тъпчеше под краката си храната, която можеше да я спаси от гладна смърт, и се разпадаше и загиваше с всеки нов ден от своето ненужно пребиваване в Москва.

Но не мърдаше.

Тя избяга само когато изведнъж я обзе панически страх, причинен от залавяне на обозите по Смоленския път и от Тарутинското сражение. Същото това известие за Тарутинското сражение, получено неочаквано от Наполеон през време на преглед, предизвика в него желание да накаже русите, както казва Тиер, и той даде заповед за тръгване, в което трябваше да участвува цялата войска.

Бягайки от Москва, хората от тая войска носеха със себе си всичко, което бяха ограбили. Наполеон също возеше своя собствен tresor^[7]. Когато видя обоза, който задръстваше армията, Наполеон се ужаси (както казва Тиер). Но с военния си опит той не заповяда да се изгорят всичките излишни каруци, както бе направил с каруците на маршала, когато наближаваха Москва; той погледна тия каляски и карети, в които се возеха войниците, и каза, че това е много хубаво, че тия екипажи ще бъдат употребени за продоволствие за болни и ранени.

Положението на цялата войска приличаше на положението на ранено животно, което чувствува, че загива и не знае какво върши. Да се проучват изкусните маневри и целите на Наполеон и на войската му, откак той бе влязъл в Москва до унищожаването на тая войска — е все едно да се проучва значението на предсмъртните скокове и гърчения на смъртно ранено животно. Много често, като чуе шумолене, раненото животно се хвърля срещу изстрела на ловеца, бяга напред, назад и само ускорява края си. Същото правеше Наполеон под натиска на цялата си войска. Шумът на Тарутинското сражение подплаши звяра и той се хвърли срещу изстрела, стигна до ловеца, върна се назад, пак напред, пак назад и най-сетне като всеки звяр хукна назад по най-неизгодния, най-опасен път, но по позната, стара следа.

Наполеон, който ни се струва ръководител на цялото това движение (както диваците смятат изрязаната на носа на кораба фигура, че е силата, която движи кораба), Наполеон през всичкото това време на дейността си прилича на дете, което, държи ремъчета, вързани за каретата отвътре, въобразява си, че я кара.