Лев Толстой
Война и мир (98)

Лев Толстой
Война и мир (98)

Глава XVII

В июне месяце произошло Фридландское сражение, в котором не участвовали павлоградцы, и вслед за ним объявлено было перемирие. Ростов, тяжело чувствовавший отсутствие своего друга, не имея со времени его отъезда никаких известий о нем и беспокоясь о ходе его дела и раны, воспользовался перемирием и отпросился в госпиталь проведать Денисова.

Госпиталь находился в маленьком прусском местечке, два раза разоренном русскими и французскими войсками. Именно потому, что это было летом, когда в поле было так хорошо, местечко это с своими разломанными крышами и заборами и своими загаженными улицами, оборванными жителями и пьяными и больными солдатами, бродившими по нем, представляло особенно мрачное зрелище.

В каменном доме, на дворе с остатками разобранного забора, выбитыми частью рамами и стеклами, помещался госпиталь. Несколько перевязанных, бледных и опухших солдат ходили и сидели на дворе на солнушке.

Как только Ростов вошел в двери дома, его обхватил запах гниющего тела и больницы. На лестнице он встретил военного русского доктора с сигарою во рту. За доктором шел русский фельдшер.

— Не могу же я разорваться, — говорил доктор; — приходи вечерком к Макару Алексеевичу, я там буду. — Фельдшер что-то еще спросил у него.

— Э! делай как знаешь! Разве не всё равно? — Доктор увидал подымающегося на лестницу Ростова.

— Вы зачем, ваше благородие? — сказал доктор. — Вы зачем? Или пуля вас не брала, так вы тифу набраться хотите? Тут, батюшка, дом прокаженных.

— Отчего? — спросил Ростов.

— Тиф, батюшка. Кто ни взойдет — смерть. Только мы двое с Макеевым (он указал на фельдшера) тут трепемся. Тут уж нашего брата докторов человек пять перемерло. Как поступит новенький, через недельку готов, — с видимым удовольствием сказал доктор. — Прусских докторов вызывали, так не любят союзники-то наши.

Ростов объяснил ему, что он желал видеть здесь лежащего гусарского майора Денисова.

— Не знаю, не ведаю, батюшка. Ведь вы подумайте, у меня на одного три госпиталя, 400 больных слишком! Еще хорошо, прусские дамы-благодетельницы нам кофе и корпию присылают по два фунта в месяц, а то бы пропали. — Он засмеялся. — 400, батюшка; а мне всё новеньких присылают. Ведь 400 есть? А? — обратился он к фельдшеру.

Фельдшер имел измученный вид. Он, видимо, с досадой дожидался, скоро ли уйдет заболтавшийся доктор.

— Майор Денисов, — повторил Ростов; — он под Молитеном ранен был.

— Кажется, умер. А, Макеев? — равнодушно спросил доктор у фельдшера.

Фельдшер однако не подтвердил слов доктора.

— Что он такой длинный, рыжеватый? — спросил доктор.

Ростов описал наружность Денисова.

— Был, был такой, — как бы радостно проговорил доктор, — этот должно быть умер, а впрочем я справлюсь, у меня списки были. Есть у тебя, Макеев?

— Списки у Макара Алексеича, — сказал фельдшер. — А пожалуйте в офицерские палаты, там сами увидите, — прибавил он, обращаясь к Ростову.

— Эх, лучше не ходить, батюшка, — сказал доктор: — а то как бы сами тут не остались. — Но Ростов откланялся доктору и попросил фельдшера проводить его.

— Не пенять же чур на меня, — прокричал доктор из под лестницы.

Ростов с фельдшером вошли в коридор. Больничный запах был так силен в этом темном коридоре, что Ростов схватился зa нос и должен был остановиться, чтобы собраться с силами и итти дальше. Направо отворилась дверь, и оттуда высунулся на костылях худой, желтый человек, босой и в одном белье.

Он, опершись о притолку, блестящими, завистливыми глазами поглядел на проходящих. Заглянув в дверь, Ростов увидал, что больные и раненые лежали там на полу, на соломе и шинелях.

— А можно войти посмотреть? — спросил Ростов.

— Что же смотреть? — сказал фельдшер. Но именно потому что фельдшер очевидно не желал впустить туда, Ростов вошел в солдатские палаты. Запах, к которому он уже успел придышаться в коридоре, здесь был еще сильнее. Запах этот здесь несколько изменился; он был резче, и чувствительно было, что отсюда-то именно он и происходил.

В длинной комнате, ярко освещенной солнцем в большие окна, в два ряда, головами к стенам и оставляя проход по середине, лежали больные и раненые. Большая часть из них были в забытьи и не обратили вниманья на вошедших. Те, которые были в памяти, все приподнялись или подняли свои худые, желтые лица, и все с одним и тем же выражением надежды на помощь, упрека и зависти к чужому здоровью, не спуская глаз, смотрели на Ростова. Ростов вышел на середину комнаты, заглянул в соседние двери комнат с растворенными дверями, и с обеих сторон увидал то же самое. Он остановился, молча оглядываясь вокруг себя. Он никак не ожидал видеть это. Перед самым им лежал почти поперек середняго прохода, на голом полу, больной, вероятно казак, потому что волосы его были обстрижены в скобку. Казак этот лежал навзничь, раскинув огромные руки и ноги. Лицо его было багрово-красно, глаза совершенно закачены, так что видны были одни белки, и на босых ногах его и на руках, еще красных, жилы напружились как веревки. Он стукнулся затылком о пол и что-то хрипло проговорил и стал повторять это слово. Ростов прислушался к тому, что он говорил, и разобрал повторяемое им слово. Слово это было: испить — пить — испить! Ростов оглянулся, отыскивая того, кто бы мог уложить на место этого больного и дать ему воды.

— Кто тут ходит за больными? — спросил он фельдшера. В это время из соседней комнаты вышел фурштадский солдат, больничный служитель, и отбивая шаг вытянулся перед Ростовым.

— Здравия желаю, ваше высокоблагородие! — прокричал этот солдат, выкатывая глаза на Ростова и, очевидно, принимая его за больничное начальство.

— Убери же его, дай ему воды, — сказал Ростов, указывая на казака.

— Слушаю, ваше высокоблагородие, — с удовольствием проговорил солдат, еще старательнее выкатывая глаза и вытягиваясь, но не трогаясь с места.

— Нет, тут ничего не сделаешь, — подумал Ростов, опустив глаза, и хотел уже выходить, но с правой стороны он чувствовал устремленный на себя значительный взгляд и оглянулся на него. Почти в самом углу на шинели сидел с желтым, как скелет, худым, строгим лицом и небритой седой бородой, старый солдат и упорно смотрел на Ростова. С одной стороны, сосед старого солдата что-то шептал ему, указывая на Ростова. Ростов понял, что старик намерен о чем-то просить его. Он подошел ближе и увидал, что у старика была согнута только одна нога, а другой совсем не было выше колена. Другой сосед старика, неподвижно лежавший с закинутой головой, довольно далеко от него, был молодой солдат с восковой бледностью на курносом, покрытом еще веснушками, лице и с закаченными под веки глазами. Ростов поглядел на курносого солдата, и мороз пробежал по его спине.

— Да ведь этот, кажется… — обратился он к фельдшеру.

— Уж как просили, ваше благородие, — сказал старый солдат с дрожанием нижней челюсти. — Еще утром кончился. Ведь тоже люди, а не собаки…

— Сейчас пришлю, уберут, уберут, — поспешно сказал фельдшер. — Пожалуйте, ваше благородие.

— Пойдем, пойдем, — поспешно сказал Ростов, и опустив глаза, и сжавшись, стараясь пройти незамеченным сквозь строй этих укоризненных и завистливых глаз, устремленных на него, он вышел из комнаты.

XVII

През юни стана Фридландското сражение, в което павлоградци не участвуваха, и след него се обяви примирие. Ростов, който чувствуваше тежко отсъствието на приятеля си, а и нямаше никакви известия за него още от заминаването му и се безпокоеше за вървежа на работата и за раната му, се възползува от примирието и поиска разрешение да навести Денисов в болницата.

Болницата се намираше в малко пруско градче, два пъти опустошавано от руските и френски войски. Тъкмо защото беше лято, когато в полето беше толкова хубаво, това градче с изпотрошените си покриви и огради и с измърсените улици, дрипави жители и пияни или болни войници, скитащи из него, представляваше особено мрачно зрелище.

Болницата се помещаваше в една тухлена къща, в двор с остатъци от развалена ограда, и част от рамките и стъклата й бяха изпочупени. Неколцина превързани, бледи и подпухнали войници се разхождаха и седяха в двора на слънчице.

Щом влезе през вратата на къщата, мирис на гниещо месо и на болница обгърна Ростов. На стълбите той срещна руски военен доктор с пура в уста. След доктора вървеше руски фелдшер.

— Не мога да се разкъсам — казваше докторът, — ела довечера при Макар Алексеич, аз ще бъда там. — Фелдшерът го попита още нещо.

— Е, прави, каквото щеш! Нима не е все едно? — Докторът видя качващия се Ростов.

— Вие защо сте дошли, ваше благородие? — рече докторът. — Защо сте дошли? Или като не ви е закачил куршумът, искате да пипнете тифус? Тук, драги, е дом на прокажени.

— Защо? — попита Ростов.

— Тифус, драги. Който и да влезе — смърт. Само ние двамата с Макеев (той посочи фелдшера) се бъхтим тук. Тук досега пет души доктори като нас измряха. Щом постъпи някой новичък, след една седмичка е готов — каза с явно удоволствие докторът. — Викаха пруски доктори, но нашите съюзници не обичат тия неща.

Ростов му обясни, че иска да види намиращия се тук хусарски майор Денисов.

— Не знам, не ми е известно, драги. Помислете си само — аз съм самичък, а имам три болници, над четиристотин болни! Добре пак, че пруските дами-благотворителки ни пращат месечно по два фунта кафе и превръзки, иначе бихме били загубени. — Той се засмя. — Четиристотин, драги; и ми изпращат непрекъснато още новички. Нали има четиристотин? А? — обърна се той към фелдшера.

Фелдшерът изглеждаше измъчен. Личеше, че с раздразнение чака разбъбрилият се доктор да си тръгне по-скоро.

— Майор Денисов — повтори Ростов, — той беше ранен при Молитен.

— Струва ми се, умря. А, Макеев? — равнодушно се обърна докторът към фелдшера.

Но фелдшерът не потвърди думите на доктора.

— Какъв е той — дълъг, червенокос ли? — попита докторът.

Ростов описа външността на Денисов.

— Имаше, имаше един такъв — като че радостно отвърна докторът, — той навярно умря; но аз ще проверя, имах списъци. У тебе ли са Макеев?

— Списъците са у Макар Алексеич — рече фелдшерът. — Но заповядайте в офицерските стаи, там лично ще видите — обърна се той към Ростов.

— Ех, по-добре да не ходите, драги — каза докторът, — да не би и вие да останете там! — Но Ростов се поклони за сбогом на доктора и помоли фелдшера да го заведе.

— Хем да не се сърдите после на мене! — извика докторът долу, под стълбата.

Ростов и фелдшерът влязоха в коридора. Болничната миризма беше толкова силна в тоя тъмен коридор, че Ростов си запуши носа и трябваше да се спре, за да събере сили и да върви по-нататък. Вдясно се отвори врата и оттам се измъкна на патерици слаб жълт човек, бос и само по долни дрехи. Опирайки се на горния праг, той гледаше минаващите с блеснали, завистливи очи. Ростов надникна през вратата и видя, че вътре болните и ранените лежат на пода върху слама и шинели.

— Какво е това? — попита той.

— Това са войнишките — отвърна фелдшерът. — Какво да се прави — добави той, сякаш се извиняваше.

— Мога ли да вляза да погледам? — попита Ростов.

— Че какво, ще гледате? — рече фелдшерът. Но тъкмо защото фелдшерът очевидно не искаше да го пусне там, Ростов влезе във войнишките стаи. Миризмата, която той вече бе свикнал да понася в коридора, тук беше още по-силна. Тая миризма беше тук малко променена: беше по-остра и се усещаше, че излиза тъкмо оттук.

В дълга стая, силно осветена от слънцето през големите прозорци, на две редици, с глави към стените и оставили проход по средата, лежаха болни и ранени. Повечето от тях бяха в безсъзнание и не обърнаха внимание на влезлите. Всички, които бяха в съзнание, се понадигнаха или дигнаха слабите си жълти лица и всички с еднакво изражение на надежда за помощ, на укор и завист към чуждото здраве гледаха Ростов, без да откъснат очи. Ростов отиде сред стаята, надникна в съседните с разтворени врати стаи и видя от двете страни едно и също. Той се спря, като погледна мълчаливо наоколо си. Съвсем не беше очаквал да види това. Пред самия него, почти напреко на средния проход, на голия под лежеше болен, навярно казак, защото косата му бе подстригана по казашки. Казакът лежеше възнак, разперил грамадните си ръце и нозе. Лицето му беше тъмночервено, очите — съвсем обърнати, тъй че се виждаше само бялото им, и по босите му нозе и по ръцете му, още червени, жилите бяха опънати като въжета. Той чукна тила си о пода, каза нещо хрипливо и почна да повтаря тия думи. Ростов се вслуша какво казва и долови повтаряните от него думи. Тия думи бяха: „Да изпия — да пия — да изпия!“ Ростов погледна наоколо си, търсейки кой би могъл да настани на мястото му тоя болен и да му даде вода.

— Кой гледа тук болните? — попита той фелдшера. В това време от съседната стая излезе един войник от обозните, болничен служител, и като удари крак, застана мирно пред Ростов.

— Здраве желая, ваше високоблагородие! — извика тоя войник, като извъртя очи към Ростов, когото очевидно бе сметнал за болнично началство.

— Прибери го, дай му вода — каза Ростов, сочейки му казака.

— Слушам, ваше високоблагородие — рече с удоволствие войникът, като извъртя още по-усърдно очи и се изпъна, но не мръдна от мястото си.

„Не, тук нищо не можеш стори“ — помисли Ростов, като наведе очи, и щеше вече да излиза, когато усети отдясно насочен към него многозначителен поглед и се обърна натам. Почти в ъгъла седеше върху шинел един стар войник с жълто като скелет сухо строго лице и небръсната посивяла брада и втренчено гледаше Ростов. От едната страна съседът на стария войник му шепнеше нещо, като сочеше Ростов. Ростов разбра; че старецът има намерение да го помоли за нещо. Той се приближи повече и видя, че само единият крак на стареца бе прегънат, а другият съвсем липсваше до над коляното. Другият съсед на стареца, легнал неподвижно с отметната глава доста далеч от него, беше един млад войник с восъчнобледо, чипо, още покрито с лунички лице и с обърнати под клепачите очи. Ростов погледна чипоносия войник и мраз полази по гърба му.

— Но тоя изглежда, че… — обърна се той към фелдшера.

— Колко се молихме, ваше благородие — каза старият войник с разтреперана долна челюст. — Още сутринта свърши. Нали уж сме хора, не кучета…

— Сега ще изпратя, ще го дигнат, ще го дигнат — бързо рече фелдшерът. — Моля, ваше благородие.

— Да вървим, да вървим — бързо рече Ростов и като наведе очи и се сви, мъчейки се да мине незабелязан между тия укорни и завистливи очи, устремени в него, излезе от стаята.